Carefully Everywhere Descending

а пожелаешь закрыть меня, я и жизнь моя — мы красиво захлопнемся, вдруг, как когда сердцевина цветка представляет снег, всюду опускающийся осторожно. э.э. каммингс

Оби-Ван всегда вел себя почтительно. Он упрекал Квай-Гона за его поведение по отношению к Совету, но это было привычным делом. Я делаю то, что должен, Оби-Ван. Он послушался, используя свою почтительность как прикрытие весь оставшийся день и вечер. Оставив учителя, он нашел Энакина и уложил его в постель в одной из свободных комнат, предназначенных для посетителей Храма. Оби-Ван провел там почти час, рассказывая мальчику историю и убаюкивая его. Энакин все время дрожал, и Оби-Ван завернул ребенка во столько одеял, сколько смог найти. Некоторое время он вспоминал о том, каково это — быть таким маленьким и одиноким в таком большом Храме; он не хотел уходить, не убедившись, что ребенок заснул. Он подумал, что дети, испытывающие сильнейшее душевное напряжение, словно испуганные зверюшки, испытывают привязанность к тем, кто проявил к ним хоть малейшую доброту — однако Оби-Ван не думал, что Энакин как-то привяжется к нему. Но любовь мальчика всё равно принадлежала Квай-Гону, а он был просто тем человеком, благодаря которому мальчик чувствовал тепло и безопасность в стерильном лабиринте паркетных залов и плексигласовых окон. Оби-Ван остался сидеть на полу темной комнаты, даже когда почувствовал, что Энакин погрузился в глубокий сон. Он никогда не мог спать так безмятежно, и даже будучи маленьким мальчиком, мучился бессонницей. Он размышлял о своих самых ранних воспоминаниях, ощущая дыхание дюжины других детей, спящих в ночном тусклом свете яслей Академии. Будучи ребенком, он тратил много времени для того, чтобы уснуть, но его сон никогда не был глубоким и находился на границе забытья и яви. Медитация помогала ему, но только когда ему пришлось просыпаться внезапно, он, наконец, убедился, что ритмы сна и бодрствования у него действительно человеческие. Сейчас заняться медитацией он не смог. Было только назойливое понимание того, что его присутствие ничем не поможет мальчику. Собравшись с мыслями, Оби-Ван покинул ясли, возвращаясь в свою комнату в дальних залах Храма. Настенные светильники уже приглушили до половины: в неестественной природной среде Корусканта это служило знаком глубокой ночи. В Библиотеке Академии было множество трактатов о городе-планете, совершенно не подходящей в качестве дома для джедаев. Оби-Ван подумал, что Академия продолжала находиться на этой планете из-за каких-либо политических соображений — редкая практичность для Ордена. У него была своя комната — хотя с раннего детства он привык спать с Квай-Гоном, — которую Оби-Ван использовал для хранения своих вещей, не желая вносить хаос в аскетическое существование мастера, но ещё не готовый расстаться с некоторыми вещами из своего детства. В его комнате повсюду лежала пыль. Прикасаясь к любой поверхности, он чувствовал крошечные остатки Силы, которые цеплялись за его кожу и одежду. В них были вспышки жизни, но они были слишком мимолетны и незначительны, чтобы почувствовать через них что-либо осмысленное. В стоящем у слегка изогнутого окна сундуке Оби-Ван нашел то, что искал. Развернутый плащ осел на пол к ногам Оби-Вана несмотря на то, что он обернул капюшон и рукава вокруг предплечий. Запах давно ушел, и вещь была совершенно ненужной, но на ней все еще сохранился незримый след владельца. Пять лет назад это была мантия Квай-Гона, которую тот отдал своему падавану в последние часы одной особенно изнурительной миссии. На той планете их даже не поприветствовали, и сразу после приземления попросили убраться восвояси — а Оби-Ван промок и замерз, стоя рядом со своим учителем на посадочной площадке. Он ужасно устал. Квай-Гон уловил краем глаза, что тот почти валится с ног от изнеможения, и, не прерывая