Ненавижу до кончиков пальцев

       Я ненавижу тебя, Джейкоб Портман. Твои непослушные темные волосы, длинные худые ноги, подростковую угловатость и отвратительно голубые глаза. Такие светлые, что вот-вот исчезнут, растворятся. Иногда мне кажется, что в них помещается вся вселенная и немного больше.        Я терпеть не могу думать о тебе. Как только ты появился в нашем доме, все пошло наперекосяк. Слишком много суматохи, слишком много проблем, слишком много приключений. Возможно, я от части консерватор. Я люблю то спокойствие, которое ты затмил своим появлением. Все дети тебя обожают, боготворят, и не на секунду не оставляют в покое, а я просто хочу, чтобы ты заткнулся. Заткнулся, и прекратил так упоенно рассказывать о своем настоящем — о нашем будущем. Потому что дети смотрят на тебя со слишком большим восхищением, в их взгляде так много блеска и интереса, что, кажется, я заразился этой болезнью. Заболел тобой, и это самая ужасная/потрясающая инфекция на свете.       Я никогда не признаю этого вслух.       Я болею твоими запястьями и тонкими длинными пальцами, странными, — ха-ха, разве здесь, в моем мире, есть хоть что-то нормальное? — совсем немного пухлыми и постоянно приоткрытыми губами, выступами нижней челюсти, бессовестно скрытой воротниками рубашек и свитеров шеей с нелепым выступающим кадыком и бледной, фарфоровой кожей. Еще я бесконечно болен идеей обладания твоим сердцем. Закрыть бы его в банке с формалином и спрятать ото всех, потому что только мне позволено обладать им.       Ненавижу тебя за то, что заставляешь испытывать эти отвратительные, пугающие эмоции.       Ненавижу, но не могу оторвать взгляд от движений твоих губ, когда ты рассказываешь про новейшие изобретения медицины твоего века, а мисс Сапсан отчитывает тебя, потому что нечего детям знать о будущем и «когда я ем, я глух и нем». И я с ней согласен. Просто потому, что мне лучше, когда ты молчишь.       Дети смеются, ты тоже. И ты замечаешь мой взгляд, улыбаешься. Хочется ударить тебя, — или поцеловать, — на деле я просто высокомерно усмехаюсь, с издевкой изгибая одну бровь, встаю из-за стола и ухожу в свой подвал/мастерскую. Среди бестолковых марионеток абсолютно точно спокойнее.       Какое-то время я просто сшиваю части кукол. Марионетка выглядит также, как и большинство остальных, но это точно не то, что я хотел сделать сейчас.       Я хотел прижать тебя к стене в коридоре и целовать, пока голова не закружится от недостатка кислорода.       Сосредоточенно вдеваю нитку в ушко иголки когда дверь бесшумно открывается, а ты проходишь и садишься передо мной верхом на стул, складывая руки на спинке и непринужденно говоришь:       — Привет.       От ошибок меня отделяет только широкий стол, стоящий между нами. Я молчу, а ты завороженно наблюдаешь за моей работой. Как-будто сейчас я — это ты, рассказывающий истории, а ты — это дети, не смеющие отвлечься хоть на секунду.       Поднимаюсь, чтобы отнести «игрушку» ко всем остальным. Тоже поднимаешься, стоишь возле стола неловко заламывая себе пальцы и рассматривая пол под потертыми кедами. Просто ужасно очаровательный, что мне с тобой делать? Закончив подхожу ближе, стараясь выглядеть как можно более пренебрежительно.       — Представление окончено, брысь отсюда.       Чуть вздрагиваешь от резкого тона, тянешь руку к моей ладони, касаешься губами моих. Не могу понять, что происходит, потому что я либо уснул, либо этот глупый птенец сам влетел в клетку. Никак не могу упустить такой шанс, прижимаю тебя к столу опираясь руками на столешницу по обе стороны от твоих бедер. Тяжело дышишь когда я отстраняюсь, чтобы прильнуть ближе, хватаешься руками за мой свитер. Снова целую приоткрытые губы.       Слишком мокро, слишком жадно, слишком глупо.       Слишком.       Язык касается чужого языка — словно разряд тока прошибает все тело, путаешься пальцами в моих волосах, растрепываешь и несильно потягиваешь пряди. Тихо стонешь когда я прикусываю нижнюю губу, а отстранившись выдыхаешь едва слышное «Енох».       Провожу губами по щеке, чуть дольше задерживаясь на скуле. Невесомо целую прикрытые, подрагивающие веки и кончик носа. Отодвигаюсь и смотрю: красные от смущения щеки и мочки ушей, полуприкрытые глаза, медленно вздымающаяся грудная клетка. Поднимаешься, на ватных ногах проходишь мимо, нарочно задевая мою руку своей, уже у двери становишься в пол-оборота и севшим голосом произносишь:       — Можно я зайду вечером?       Недолго думая пожимаю плечами:       — Да.       Улыбаешься и уходишь. Почему ты не боишься того, что я все еще хочу украсть твое сердце? Может потому, что ты уже украл мое?       Я ненавижу тебя, Джейкоб Портман.       Я люблю тебя.