Безумный дуэт

      - Сэр?       Виктор не удивился отсутствию ответа от своего хозяина. Он не постучался перед тем, как войти, практически никогда не стучался. Он ожидал почувствовать запах жженой бумаги, увидеть милорда встрепанного и отчаявшегося, готового свести счеты с жизнью. Сэр Роберт, однако, лежал на диване. Он касался пальцами одной руки ковра, медленно перебирал мягкий ворс, и не мигая смотрел на огонь камина. Он медленно курил длинную ароматную сигарету, не открыв окон, и потому находился в мягком сизом облаке дыма.       Лорд Роберт Тернер, посвященный королевой в рыцари, лежал в окружении бумаги. Почему не сжег, как обычно? Листы исписаны пляшущими буквами, на одном – пара слов, на других – строго выстроенный столб предложений. Чернильница опрокинута, со стола капает, перья изгрызены, и Роберт в центре всего, невидящий и отчужденный – это не изменилось.       - Избавься от этого, Виктор. Толку от писанины не больше, чем от вина. Ни то, ни другое – ничто не может заглушить голос дьявола в моей голове, мешающий уснуть.       Роберт не заботился о том, слышит ли его дворецкий, он бормотал сам себе, но знал – Виктор все уловил. Каким-то образом всегда улавливал, молча и умно, поэтому часто – подозрительно часто – лорд Тернер задумывался, выходцем из какой семьи был его дворецкий.       - Все в порядке, сэр? Ваш отец должен приехать на днях, вам необходимо унять себя.       - Умоляю, просто сожги это. Всю бумагу, что сможешь найти.       Дворецкий посмотрел на Роберта и перехватил измученный взгляд.       «Несчастный, - подумал он. – Имеешь столько власти и средств и сходишь с ума».       Виктор коротко поклонился, подошел к столу. Он поставил чернильницу, собрал в стопку бумагу, что лежала на столе, и подошел к камину. Мужчина мельком смотрел на написанные предложения, пока один за одним отправлял листы в огонь.       «Порой кажется, что я живу уже тысячу лет. День насыщенностью напоминает десятилетие».       «Все кругом меня пугает, как только наступает ночь. Иногда я почти уверен, что в доме есть кто-то помимо меня и Виктора».       «Лидия подошла ко мне и начала говорить. Я решил, что корсет сдавливает не ее талию, а ум. А она находила умным даже сэра Кипли – конченого человека и полного дурака».       «Виктор говорит иногда, как лучшие люди моего общества. Я часто вижу его в библиотеке, он хозяйничает там, думая, что я не вижу. Интересно, что он пытается найти в моих книгах? Он может спросить у меня, я знаю их едва ли не наизусть. Понимает ли он, как это мучительно?.. Свет не должен гореть в темноте! Глаз не должно быть в темноте! Голоса внутри. Кто это? Кто там, отзовись!»       Виктор Олдридж задержался взглядом на этом куске текста.       «Знал бы ты, как не хватает мне книг, которыми ты завален», - подумал он и обернулся. Его хозяин прикурил вторую сигарету и смотрел сквозь слугу.       - Я могу рассказать тебе все, что там написано. Сжигай скорее, этот мусор выводит из себя.       - Да, сэр.       Бумаги полетели в огонь быстрее, и перед глазами теперь мелькали отдельные слова. Огонь все более жадно поглощал бумагу, разгорался задорнее и отдавал столько тепла, что дышать становилось тяжело, и Виктор скорее покончил с этим. В комнате стало откровенно жарко и дымно, и, не спрашивая разрешения, дворецкий распахнул окно, сигаретный дым переплетающимися струями потянулся на улицу, обнажая того, кто выпускал его из своего рта.       Роберт смотрел в камин.       - Знаешь, каких усилий мне стоит концентрация внимания на пламени? Даже с учетом того, что огонь сам по себе жив и движется, и за ним тяжело уследить.       - Сэр, вы знаете, как вредны вам такие мысли.       - Иных у меня нет! – воскликнул Роберт и судорожно вздохнул. – Они сменяются одна другой, как частицы огня. Но я не могу их контролировать, как ты можешь делать это с огнем. Виктор, мне не потушить их и не засыпать песком.       - Тогда смотри на меня, - проговорил Виктор, отвечая на неосознанную просьбу о помощи. Как в прошлый раз. И вновь, кажется, Роберт не понимал, что он говорит или чего хочет. Лакей дождался, пока сэр Тернер, переборов страх риска распылить свои мысли и сойти с ума, взглянет на него и зафиксируется на его лице, и медленно подошел. Он опустился на одно колено перед господином и взял его ладонь, все также касающуюся ворсистого ковра. Виктор наклонился и поцеловал руку Роберта. Господин затаил дыхание и выдохнул только тогда, когда губы его лакея спустились поцелуями на пальцы, когда язык коснулся подушечек, и зубы сомкнулись на одной из них. Чуть погодя Виктор покрыл поцелуями ладонь и запястье сэра Тернера. Роберт все смотрел на него, прослеживал взглядом движения губ, ответного взгляда, кончика языка.       - Мать целовала мою руку, когда я был болен, - прошептал Роберт. – Нет иной причины целовать чужие руки, кроме знакомства и болезни. Каждую такую ночь я уверен в том, что мне недолго осталось, и сейчас, когда ты это делаешь…       В карих глазах появился отсвет безумия, часто обозначающий начало болезненных и творческих ночных часов, и Виктор тут же надавил на плечи господина, прижимая его к дивану.       - Молчи, Роберт, - и лег на него. Ровно так же, как сделал это в прошлый раз, уложив подбородок в ямку между ключицами и касаясь носом натянутой кожи шеи. Роберт свесил голову с подлокотника дивана, поднял исцелованную руку на уровень взгляда и долго смотрел на пальцы, сквозь которые неспешно тек свет огня, пока не расслышал тихий ритмичный шепот, что отдавался щекоткой в районе адамова яблока. Сложно было уловить слова, слуху наиболее доступными оказались шипящие глухие звуки. Это отвлекло внимание Роберта, рой мыслей стал жужжать чуть тише, и, наконец, он различил: О ад! Любить, чужим глазам доверясь! То, - если даже было одобренье, - Война, болезнь иль смерть любовь губили И делали ее мгновенней звука, Проворней тени, мимолетней сна, Короче молнии во мраке черном, Когда она осветит твердь и землю, И раньше, чем успеешь молвить: "Гляньте!" - Пожрется челюстями темноты; Так быстро исчезает все, что ярко.       Роберт прервал чувственного рассказчика прикосновением пальцев к его волосам. Он снял ленту с хвоста лакея.       - Брось в огонь.       Виктор послушался. Он поднялся, забрал ленту и отдал пламени. Она вспыхнула и тут же исчезла.       - Действительно, быстро, - шепнул Роберт, оказавшийся у плеча лакея. Виктор повернулся к нему, неотрывно следящему за рыжими горячими лоскутами, взялся двумя пальцами за его подбородок, заставляя вновь переключить внимание. – Как я, - сказал он, глядя в серые глаза Олдриджа и покорно принимая его поцелуй в шею. Давлением на плечи Виктор побудил господина опуститься на ковер прямо перед так любимым им огнем, и навис над ним. Он вновь аккуратно опустился на Роберта, давая ему возможность чувствовать себя, а не думать, и столь же ритмично зашептал: О, если все, кто любит, злополучны, То, стало быть, таков закон судьбы. Приучим же и наш удел к терпенью, Затем что скорбь с любовью неразрывна, Как сны, и грезы, и мечты, и вздохи, И слезы, спутники печальной страсти. Бесспорно, ты права. Так слушай, Гермия. Есть тетка у меня; она вдова, С огромными доходами, бездетна; Я для нее - как бы родимый сын; К ней из Афин семь миль пути. Так вот, Мы у нее и справим нашу свадьбу. Там грозные афинские законы Не страшны нам. Когда меня ты любишь, То завтра ночью убеги из дома. В лесу, который в миле от Афин, Там, где тебя я встретил раз с Еленой Свершавшими обряды майским утром, Я буду ждать тебя.       