Соль

      Номер тесен даже по их меркам. Кухни нет, прихожей нет — заходишь и сразу упираешься в кровати, между которыми едва ли наберется фут пространства. Сэму кажется, что они сняли коробку: ему ничего не стоит дотронуться до потолка рукой и измерить номер пятью шагами. Они на мели, и это убожество — единственное, на что у них хватает денег: стремно, когда в кармане пятьдесят баксов, а кредитки заблокированы.              Дину приходится мухлевать на бильярде, чтобы раздобыть еще хотя бы сотню. Сэм видит, что брат пару раз мажет по-настоящему: Дину больно наклоняться, но он как всегда делает вид, что все хорошо. Наверняка, думает, что это ему даже на руку. Идиот.              Сэм злится, потому что, очевидно, что эта «неуклюжесть бильярдного новичка» — только его вина. В Иллинойсе все летит к чертям, и Сэм не знает, как разгрести то, что он натворил. Дин уже взял свою плату — врезал ему в челюсть еще в Рокфорде, и теперь здоровенный синяк на полщеки — хорошее напоминание о потере контроля. Дин считает, что этого достаточно: он всегда был с ним мягок, — и иногда Сэму кажется, что брат сможет простить ему абсолютно все.              — Хей, Сэмми, чего нос повесил? — весело спрашивает Дин, засовывая в карман пару стодолларовых купюр. — Как младенцы, ей-богу. Мне даже напрягаться не пришлось. Может, тут и покер есть? — Он оглядывается, пытаясь приметить угрюмых мужиков, как будто случайно задержавшихся у входа в подсобку или в подвал — типичные места нелегальных покерных притонов, — но Сэм тащит его к обшарпанной двери, на которой висит пыльный венок, вероятно, оставшийся с Рождества десятилетней давности.Может быть, тогда этот захудалый бар еще был приятным местечком. — Ладно-ладно, Йети, — говорит Дин, вырывая руку из братовой и машинально потирая грудь, — я понял: мы баиньки.              Сэм кивает: из-за синяка ему больно говорить, поэтому большую часть времени он молчит, хотя хотел бы сказать многое: «извини», «я так не думаю», «это был не я», «ты сможешь меня простить?» — «ты сможешь сделать так, чтобы я простил себя?». Слова копятся во рту, и в итоге Сэм сглатывает их вместе со слюной — тугой комок переплетенных букв застревает в горле. Сэм давится собственным самоедством и продолжает молчать.              Денег хватает на полный бак бензина, номер-коробку, два черствых сэндвича и пачку пива.              Дин всем доволен. Он спит как обычно ближе к двери: «защищать Сэмми» вшито ему на подкорку и, кажется, подменяет некоторые базовые инстинкты. Одеяло свалено на пол: в номере жуткая духота — радиатор жарит так, будто на улице ноль градусов, хотя на самом деле около шестидесяти [1]. Сэм пытается его вырубить, но ручку переключателя температур заклинивает на максимуме. И прежде чем лечь, Дин с трудом открывает окно, которое почему-то забито гвоздями, и ругается сквозь зубы. Сэм разбирает только «херня», «жаровня» и «сдует соль».              Сентябрьский воздух, пахнущий первыми опавшими листьями и будущими дождями, попадает в комнату вместе с косым лучом фонаря, который перешагивает через соляную дугу рядом с окном и останавливается у изголовья братовой кровати. Дин, не просыпаясь, закрывает лицо левой рукой, вытаскивая ее из-под подушки, чтобы отгородиться от нежелательного света, правая — не сдвигается с груди.              Сэм лежит в темноте — ему света не достается. Вероятно, не заслужил, и он с этим согласен. Сэм слышит скрип пружин, вороченье и вздох, а потом все стихает. Сэм поворачивает голову: брат в той же позе — ничего не изменилось: скорее всего, он хотел улечься набок, но это, черт возьми, больно, да так и остался на спине. Сэм хмурится: непроизнесенные слова подкатывают к горлу, как тошнота. Он не выдерживает. Молчание никогда не было его сильной чертой: Дина — да, но не его.              Расстояние между кроватями чересчур мало — Сэм чувствует себя зажатым в тиски. Он наклоняется к брату, но Дин реагирует мгновенно — Сэм едва успевает поймать его кулак, метивший точно в нос.              — Нет, нет, это я. Спокойно.              — Сэмми, какого черта?.. — Дин трет глаза и разворачивает к себе старый электронный будильник на тумбочке. — Два часа ночи, чувак. Что стряслось? Ты в порядке?              — Да, — коротко говорит Сэм и протягивает ему руку. Дин, на удивление, хватается за нее и садится. Сэм уверен, что брат просто не до конца проснулся, так бы он никогда не позволил себе такой слабости. — То есть, нет. Я не в порядке.              Дин поднимает на него встревоженный взгляд: Сэм взъерошен и, кажется, бледен — в темноте ни черта не видать.              — Сэм, что происходит? Скажи нормально. — Сэм слышит, как беспокойство просачивается сквозь крохотные трещины, расползающиеся в спокойствии Динова голоса. Он набирает побольше воздуха в легкие, будто хочет нырнуть на глубину, и произносит:              — Прости.              Брови Дина удивленно дергаются вверх. Луч фонаря высвечивает правую сторону братова лица, и Дин будто разбит на половины: одна — светлая, другая — темная. Сэм не знает, какая из них ему ответит.              — За что? — наконец, говорит Дин.              Сэм вздыхает и садится рядом с ним.              — За это. — Он хочет прикоснуться к его груди, но пальцы упираются в тыльную сторону Диновой ладони — непреодолимая преграда.              — Не надо, — просит Дин. Голос тих и как будто слаб — у Сэма по спине бегут мурашки: он раньше не слышал такой интонации — запрет и просьба одновременно. — Это был не ты. Давай просто забудем о гребаном Элликоте.              — Нет, Дин, ты не понимаешь, я действительно хотел тебя убить. Я трижды нажал на курок. — Сэм закрывает лицо руками. — Боже… Я… Я не знаю. Все так запуталось. Сначала мама, потом Джессика, а сейчас ты. Если бы… нет… я… господи, как мне жить с этим?              — Послушай. — Дин берет его за запястья и отводит руки от лица. Кажется, Сэм плачет, но он не уверен — брат хоть и рядом, но полностью в тени. — Ты не виноват. Ни в чем нет твоей вины. Ни в чем. Ты слышишь? Это просто… — Дин медлит секунду: как же он ненавидит это, — и продолжает: — …стечение обстоятельств. Судьба, если хочешь.              — Ты не веришь в судьбу.              — Зато ты веришь. Пусть это будет судьба или злой рок. Да пусть даже сонм призраков-психопатов, мне плевать. Ты здесь ни при чем.              — Прости, — повторяет Сэм и глядит на свои влажные ладони. Он видит кровь, которую не смыть, потому что она слишком глубоко въелась, переплелась с линией жизни.              Дин придвигается ближе, выскальзывая из луча света, — теперь они оба в темноте. Сэму нужно несколько мгновений, чтобы начать различать его черты. Лицо Дина в нескольких дюймах — близко, очень близко — невозможно укрыться, спрятаться, отвести взгляд. Диновы губы размыкаются — три слова вонзаются Сэму в уши короткими иголками.              — Я прощаю тебя.              Вопреки всему Сэм чувствует, что его распяли: «я» — в правую ладонь, «прощаю» — в левую, «тебя» — в ноги. Но он уже на кресте своего непрощения. Смерть мамы — правая ладонь, смерть Джессики — левая, несостоявшаяся смерть Дина — ступни. Крепкие гвозди, много крепче слов.              Сэм молчит, опустив голову. Дин смотрит на него, не отрываясь. Тишина путается в темноте и оседает на них тонким слоем пыли, соленой на вкус.              В конце концов, Дин понимает, что Сэму не нужно его прощение — ему нужно свое собственное.              — Господи, какой же ты заумный, Сэмми, — говорит Дин и притягивает к себе брата. Сэм утыкается лбом ему в ключицу и остается недвижим. Футболка промокает от слез. Дин хочет что-то сделать, но абсолютно бессилен, поэтому просто успокаивающе гладит брата по спине, как в детстве, когда тот разбивал себе коленки или прищемлял палец дверью. Дин горько усмехается: коленки и пальцы несопоставимы с сердцем. Когда все стало таким сложным? Когда он упустил этот момент?              Сэм медленно поднимает руку и все-таки осмеливается прикоснуться. Дин не останавливает его — это действительно прощение. Он болезненно напрягается, когда пальцы Сэма притрагиваются к груди: под футболкой — тонкая повязка, а под ней — выщерблины, полученные от заряда соли. Он видел их только мельком: Дин захлопнул дверь ванной у него перед носом, сказав, что все в порядке.              Как всегда все в порядке.              Ничего не в порядке.              Они не в порядке.              Весь гребаный мир не в порядке.              — Ты никогда не хотел жить другой жизнью? — вдруг спрашивает Сэм.              Дин хмыкает и молчит, продолжая гладить ему спину.              — Ответь.              — Нет никакой другой жизни, Сэмми. Есть только та, в которой ты живешь, со всеми ее радостями и дерьмом. В нашей — дерьма несравнимо больше, что поделать.              — Здесь ты прав.              Сэм смеется сквозь слезы сиплым надсадным смехом. Боль непрощения растворяется и уходит, впитываясь в братову футболку.              Дин не отпускает Сэма: он готов держать его столько, сколько потребуется. Вечность, например. _______________ [1] Используется шкала температур Фаренгейта: 0 градусов Фаренгейта равен примерно минус 18 градусам Цельсия; 60 градусов Фаренгейта — около 16 градусов Цельсия.