Дилан: Томас, пожалуйста, ответь хоть на одно моё сообщение или на звонок. Прошу тебя. Нам нужно поговорить. Томас… Пожалуйста, Томми. Ты игнорируешь меня пятый день.
Томас: Оставь меня. Неужели неясно, что я сказал?Дилан: Томас! О, Томас. Прости меня за то, что я тогда сказал. Прошу, прости меня.
Томас: Какая теперь разница? Ты мне всё равно неприятен.Дилан: Если ты мне отвечаешь на сообщения, это уже не значит, что я тебе неприятен.
Томас: Что хочешь думай, понял? Мне просто надоело наблюдать за твоим несчастным видом, за тем, как ты смотришь на меня взглядом, полным надежды. Забудь, что мы были друзьями. Забудь даже то, что ты знаешь меня. И прекращай уже играть на гитаре эти грустные песни.Дилан: Я всё равно люблю тебя.
Томас: Мне плевать.Дилан: И я знаю, что ты любишь меня. Любишь как друга.
Томас: Самообман, Дилан. Чёртова иллюзия твоего мира, в котором всё ещё есть я. Продолжай жить дальше в своей наивной вселенной, а от меня отвали.×××
Дилан перебирает струны гитары, наблюдая за прохожими, позволяя словам, сливаясь в поток, выстраиваться в строки песни, позволяя чувствам под музыку выплескиваться изнутри, что разрывают на части с каждым днём всё сильнее, позволяя самому себе радоваться, осознавая, что он делает то, что ему нравится. Он с улыбкой смотрит на прохожих, ради которых появляется здесь каждый вечер, и они улыбаются ему в ответ, а некоторые, кто узнаёт песни, подходят ближе и стоят рядом с ним, подпевая до конца композиции. Ему так нравится приносить кому-то радость, завлекать своим пением и игрой, делая это просто так; он не ждёт, что ему протянут деньги, Дилан здесь не за этим, к тому же, они ему не нужны. Он отдаёт себя безвозмездно, и он ждёт, когда Томас снова пройдёт мимо, смерит его взглядом, полным неприязни и ненависти. И тогда Дилан вновь улыбнётся, а затем поднимет голову к вечернему небу, подавит в себе слёзы, подавит внутри себя обиду и свои чувства и вернётся к игре. Но ему так важно только увидеть человека, которого потерял, когда с его губ сорвались всего лишь три слова: Я люблю тебя. От дружбы до ненависти — три слова. Сумерки сгущаются над городом сильнее, ветер становится холоднее и пробирает до мурашек. Дилан поворачивает голову и замечает светловолосого парня, возвращающегося домой. Он знает, каким путём Томас ходит, и тот всегда проходит именно в это время, если не задерживается где-нибудь. Когда-то Дилан ходил с ним, когда-то Томас стоял рядом не как слушатель и прохожий, а как и сам Дилан— с гитарой. И они пели вместе, радуясь по-настоящему, а их песни были абсолютно другими, от которых не вспоминалось что-то плохое, что хотелось непременно забыть, от которых внутри не изнывало сердце от неизведанного по чему или кому чувства ностальгии. Всё подвластно изменениям, даже настоящее, казавшееся когда-то совершенно другим и светлым будущим. На этот раз Томас делает что-то необычное в привычной и серой жизни Дилана. Он подходит ближе, смотрит на его руки, а затем переводит взгляд в карие глаза и усмехается. Внутри Дилана что-то обрывается, потому что лицо напротив больше не озарит яркая и счастливая улыбка, которая была бы предназначена ему, Томас больше никогда не заговорит с ним нормально, даже как друг. Обрывается не только внутри, обрывается игра; Дилан замолкает и опускает руки, гитара повисает на лямках и тянет вниз. Кажется, если он позволит себе расслабиться, то упадёт. Прямо к ногам Томаса. — Оставь это, Дилан, — как очередной приговор звучат всего лишь три слова; в голосе Томаса холодные нотки его чувств безразличия к Дилану. Несколько людей расходятся в сторону, видимо, решая, что он не продолжит играть ещё неизвестное количество времени, ведь вступает в разговор со своим, наверно, другом. Дилан провожает незнакомцев взглядом и возвращается к Томасу. — Не могу, — произносит он в ответ, готовясь принять на себя очередную волну