разговора, снял с себя мантию и обернул ею дрожащего ученика. Оби-Ван помнил, как спал и бодрствовал в этой мантии, завернувшись в неё и положив голову учителю на колени, пока они оба сидели на полу корабля и ждали посадки на родной планете. Квай-Гон никогда не просил вернуть мантию, а Оби-Ван не предлагал. Это было то, чего он хотел сейчас. Рассеянно раздевшись, он завернулся в почти черные складки одеяния. Его кровать, на которой он спал не больше трех раз за пять лет, стояла в углу — он добрался до нее на ощупь. Оби-Ван свернулся в клубок: складки ткани собрались у него под коленями, а конец плаща он прижимал к груди. Квай-Гон собирался завершить его обучение. В этот момент Оби-Ван не мог осознать логически, какие основания для этого были у учителя, и он уже не верил, что мог пройти все испытания и стать рыцарем-джедаем. Он не страдал так уже лет десять, с тех пор, как был ребёнком, который никому не был нужен. До этого момента он не осознавал, что с помощью силы Квай-Гона он уравновесил сам себя. И сейчас, лежа в темноте, он не был уверен, что сможет жить дальше без этой силы. * * * Оби-Ван проснулся от ощущения руки, которая выводила на его спине долгие неровные круги. Его лицо словно окаменело от соли пролитых слез. Он помнил, как плакал, пока не заснул. Он хотел диких, отчаянных слез, но был уверен, что если позволить себе рыдать так сильно, то уже не сможет снова стать собой. Всё, что у него было — тихое несчастье и слезы в подушке и складках мантии. — Тсс. С тобой все в порядке? — послышался голос Квай-Гона. — Учитель… Охрипший голос выдавил жалкое: «Ущитль…» Он поднялся, безотчетно заворачиваясь в одеяние так, что были видны только его лицо, руки и пальцы ног. — Ты напугал меня, Оби-Ван. Ты не вернулся в нашу комнату после того, как оставил Энакина. Я часами пытался понять, где ты можешь быть. Он знал, где Квай-Гон — душа Учителя была мерцающей в свете Силы, но ему потребовалось много времени, чтобы сфокусировать глаза на силуэте, который стоял на коленях у кровати. Когда он сел, то рука учителя соскользнула с его спины и спокойно легла у его бедра на непотревоженное одеяло. — Что ты здесь делаешь, Оби-Ван? Он слишком устал, чтобы скрывать горечь в своих словах. — Вы хотите отказаться от меня. Сказав это, он хотел выплеснуть хотя бы часть своей ярости. Он был очень послушным в течение всего ученичества, насколько мог помнить. Он повиновался, совершенствовался, слушал, учился, вел переговоры, и все это было напрасно, потому что Квай-Гон собирался бросить его без предупреждения и взять в ученики Энакина. Мальчика будут утешать, любить, а Оби-Ван должен будет вновь привыкнуть спать в своей тихой комнате. За все свои двадцать пять лет он не был так зол. Нет эмоций — есть Покой, Нет страсти — есть Безмятежность. Крик внутри него, должно быть, мог сокрушить Силу, насколько он был мощным. Я не сделал ничего плохого! Он не помнил, когда в последний раз Квай-Гон баюкал его, но неожиданно он оказался у него на коленях, и Квай-Гон прошептал ему в волосы: — Нет, нет, Оби-Ван. Ты не сделал ничего плохого. Ты не сделал. Я по-прежнему люблю тебя. Все в порядке. Мне очень жаль, падаван. Крик так и не вырвался из его груди, он плакал так, как не плакал с раннего детства. Он всхлипывал до тех пор, пока не почувствовал дурноту; вырвав из себя всю тревогу, он выплеснул ее на грудь Квай-Гона. Это было недостойно взрослого человека, но Квай-Гон молчал, удерживая ученика в своих руках и не давая ему упасть. Постепенно Оби-Ван успокоился. Он все еще сидел, нелепо скрючившись, прижавшись к своему учителю, и не смел поднять лицо, чувствуя себя слишком униженным. Квай-Гон ждал, слегка поглаживая его согнутую шею. — Оби-Ван, — едва слышно позвал он. — У-учитель?.. — Это моё? Он понял, что пальцы Квай-Гона запутались в плаще. Конечно, тот узнал свою вещь — отпечаток