Виктор с ритма не сбивался, словно в его голове тикал метроном. Это успокаивало Роберта и сводило с ума. Любая мысль, воспоминание, прочтенное или сказанное кем-то слово могло обрести этот ритм и биться и биться о купол сознания. Сэр Тернер боялся этого и продолжал слушать, зная, что Виктор не позволит нынешней ночи стать последней. Он рассеянно и бездумно пропускал сквозь пальцы длинные волосы лакея, пытаясь не позволить содержимому ума выйти за рамки «Сна в летнюю ночь». Вдруг ему показалось, что он непременно должен смешать этот монотонный ритм с чем-то похожим, чтобы стало не так сухо и мертво. И пока Роберт знал лишь одного человека, чье состояние он порой мог сравнить со своим. Он начал столь же тихо шептать Виктору «Гамлета»: О рать небес! Земля! И что еще Прибавить? Ад? - Тьфу, нет! - Стой, сердце, стой. И не дряхлейте, мышцы, но меня Несите твердо. - Помнить о тебе? Да, бедный дух, пока гнездится память В несчастном этом шаре. О тебе? Ах, я с таблицы памяти моей Все суетные записи сотру, Все книжные слова, все отпечатки, Что молодость и опыт сберегли; И в книге мозга моего пребудет Лишь твой завет, не смешанный ни с чем, Что низменнее; да, клянуся небом! О пагубная женщина! - Подлец, Улыбчивый подлец, подлец проклятый! - Мои таблички, - надо записать, Что можно жить с улыбкой и с улыбкой Быть подлецом; по крайней мере – в Дании. Так, дядя, вот, вы здесь. - Мой клич отныне: "Прощай, прощай! И помни обо мне". Я клятву дал.       Роберт читал тревожно и несколько быстрее лакея, порой подавал голос, и можно было расслышать дрожь. Виктор не прекращал «Сна в летнюю ночь», щекоча своим дыханием шею господина, и наслаждался теми звуками, которые сплетались с треском огня и ласкали слух. Безумный дуэт. Виктор едва шептал слова, он был занят поцелуями. Целовал шею, и вслушивался в уходящего из здравого смысла Гамлета. Реплики принца Дании смешивались с осколками подорванного сознания Роберта. Он терял нить с реальностью.       - Я прошу тебя, Виктор, попытайся прекратить это, - взмолился он, вырвавшись на мгновение из плена шекспировского мира.       Он зацепился за взгляд серых глаз. Что в них, сострадание, насмешка, зависть? Что движет обладателем этих глаз? Обязанности, долг, контракт? Нет, слишком приземленно для того, что происходит в такие ночи. Виктор приподнялся. Он обхватил ладонью господскую шею и сжал пальцы на сонных артериях. Через несколько секунд у Роберта потемнело в глазах, и он почувствовал, как в животе тянет от удовольствия. Олдридж уловил это, на мгновение сжал пальцы на горле еще крепче и вдруг спустился к груди.       - Хочешь собрать мысли в кучу? Удержать в радиусе одной точки? – он повел пальцами вниз поверх рубашки и, заметив едва расширившиеся зрачки хозяина, замер и надавил на сосок. Еще чуть меньше карего в шальных глазах. – Смотри, я могу сузить твой мир до размеров игольного ушка, - шептал Виктор. Он надавил до боли, медленно обвел, а затем практически отнял палец, щекоча несчастный нежный сосок, чувствуя, как он твердеет. Виктор вновь прижал его подушечкой пальца, глядя на Роберта не мигая. Он видел, как вселенная хаоса в глазах напротив обретала порядок, становилась хоть сколько-нибудь осмысленной, и как зрачки расширялись все больше. Губы господина теперь издавали лишь высокие звуки наподобие стонов, не имевшие разумной обоснованности. Роберт заправил длинные волосы Виктора за ухо, кажется, действительно удерживая мысли в пределах точки под названием чувства.       