унижения и боли. Он знает, что сможет. Столько раз проходил через это, так что и сейчас справится. Томас сжимает кулаки и медленно втягивает в себя воздух, а затем выдыхает, отвечая: — Тогда играй в другом месте. — Мне нравится здесь, мы всегда играли в этом месте с тобой, — противится Дилан и опускает голову. Конечно, он мог играть где угодно, но продолжает это делать здесь, где только и может видеть Томаса. Он не может принять случившееся, не может забыть прошлое и отвергнуть свои чувства. Дилан не виноват, что влюбился, как и Томас — совершенно невиновный в том, что он не смог ответить взаимностью чувств. А Дилан не может прожить и дня без встречи с этим человеком, как бы ужаснее встречей за встречей не становилось. Если он не увидит хотя бы эти карие глаза, весь мир внутри вновь рухнет; оборвутся все нити, соединяющие его с жизнью. И есть ещё одна причина, по которой Дилан боится однажды не найти взглядом Томаса — причина, которая страшнее, чем случившееся с ним самим. — Я устал, Дилан, — произносит Томас тихим голосом; звук ветра способен перекрыть его слова, но Дилан слышит. И всегда услышит, чтобы Томас ему ни сказал. Он поднимает голову и смотрит в глаза напротив. Томас прочищает горло и продолжает говорить увереннее, уже не сжимая руки, но спрятав их в карманы куртки. — Устал наблюдать за тем, как ты мучаешься. Не изводи себя, достаточно этого месяца, что ты играешь здесь. Пришло твоё время уйти. Последние два слова бегущей строкой мелькают перед глазами. Время уйти, время уйти, время уйти. Дилан уйдёт, но не позже, чем Томас. Внутри у него всё сжимается от осознания одной истины, и ему становится в разы страшнее. Неужели всё это произошло сначала с Томасом, а затем с ним? В какой-то момент время начало раскручивать свою спираль и нестись так быстро, что Дилан не заметил, как просто поддался моменту и раскрыл свои чувства. Он думал, что готов ко всему, с чем мог бы столкнуться; но он не думал, что его отвергнут как друга. Так просто сказать всего лишь три слова, которые по ощущению, словно это вовсе не признание в любви, а нечто гораздо ужаснее, и так легко в один миг лишиться всего. — Я извожу себя более долгое время, чтобы ты знал. И я не могу ничего с собой поделать, я же просто тебя… — Заткнись! — восклицает Томас, прерывая речь Дилана. — Мне противно это слышать. Ему противно это слышать. Дилан не хочет верить. Почему? Почему цена признания так высока? Он всего лишь открыл свои чувства, поделился тем, что не мог таить так долго в себе, а в итоге ярлык «друзья» перешёл в «давние знакомые». Но так ли это? Может быть, только для Томаса, что стоит напротив Дилана и без эмоций смотрит в его потухшие глаза, но явно не для Дилана, не для того, кто знает, сколько осталось Томасу жить, если вдруг не произойдёт чудо. Но чудо не случится. Об этом известно им обоим. — Противно? — робко спрашивает Дилан. — Да, именно так, — Томас отступает на два шага назад и опускает взгляд. — И ты мне тоже противен. Вонзая клинок в сердце Дилана, он прокручивает рукоять несколько раз, а затем оставляет его истекать кровью и уходит. Дилан до последнего держится, подавляет в себе слёзы, смотрит в след любимому человеку и опускается на колени, накрывая лицо ладонями, желая скрыть от других свои эмоции. Он никогда бы не подумал, что рассказав о своих чувствах, сможет в один день лишиться дорогого человека. Дилан совершил ошибку, расплачиваясь за неё каждый день, иногда укоряя себя в том, что, если бы молчал, Томас всё ещё был его другом. Дилан отнимает от лица руки и поднимает голову, смотря в вечернее небо. Когда-то они до последнего стояли здесь вдвоем, и тогда Дилан чувствовал себя по-настоящему счастливым и нужным, даже как другом, и он никогда прежде не желал повернуть время вспять и вернуться в прошлое, чтобы остановить себя перед тем днём, который изменил его жизнь.×××
Дилан: Мне плохо.