его Силы чувствовался в переплетениях ткани. Оби-Вану было интересно, понял ли учитель, что, кроме похищенной мантии, на нем больше ничего нет. — Да, — дрожащим голосом ответил он. — Как долго ты плакал? — Не знаю. Какое-то время. — В моей мантии. — Да. Пальцы Квай-Гона ласково погладили его шею и скользнули под мантию — туда, где расходились плечи Оби-Вана. Он почувствовал, что руки мужчины вдруг застыли, обнаружив его наготу, и подумал, что это прикосновение разрушит его через минуту; он чувствовал его по всему позвоночнику — но это было слишком приятно, чтобы отстраниться. Но Квай-Гон не отстранился; его рука расслабилась и заскользила по одежде снаружи, а другой рукой он сжал плечо падавана, слегка встряхнув. — Падаван, я не собираюсь бросать тебя. Я лишь хотел сказать, что действительно считаю, что ты достоин стать воином, равным мне. Прости, что я не сказал тебе об этом раньше, перед тем, как говорил с советом. Оби-Ван посмотрел на него с детской обидой, пряча руки и ноги под почти чёрным одеянием, будто защищаясь. Ему очень хотелось остаться одному, чтобы до утра упиваться собственным несчастьем и безмолвным желанием. Даже после нескольких часов сна он был так утомлен, что у него стучали зубы, и его лихорадило от унижения. Через несколько минут тело могло предать его, и никакие оправдания его бы не спасли. Оби-Ван был бы счастлив исчезнуть. — Оби-Ван, посмотри на меня. Он поднял глаза. Квай-Гон мягко приподнял пальцами его подбородок, и его пылающие синие глаза оказались так близко, что Оби-Ван почувствовал привычный запах дыма и пота, исходящий от волос Учителя. Оби-Ван не знал, какой поток Силы подтолкнул его, но, наклонившись, он страстно приник к губам Учителя. Он чувствовал Квай-Гона, его тело, его запах, как никогда близко, и разум был не в силах остановить его страстную нужду в наставнике. Борода Квай-Гона мягко коснулась его щек, и он почувствовал, как узкие губы старшего джедая касаются его рта. На долю секунды тот расслабился и почти что ответил на поцелуй; Оби-Ван ощутил вспышку желания, и она была не только его собственной. Затем его оттолкнули тяжелые руки и энергетический щит, который стал почти что видимым. Он встретился взглядом с синими глазами, в которых трудно было что-либо прочесть. В любое другое время Оби-Ван испугался бы этого взгляда, но сейчас ему было все равно, он уже был унижен до предела: всё, что он чувствовал, было желание и отчаянная потребность в прикосновениях наставника во всём теле. — Я думаю, ты еще не совсем проснулся, падаван. — Учитель, я… — у него опять получилось «ущитль» — рот совсем онемел от того поцелуя, — я… Квай-Гон встал, направляясь к двери. — Пойдем, Оби-Ван, — он нагнулся, подбирая сброшенную одежду падавана. — Я думаю, ты будешь лучше спать в нашей комнате. Можешь пойти и в таком виде. Оби-Ван не нашелся с ответом. Он последовал за Учителем, ступая босыми ногами по коридорам, где было всего лишь несколько человек, которые одарили их усталыми взглядами. Прогулка вытеснила из тела Оби-Вана последние остатки усталости. Благодаря контролю климата, «ночные» часы тёмного времени суток были прохладными: холод пробрался под одежду, и он вспомнил, что на нем нет ничего, кроме мантии. К тому времени, когда они, наконец, дошли до нужной комнаты, поднявшись на два уровня, жалость к самому себе испарилась, и Оби-Ван был близок к тому, чтобы рассердиться. Он забыл, сколько длятся ночи на Корусканте. Предрассветный период, когда традиционно вставали джедаи, был еще далеко. Странный корускантский день выбил его из колеи: он не был на Корусканте какое-то время, и те дни, которые он провел здесь со своим Учителем, как правило, состояли из недосыпания и подготовки к следующей миссии. Чаще всего его обучение происходило в более спокойных местах, где связь с Живой Силой не предполагала каких-либо усилий и