Легион

Самое худшее во всём этом – её лицо. Лицо, не обезображенное признаками болезни. Не лицо гниющего ходячего трупа, но такое, каким оно было всегда. Улыбающееся лицо. Элли очень старается проходить мимо и даже не смотреть в ту сторону, но она не может. Опасность подстерегает повсюду. И сквозь призрачную Райли в любой момент могут прорваться заражённые, которые не были замечены. Преследующая тебя погибшая подруга – глупая причина для смерти. Во время вылазок они ходят бок о бок. Райли почти насмешливо наблюдает за тем, как Элли выгребает всё подчистую из, на деле, многие годы назад опустошённых магазинчиков. Хоть что-то. Ну хоть что-нибудь. Всё может пригодиться, из всего можно что-нибудь полезное сделать. Гнилые тряпки, битые кирпичи… Хотелось бы романтично заметить, что в прошлой жизни она бы в руки такое брать погнушалась, но прошлая жизнь закончилась раньше, чем она родилась. В её мире выживание - основная наука и цель всегда оправдывает средства. А неженкой Элли, к слову, никогда и не была. По ночам тоже жутко. Райли не уходит, а Джоэл не просыпается. (И каждый рассвет может стать для него последним.) Элли бессонно ворочается между ними - счастливым прошлым и безрадостным будущим. И если порой, ненавидя себя за трусость, дрожащими от вечной, непроходящей усталости руками достаёт нож, то в тусклом отражении на клинке видит обоих. Райли одним своим видом побуждает её решиться. Но это не Райли. Райли была единственным, что удерживало её от смерти. (Хотя бы в тот день.) Сейчас этим якорем стал Джоэл. А тень, несомненно, является всего лишь порождением подточенного голодом, слабостью и бесконечными заботами воображения. Впрочем, её реалистичности, всего того, что она будит в Элли, это не умаляет. Даже, скорее, наоборот. Райли молчит. Среди развалин зданий, полузаметённых белым крошевом снега, она выглядит крайне неуместно в своих лёгких летних шмотках. Но с этим уж ничего не попишешь – именно такой Элли видела её в последний раз. Когда одурманенная жаром, всё ещё верящая, что умрёт тоже, она так страшно испугалась голодного выражения на таком знакомом лице и спустила курок. В подсобке, куда они забились, как испуганные издыхающие звери, было тесно и отчаянно душно, и Элли, тихо плача, гладила тело по спутанным чёрным волосам, по инерции всё ещё ожидая конца, часы, месяцы, годы, пока её не нашла Марлин. Понятное дело, в этом не было ничьей вины, но Элли никогда почему-то не могла себе простить того, что она вышла оттуда одна. Вышла – не добычей, но и не вполне охотником, напуганной и горькой донельзя, ревущей навзрыд, но живой. И с иммунитетом. Чёрт бы его побрал. Ухаживать за Джоэлом тяжело. Менять повязки, подкармливать и поить его, почти всё время остающегося без сознания. Чтобы до конца не свихнуться, Элли пробует говорить – с ним, с Райли, с обоими. Молчание гнетёт. Холодно по-собачьи – кажется, если заплачешь, слёзы примёрзнут к щекам. Проверять не хочется. У Элли нет ни сил, ни слабости проверять. Просыпаясь ночью в очередном временном убежище, она долго смотрит на сидящую на ящиках и задумчиво пялящуюся в окно Райли. Тучи в кои-то веки рассеялись – лунный лучик серебрит заляпанное кровью лицо. Кажется, всё по-старому. И если принюхаться, можно даже почувствовать запах резины, горького травяного шампуня и чего-то невыносимо-живого – запахи Райли. Запахи той ночи – больно, и странно, и так радостно. И даже когда страшно – вдвоём. Но, принюхиваясь, Элли чувствует только кровь, мороз и разрушение. Она не обманывается – она здесь одна. Даже ещё более одинокая, чем могла бы быть без никого. Призрак и наполовину покойник – далеко не самая лучшая компания. Покойников она уже успела повидать немало (даже настолько родных), но вот призраки её откровенно пугают. За тенью Райли скрывается нечто большее. Не то чтобы её одной не хватает – та ночь, зажигательная музыка из времён, оставшихся только на фотографиях, их губы нечаянно так близко… Когда Элли думает об этом, ей кажется, её грудная клетка с сухим треском обваливается и оседает, прогибается вовнутрь, рушится, как старое здание как-то раз прямо над её головой. Может быть, это, конечно, от голода. За этим первым выстрелом стоят сотни других, десятки убитых. При ней или ею самой… Это гораздо холоднее, чем самый пронзительный ветер. - Имя тебе – легион, - шепчет Элли, косясь на Райли, и, резко поворачиваясь, натягивая тетиву, целясь прямо в сердце – в кирпичную стену за ним. Эта улыбка – перманентная, эти глаза не меняют выражения, и вся подруга больше похожа на застывшую фотографию из тех самых лучших времён. Но снимки тем и хороши, что над ними можно погрустить, а потом убрать куда подальше. Элли бы палила в стену без жалости, без остановки, но то, что мертво, умереть не может, а ей надо беречь патроны, стрелы, не издавать лишнего шума, чтобы не привлекать заражённых. У неё нет ни могущества, ни права забыть каждого, выражение чьих глаз навсегда застывало под её взглядом. Но Джоэл… всё ещё здесь. Он живой, он даже тёплый, горячий от временами возвращающейся лихорадки, и, прижимаясь к нему теснее ночами, чтобы согреться, Элли знает, что не даст ему умереть. Знает по наитию, просто знает и всё – так она видит: несмотря на всё то, что творится внизу, с ней, солнце продолжает восходить на небо каждый день. Она бы кричала, ругалась громко и плакала, но она не должна выдавать своё присутствие. Эмоции под запретом. Чувства здесь не имеют ценности. В темноте долгих ночей Элли постепенно выковывает себя заново, спаивает с Джоэлом в один твердокаменный смертельный сплав. И каждый раз, когда ему становится немного лучше, её легион отступает ещё чуть дальше, а посмертная улыбка Райли ещё самую капельку выветривается из памяти. Жизнь всегда побеждает, и когда-нибудь наступит весна, и продолжает восходить солнце… И Элли никогда не придётся увидеть, как навсегда застынет выражение этих седых глаз. Никогда. Она решила так, и мир не посмеет оспорить это её решение, взлелеянное в зимнем холоде под несуществующим застывшим взглядом, как он это проделал с тысячей остальных, вот и всё. Во имя того легиона павших, который она теперь носит всегда на своих плечах.