Томас: Мне снова плевать.Дилан: Моему сердцу больно.
Томас: Моему сердцу тоже.Дилан: … но это не в том смысле, в котором бы я хотел думать, да?
Томас: Да. А теперь оставь меня.×××
С самого утра Томас с воодушевлением говорит Дилану о своём плане, на который тот безотказно соглашается, даже сам представляя, как это будет здорово — стать на день уличными музыкантами. Только попробовать, почему нет? Жизнь полна различных возможностей, но она не исключает варианты полезного времяпровождения, не запрещает веселить незнакомых людей, творить необдуманные поступки и прочее. Дилан знает, как Томас полюбил жизнь, и это ещё одна причина, из-за которой он не смог отказать; если честно, то он и не собирался. Много лет назад они учились играть на гитаре, вскоре пробуя играть вместе одну и туже песню, подпевая друг другу. И Дилану, и Томасу нравилось это занятие, поэтому второй однажды решает, что достаточно играть в доме у кого-то из них, пришло время показать себя, исполняя знаменитые песни для незнакомцев на улицах города, пускай оценят их возможность, ведь в любом случае они ничто не потеряют. Дилан наблюдает за носящимся по комнате другом, который не может решить, какую надеть футболку под рубашку. Затем Томас хватает несколько и по очереди прикладывает каждую к груди, вертясь возле зеркала. Дилан стоит чуть в стороне и не может оторвать взгляда от обнажённой спины Томаса. Он как бы ненароком смотрит в зеркало, на отражение Томаса, и встречается с его глазами. У него интересуются, так какая же лучше, но Дилан замирает, не может ответить и вернуться в реальность; совсем не желает покидать свои мысли, в которых позволил себе подойти ближе к человеку, которого тайно любит, положить руку ему на плечо и прошептать на ухо: «Без них тебе лучше». Но через мгновение он собирается, растерянно отвечает на вопрос и пристыженно выходит из комнаты, заваливая себя безответными вопросами. Как же так вышло? Когда они приходят к месту, где ранее договорились играть, Дилан берёт в руки гитару и говорит: — Не могу поверить, что мы делаем это. — Я тоже, — с улыбкой отвечает Томас, и Дилан завороженно смотрит ему в глаза, — но мне всегда нравилось наблюдать, как люди играют для кого-то на улице, почему бы и нам не попробовать? — Мы уже почти попробовали, — Дилану кажется, что отвечает кто-то другой, потому что ответ звучит необдуманно, и хорошо, что он вякает не что-то из своей фантазии, связанной с Томасом. Пришлось бы многое объяснять, пришлось бы сказать правду. — Точно, не зря же мы здесь. И Дилан первым начинает перебирать струны гитары, а Томас петь. Для него нет ничего ценнее возможности слышать этот приятный голос. Дилан закрывает глаза, ведь так чуть-чуть проще.×××
Дилан прячет лицо в чашке кофе и отправляется воспоминаниями в прошлое, где можно было прикрываться дружбой, находясь рядом с Томасом. Дилану каждый раз всё больнее прокручивать в голове давно ушедшие хорошие моменты, легкие, но для него счастливые. Томас становится всё дальше, уходит, его голос и образ могли бы раствориться в сознании, если бы Дилан не получал возможность видеться с ним. Не имеет значения, что каждый взгляд убивает, и не важно, что последует после. Дилан давно смирился с тем, что для них конец неизбежен, жалко, что не вместе погибнут. И кофе без сахара… Дилан стал это пить месяц назад, когда между ним и Томасом