способствовала гармонии сосуществования с окружавшей их живой природой. Это были единственные моменты покоя, которые он получил в естественном мире, поддерживаемый Учителем по внутренней связи, пока тот расширял границы своего духа. Но город-планета сделал его беспокойным и странно непримиримым. Когда Квай-Гон открыл дверь в комнату, Оби-Ван прошел мимо него и остановился, чувствуя ужасную неловкость, — такую, что даже его собственное отражение в тёмном окне удивило его. Его лицо было слишком открытым и жестким — он видел в темном стекле отражение собственного негодования. — Сядь, Оби-Ван, поговори со мной, — Квай-Гон беззвучно уселся на диван, всей позой своего могучего тела излучая такую безмятежность, что Оби-Ван против воли вытаращился на него. — Учи… — Ты можешь сказать все, что захочешь. Я хочу, чтобы ты поговорил со мной. Подстилка, лежащая в углу, была в этой комнате еще тогда, когда Оби-Ван был тощим подростком, и он по старой памяти устроился на ней, несмотря на то, что ему привычнее было стоять на коленях или сидеть со скрещенными ногами. Но его тело желало близости, и Оби-Ван подтянул колени к груди; скрытый полами мантии Квай-Гона, он заговорил: — Когда мне было пятнадцать, мы отправились на дипломатическую миссию в Тофино, а потом вы отвезли меня на побережье, чтобы потренироваться. Мы оказались в гостинице, она была такой огромной и выглядела так сурово, что мне почудилось, словно я вновь в Академии. Я тогда подумал, что у владельца, должно быть, были какие-то замашки джедая, потому что все здесь напоминало мне Храм — в комнатах только кровать, умывальник и стул. Не было даже письменного стола. Вы повели меня бегать по пляжу — кажется, там был необыкновенный вулканический песок, — а в скалах, заполненных водой во время отлива, было много впадин со всякими маленькими существами. На этом пляже был самый мелкий песок, который я когда-либо видел, и он был везде — на моей одежде, волосах и даже в ушах. Но в комнатах не было отдельной ванной комнаты — только общие. В комнате на нашем этаже были три ванны, как мне помнится, все они стояли отдельно, и внизу были видны трубы. И вы пришли поздним вечером, когда я купался там. Вам, наверное, тогда показалось, что я похож на утонувшую крысу, потому что мне приходилось нырять в ванную с головой, чтобы смыть песок. Но вы не купались. Раздевшись до пояса, вы умылись и потом подошли и встали на колени рядом со мной. Я все еще не знаю, осознавали ли вы то, что я слежу за вами; ведь вы никогда не показываете свои чувства. Вы положили руку на мою шею и массировали ее до тех пор, пока все мышцы моей спины не расслабились. Я совсем растаял от ваших прикосновений, когда вы отпустили меня и начали мыть мне голову. Я чувствовал себя невероятно хорошо: теплая вода, яркий солнечный свет, проникающий сквозь высокие окна, и ваши пальцы… Искупав меня, вы взяли полотенце, а потом, вытерев мое лицо, вы прикоснулись к моей щеке и посмотрели так, что я забыл, как дышать. Но потом вы оделись и ушли. Я сидел, пока вода не стала холоднее, чем воздух в комнате. Вы купали меня так раньше, но с тех пор прошло уже много лет. Я вырос. Однако единственной моей мыслью была невероятная радость от того, что вы все еще любили меня. Это делало меня счастливым. Повисло молчание. Оби-Ван чувствовал, что Квай-Гон смотрит на него, и мог видеть силуэт мужчины, освещенный ночным сиянием Корусканта, которое просачивалось сквозь затемненные окна. — Как вы смели? Как вы могли позволять мне любить себя, если собирались бросить? — Я никогда не переставал любить тебя, — сказал Квай-Гон. — Ты был центром моей жизни на протяжении многих лет. Когда ты был ребенком, то прижимался к моему телу во сне, опуская свои щиты, чтобы я мог читать твои сны. Я не мог уснуть, пока не узнавал, где ты находишься. Я разыскивал тебя по всему Храму не из-за