Лакей остался довольным, но не насыщенным этой ночью. Он спустился чуть ниже, наклонился над грудью сэра Тернера и взял в рот обласканный сосок вместе с тканью рубашки. Роберт едва не отпрянул, отпуская бессмысленный, чувственный, настоящий стон. Ткань быстро намокла, горячий язык ощущался сквозь нее, от трения мурашки распылялись по телу и собирались обратно в паху, и Роберт изо всех сил старался не выдать себя. Нелогично и неразумно – действия Виктора работали. Олдридж кусался, раздражал нежный раскрасневшийся сосок. Скоро он ощутил дрожащие пальцы в своих волосах. Он оторвался и посмотрел на Роберта. Глаза его были полны смысла при отсутствии мыслительного процесса, что медленно его убивал. Он облизывал губы и измученно дышал. Завораживающе.       Виктор расстегнул рубашку хозяина. Он невесомо прошелся ладонями по его бедрам, выпустил рубашку из брюк, распахнул ее и голыми зубами схватил заласканный сосок. Роберт дернулся и замычал. Сейчас он был неспособен найти ни единой мысли, разъедающей мозг. Он казался себе лишенным формы; восприимчивый и впечатлительный, он принимал такую простую ласку за целый мир. Тернер тянул лакея за волосы и всякий раз получал укус за такую вольность.       Широким мазком лизнув нежную плоть, Виктор оторвался и склонился прямо над черными от удовольствия глазами.       - Мужчина практически не защищен. Так просто можно понять, насколько он возбужден, даже оценить форму того сокровища, скрытого под одеждой, - прошептал Виктор издевательски. Ладонью он накрыл пах хозяина и поймал зубами нижнюю губу Роберта, которую тот едва не закусил. – Я чувствую степень твоего желания, - он сжал пальцы и переместился вниз и глубже, под ягодицы, лишая Роберта сил открыть глаза и прекратить стонать. Второй рукой он погладил Тернера по щеке и схватил его за волосы, заставляя вытянуть напряженную шею.       - Смотри на меня! – рявкнул он и улыбнулся туманному взгляду, полному страдания от удовольствий. – Тобою завладела похоть. Она так проста, и поэтому удивительно, насколько быстро она лишает тебя всего, чем ты мучаешься. Но благодари свое тело за то, что оно способно поддаваться ей. Благодари провидение за то, что у тебя есть я, - шепнул Виктор на ухо господину и сжал в зубах мочку, одномоментно надавливая сильнее на то «сокровище», твердость которого теперь никак не скрыть.       Роберт осознал, что его бедра дернулись к грубой жесткой ладони, а губы простонали имя лакея. Он смял ворот рубашки Виктора, умоляя этим жестом поцеловать его в шею. Виктор милостив. Он оставлял тянущие, жмущие, мокрые поцелуи, обрамлял лиловые пятна в следы зубов. Пальцами, что он ласкал Роберта, Олдридж схватился за сжимающую его рубаху руку и пригвоздил ее к ковру. Теперь это было слишком близко: ладонь к ладони, грудь к груди, пах к паху. Роберт дышал все чаще, все дальше убегал от своего воспаленного разума, утягивая за собой Виктора. Он двигал бедрами столь же ритмично, как до этого читал Шекспира, отчаянно цеплялся за руку лакея, слышал, что его дыхание наконец тоже сбивается, и чувствовал сладкую близость свободы.       Никогда Виктор не видел Роберта таким спокойным и не обремененным ни единой мыслью, как в несколько мгновений после оргазма. Сегодня сэр Тернер выглядел еще более откровенным. Он лежал, покрытый лиловыми синяками, и не отпускал пальцев слуги. Свобода медленно таяла в его глазах, и Виктор решил, что сегодня такая открытость может быть вознаграждена. Он наклонился и поцеловал Роберта в губы, моментально растворяя удивление последнего и нежностью заставляя ответить. Редкий, вкусный поцелуй.       - Можешь больше не волноваться, - шепнул он через минуту, заметив светлеющее за окном небо. – Скоро рассвет.