всё было кончено, как для друзей, чтобы хоть что-либо ещё напоминало ему о возлюбленном. Ему неприятно от осознания, что Томас погряз в моральных принципах, запутался в понимании правильного и прибегал к стереотипам. Это же полнейший вздор! У любви нет пола, человек может любить того, кого захочет. Как Томас может быть… таким? Таким, как все, плохо относящиеся к ЛГБТ-сообществу. Но Дилан его не осуждает, нет. Дилан ни за что бы плохо не отозвался об этом парне, который всего-навсего отвергнул друга, потому что, видимо, испугался, и потому что не бывает дружбы, когда один влюблён в другого. Конечно, так обычно говорят про дружбу между парнем и девушкой, но, чёрт возьми, какое же это нелепое и наивное заблуждение. И они с этим столкнулись. Дилан поставил чашку на журнальный столик и пересел с кресла на диван. Он закрыл глаза — ему так легче представлять Томаса, чтобы анализировать, разбираться в прошлом и копаться в себе. Так когда же у него появились чувства? Дилан не может сам себе ответить на поставленный вопрос, но знает, что любил Томаса всегда. Сначала как друга, но затем появились другие и непонятные чувства, такие, от которых хотелось бы избавиться, потому что Дилан боялся последствий; боялся поначалу находиться рядом с ним и боялся случайно выдать себя. Время его не ждало и не давало возможности остановиться, оно, казалось, мчалось быстрее, когда рядом был Томас; когда Дилан думал о том, могли бы они быть вместе, вести себя как пара, и было ли бы у них будущее. Томас ничего не подозревал, относился к Дилану так же в период его принятия своих чувств, в момент осознания и понимания, что всё — это конец. Конец дружбы, которая могла бы быть оправданием. Они продолжали играть на улице, люди привыкли к двум молодым парням, исполняющим хорошие песни. И любой вечер без музыки становился со временем непривычным, словно менялась обстановка, когда как поначалу обстановка поменялась в отношении прибывания под открытым небом с гитарой в руках. Они играли с последнего месяца весны и до конца июля, если не было дождей, или кто-то из них не был занят. Данное время года позволяло успевать большее, чем осенью или зимой. После работы и Томас, и Дилан заскакивали каждый к себе домой, переодевались и неслись в любимый парк. Вечер за вечером Дилан чувствовал себя счастливым, даже скрывая свою любовь. Точнее, скрывая другую любовь, потому что знал, что Томасу известно, что он любит своего друга. Быть друзьями — хорошо, а на лучшее Дилан никогда не рассчитывал. У них у обоих не было девушек, но их отсутствие совершенно ничего не меняло. Да и зачем? Томасу они были не нужны, ему не нужны были новые люди, которые бы вскоре скорбели по нему. Дилан боялся. Томас ещё так молод, но уже обречён.×××
Дилан: Спустя две недели, ты впервые подошёл ближе, чтобы послушать песню. Plасеbo — I know Тебе так нравится песня, но не тот, кто её исполняет, поэтому так быстро ушёл, верно?
Томас: Оставь это, Дилан. Хватит страдать и исполнять такие композиции. Мне смотреть на тебя тошно.Дилан: Но, всё же, ты смотришь.
Томас: И лучше бы не смотрел никогда.Дилан: Зачем ты так со мной? Я же всё тот же Дилан. Твой друг, разве мои чувства к тебе могут что-то изменить в наших отношениях? Мы же можем быть друзьями дальше.
Томас: Ещё как твои чувства могут повлиять на наши отношения.Дилан: Почему?
Томас:Дилан: Что?