своей прихоти. Стена за спиной Оби-Вана была холодной. Но это был не космический холод от переборки корабля — всего лишь ночной воздух и огромная высота, на которой находился Храм. К этой стене, хоть и голой, металлической, наверное, приятно было прижать заплаканное лицо. От плача кожа у него горела. — Иди сюда, мой Оби-Ван. Ему потребовалось много времени, чтобы расправить затекшие суставы и приблизиться к своему Учителю, вставая перед ним на колени. Он бы предпочел остаться на безопасной подстилке, но годы обучения взяли свое — и он устроился на полу перед Квай-Гоном, вытягивая вперед руку, чтобы коснуться ног Учителя в маленьком ритуале почтения, который он выучил, еще будучи ребенком. Пальцы мужчины коснулись его головы и ушей, но Оби-Ван не поднял лица. — Ты вырос таким прекрасным созданием, Оби-Ван, что порой я не узнаю тебя. Я вижу тебя таким, какой ты сейчас, и одновременно вижу тебя таким, какой ты был. Иногда я забываю про дитя, а иногда я забываю про мужчину. И, увы, ошибаюсь в обоих случаях, — теплые пальцы коснулись прохладной кожи его шеи. Расслабившись, Оби-Ван потянулся к его руке, и тут Квай-Гон произнес: — Ты будешь великолепным рыцарем. Оби-Ван и так стоял на коленях: было так просто потянуться вперёд ещё чуть-чуть и спрятать лицо в коленях Учителя. Пальцы на его шее на мгновение напряглись, но расслабились, стоило Оби-Вану поднять лицо, чтобы посмотреть на мужчину. — Интересно, — сказал Оби-Ван. — Неужели вам кажется странным то, что я могу любить вас так сильно? Зачем отталкивать меня? Квай-Гон смотрел на него с любопытством. — Я уже объяснил тебе причины. — Нет, вы говорили о любви. А я говорил о страсти. Вы оттолкнули меня, когда я поцеловал вас. Вы меня не любите? — Я люблю тебя. Тонкая рябь их мысленной связи была единственным, что делало беседу удобной. Он так привык к этой дополнительной связи между джедаями, что, может быть, именно отсутствие такой связи и заставляло его сторониться незнакомцев. — Вы хотите меня? Квай-Гон усмехнулся. — Я был бы глупцом, если бы не хотел. Иногда мне кажется, что мне достался не ученик, а неземное создание. Незнакомцы оборачиваются тебе вслед. — Тогда почему? — Я не стану брать тебя только потому, что ты устал и нуждаешься в ласке, падаван, — неожиданно жестко заявил Квай-Гон. В его учителе вспыхнули и гнев, и гордость. — Я не буду жалеть тебя. Так медленно, так ясно. — А чего же вы хотите? — Я хочу, чтобы ты пришел ко мне как взрослый мужчина, полностью осознавая, что делаешь, и что это означает, — широкие ладони скользнули к плечам Оби-Вана, поднимая его с колен. — Я приму тебя только тогда. А теперь ложись. Он сидел неподвижно, пока Квай-Гон раздевался и ложился в кровать. Годы медитации научили его сидеть нечеловечески долго, а в темноте своего угла он был практически невидим для Учителя. Когда старший джедай улегся, Оби-Ван собрал одеяла, и сдвинул их, так, чтобы быть поближе к постели и инстинктивно устроился поудобнее. Он не спал на подстилке с момента своего последнего пребывания на Корусканте, но она всё ещё была его: благодаря ей он почувствовал привычный уют собственной постели. — Оби-Ван, иди ко мне, — раздался мягкий голос Учителя. Он не сразу понял, что Квай-Гон еще не спит. Большая рука соскользнула с кровати и огладила линию плеча, скользнув на бедро. Это было не то предложение, от которого он собирался отказаться. Квай-Гон отодвинулся к стене, освобождая ему место, его рука обвила талию Оби-Вана, когда он устроился напротив него. Теплые пальцы скользнули за отвороты его мантии, нежно поглаживая живот — прикосновение, ставшее куда более интимным с тех пор, когда он был ребенком, но до сих пор успокаивающее. Тепло объятий наконец-то позволило Оби-Вану расслабиться, и он начал засыпать, вдыхая запах своего Учителя, слишком уставший, чтобы думать о чем-то более сложном, чем сон.