Томас: Тебе только кажется, что ты меня любишь. Когда найдёшь нужного человека, поймёшь, как сильно ты заблуждался. И сделай мне одолжение… Ничего не отвечай на это сообщение.×××
В этот вечер июля им не хочется куда-то идти. Погода испортилась, и вот-вот мог пойти дождь. Поэтому нет смысла тащиться в парк и возвращаться обратно меньше, чем через полчаса. Дилан сидит на диване в гостиной дома Томаса и ждёт, когда тот вернётся с кухни. Этот парень — неплохой кулинар, поэтому Дилан каждый раз, когда появлялась возможность, уговаривал его что-нибудь испечь. И сейчас он наслаждался запахом, доносившимся с кухни. Томас делал печенье. Томас заходит в гостиную с тарелкой в руке, ставит её на столик, и Дилан тут же тянется к печенью. — Осторожно, горячее же, — предупреждает Томас, но Дилан всё равно хватает печенье; перебрасывает из руки в руку, а затем кладёт на место. Томас смеется, и Дилан счастлив быть причиной его улыбки и такого заливного смеха. Он всегда счастлив находиться рядом со своим другом, особенно когда они находятся дома у Томаса. Антураж и запах в этом доме дурманят его, дразнят и медленно убивают, но ему нравится; нравится сидеть с Томасом на диване, смотреть фильмы и жевать что-нибудь, ему приятно касаться его бедра своим; тому вообще всё равно, он не обращает на это внимание, и, кажется, не то чтобы спокойно, а с одобрением относится к тому, что Дилан так близко, что, в принципе, нормально для лучших друзей. Томас берёт печенье и откусывает. Дилан с трепетом наблюдет за тем, как его кадык поднимается и опускается, а затем поспешно отводит взгляд, чтобы Томас ничего не заметил и не заподозрил. Как же ему хочется позволить себе хотя бы более долгих взглядов, случайных прикосновений или объятий. Но приходится довольствоваться тем, что есть, ведь может совсем ничего не быть. А этого больше всего боится Дилан — он боится потерять Томаса. Томас протягивает ему печенье и предлагает попробовать. Дилан нарочно откусывает так, чтобы коснуться своими губами его пальцев. Отхватил больше половины печенья; но оно не такое уж и большое, чтобы Томас сказал: «Эй, ты, не жадничай. На тарелки ещё куча других, а это моё — я на него подул, чтобы не было так горячо», поэтому с облегчением выдыхает, прожёвывая печенье. Слишком вкусно, чёрт возьми. Именно это и говорит он Томасу, а тот как всегда смущённо улыбается и отворачивается, дожевывая печенье. И теперь кажется, что он больше не может. Дилан чувствует, как внутри всё обрывается, что-то его подталкивает рассказать, но одновременно ломает и не даёт начать. Между ними повисает тишина, ни Томас, ни Дилан ничего не говорят. Если последний имеет причины сохранять тишину, то неизвестно почему зависает Томас; молчит, но не отводит взгляд от глаз Дилана. Всё рушится прямо в этом взгляде. Дилан уже не слышит дождь и вой ветра за окном, не слышит тиканье часов, он только слышит собственное дыхание и чувствует, как быстро бьётся сердце. — Томас, — голос звучит надрывно, поэтому Дилан замолкает на мгновение, чтобы прочистить горло; в этот момент Томас спрашивает: «Что?», и Дилан продолжает: — а ты когда-нибудь любил? — Ну… Теперь замирает Томас. Отводит взгляд и долго не решается посмотреть Дилану в глаза; точнее, это Дилану кажется, что прошло много времени, на самом же деле — меньше минуты. Но, так или иначе, ему от этого ни лучше, ни хуже, он ждёт ответ, одновременно желая его узнать и боясь. Достающая неопределённость. Когда Томас переводит, наконец-таки, на него взгляд, Дилан задерживает дыхание, быстро смотрит на губы Томаса и обратно в карие глаза. Они сидят в пол оборота друг к другу на диване, и Дилан может взять его за руку, чтобы затем сказать о своих чувствах, но он не позволяет себе данное действие. И причина — страх. И безответные вопросы о том, как бы себя повёл в такой ситуации Томас, как бы расценил после этого поставленный вопрос, когда его бы взяли за руки? Это же почти признание, но только без слов. — Да, — тихо и без улыбки на губах и в глазах отвечает Томас. Он выглядит растерянным, даже немного подавленным. Дилан слегка недоумевает, но спешит задать второй вопрос, потому что начинающая образовываться тишина уже давит тяжелым грузом. — Это было взаимно? Точно. Уверенно. Без раздумий. — Нет. — А сейчас любишь? — вопросы, вопросы. Дилан надеется, что Томас не взбесится и не воскликнет: «Какого чёрта ты меня сейчас об этом спрашиваешь? Разве мы с тобой не говорили о том, кто нам нравится?». Вероятно, первый бы вопрос Томас точно задал, но не второй. И да, они не говорили об этом. — Люблю. — Это тот же самый человек? — Да, Дилан, — раздражённо отвечает Томас. — Да! Но почему ты спросил? Дилан опускает голову и долго думает. И как ему сказать? Он только что вёл к главному своими вопросами, но спрашивал их потому, что хотел знать, знает ли что-то Томас о неразделённой любви, о том, как это сложно видеть человека, быть с ним в близких и доверительных отношениях, но не иметь возможности прикасаться к нему долго. И до сих пор понятия не имеет; Томаса только, очевидно, разозлили эти вопросы. Дилан хочет его обнять и извиниться за начатый разговор, но так же хочется обнять себя, утешить. Поэтому ничего другого не делает, не останавливает разрушение дружбы и, посмотрев в глаза Томасу, говорит: — Потому что я устал. — От чего? — усмешка и легкая улыбка. Томас, наверное, уже не понимает, о чём болтает Дилан. Всё тот же печальный взгляд, быстро бьющееся сердце, готовое вот-вот вырваться из груди, трясущиеся пальцы рук, которые он сжимает в кулак, чтобы не так сильно было заметно волнение. Дилан делает глубокий вдох и в последний раз смотрит на Томаса, который воспринимает его только как друга, как человека нормальной ориентации и не желающего менять с ним ярлык «друзья» на «пара». — От того, что ничего не могу с собой поделать — не могу перестать думать о тебе, Томас. Я думаю, ты в моих мыслях с весны, и каждый чёртов день я не могу прожить без тебя, без твоей улыбки, без твоего голоса, — Дилан на секунду замолкает, продолжая смотреть на ошарашенного Томаса; его рот приоткрыт, глаза не моргают. Дилан не может остановиться, поэтому говорит дальше, больше, больше и больше, пока не доходит до самых важных слов: — Я знаю, что я тебе всего лишь друг, и я не претендую ни на что, и уж точно не требую что-то от тебя. Я люблю тебя, люблю не как любят друзей, понимаешь? Я смотрю на тебя и хочу быть… ближе… Я безумно в тебя влюблён. Томас выдыхает, отводит взгляд и молчит. Дилан боится ещё сильнее, мысленно душой вырвался из тела и посмотрел на себя со стороны, по сути представив мысленно. Жалкое зрелище. — Пожалуйста, не молчи, — просит Дилан, но Томас даже не поворачивает голову в его сторону. Он проводит дрожащей рукой по волосам, смотрит куда угодно, но только не на него, нет. Дилан по-своему оценивает такое поведение. Томас потрясён. Возможно, ему противен Дилан. — Томас… После ответа Томаса, у Дилана на глазах выступают слёзы; сердце пропускает последний болезненный удар и останавливается. Он умирает прямо здесь, растворяясь во взгляде ненависти и презрения, пытаясь отыскать в нём былого Томаса, но Томас уже изменился. — Убирайся отсюда, Дилан. — Что? — Катись к чёрту! — Томас вскакивает с Дилана. — Мне не нужен такой друг, как ты. Дилан получил очередной удар клинком. Открытая рана пульсирует кровью; пожалуйста, ты можешь закончиться скорее, ему не хочется жить? — В каком смысле, как я? — совсем тихо, так, что Дилан даже не узнаёт свой голос. Предательски дрожащий и чей-то другой. Томас стоял спиной, затем медленно повернулся и произнёс: — Я ненавижу геев. — Но… Мы же останемся друзьями? — Нет! И я тебе сказал, проваливай живо! Дилан не признаёт поражение, не принимает свою смерть, но уходит, смахивая с лица горячие слёзы.×××
Дилан: Томас, прошу, скажи, что с тобой всё в порядке. Я тебя сегодня не видел.
Томас: Всё в порядке.Дилан: Спустя два дня! Я себя так извёл за это время, Томас!!! Что случилось? Где ты был?
Томас: Какая тебе, к чёрту, разница?Дилан: Ты же знаешь, что ты мне не безразличен.
Томас: Если напишешь эти три слова, я тебя в чёрный список кину, а ты лишишься единственной возможности общаться со мной.Дилан: Понял. Так где ты был?
Томас: В больнице.Дилан: Сердце?
Томас: Да, оно.Дилан: Насколько всё плохо?
Томас: Не важно.Дилан: Важно! Ещё как важно для меня! *сообщение не удалось отправить*
×××
Томас проходит мимо места, где они с Диланом играли на гитарах несколько месяцев, и где играл в последнее время сам Дилан, ждавший Томаса каждый день, чтобы только посмотреть на возлюбленного. Томас идёт так медленно, его ноги подкашиваются при воспоминаниях о парне, чьё сердце бьётся теперь в его собственной груди. Он сжимает в руках записку, которую прочитал, когда очнулся. А ведь, перед тем как отключиться, его последняя мысль: «Это конец, а он даже не знает правды» разрывала на части и причиняла большую боль, чем сердце.«Ты так и не поговорил со мной нормально, но я рад, что ты общался со мной сообщениями. Спасибо, действительно, спасибо тебе за это, Томас. Для меня это было самым важным. Может быть, если бы ты не добавил меня в чёрным список, ты бы не читал сейчас эту записку. Но я всё узнал и сделал это для тебя. Величайшая радость для человека — быть любимым. Но не меньшая — самому любить. Я хочу, чтобы ты жил, ты заслуживаешь большего. Помни, что я всегда буду любить тебя, и всегда буду рядом. Тот, чьи песни в исполнении ты любишь; тот, кого не любил ты. Дилан».
Томас опускается на колени, накрывает лицо ладонями и плачет. Он любит же… Томас любил Дилана, любил и прогнал его тогда, когда он признался в своих чувствах. Для него это было сложнее всего — отвергнуть того, кого мог притянуть к себе, кому мог ответить теми же словами. Но в тот день не только жизнь Дилана изменилась, изменилась и жизнь Томаса, который заставил себя поступить не так, как хотел. Больше всего на свете он не хотел, чтобы Дилан терял его, как возлюбленного, он смирился с тем, что его потеряют в лице друга, но большее… Нет, Томас не мог так поступить с Диланом, потому что безумно любил; а каждое сообщение (лживое сообщение, убивающее морально Дилана) ему давалось с великим трудом. И он почти поверил, что Дилан оставит его. Но теперь это не важно. Вскоре он направится на кладбище, к могиле Дилана, а после вернётся сюда, чтобы играть в одиночестве для того, кто уже не услышит все эти песни. Что будет дальше, Томас не знает. Он знает только то, что Дилан отдал за него жизнь, когда убил себя; его сердце билось, и этого было достаточным, чтобы Томас смог жить. Ему хватило времени. И Томас любил не песню, он всегда любил исполнителя.