Мама, я еду в Суну

Вспомнила Сакура о нем, конечно, не сама, вспомнить помог Наруто, еще пять лет назад, на тридцатилетие Саске, перед которым он весь извелся, чтобы тот только появился в деревне. Все как всегда - если ты сам не придешь, я притащу тебя волоком, чего бы это мне ни стоило. Саске пришел, на свои дни рождения он приходил исправно; изредка, бессистемно - на дни рождения дочери, ни разу - на ее. Они - Наруто, Хината, Ино, Киба, Ли, остальные тоже - тогда все собрались в их доме, она накрыла стол, украсила комнату, играла хозяйку бала, смеялась и улыбалась. Наруто гоготал и в какой-то момент стал вспоминать былое, с годами в нем появилась эта склонность, и вскоре все присоединились и рассказывали - не про себя, про себя, ничуть не стесняясь, говорил только сам Наруто - кто кого и как завалил, какими техниками, как было страшно, как было весело, какими сладкими были победы. О самой Сакуре рассказывать было особенно нечего, все ее победы уже много лет лежали в области цветов в горшках, курятины, запеченной в фольге, и вымытых до блеска окон. Она никогда не думала, что так выйдет, но именно так и вышло: в госпитале она теперь - ха, теперь, года три так точно - показывалась редко, почти как Саске дома, время стояло тихое и нужды в медиках почти и не было, дочь же выбрала другую стезю, так что и тренировать ее Сакура не могла. Нет, по детству, разумеется, она тоже заявляла, что станет крутой куноичи, и вместе с другими детьми следила за взрослыми шиноби, чтобы потом играть в миссии, и с охотою начала учиться в Академии, но потом, когда ей было десять - и 4 месяца, Сакура усердно держит в голове все даты - неожиданно вернувшийся Саске предложил взять их с собой, в путешествие; дочь - и саму Сакуру тоже. Сакура не считала, что повидала мало, вряд ли такое можно было сказать хоть о каком-нибудь шиноби, но в том путешествии мир открылся ей и засверкал новыми гранями, они видели огромные города с взлетающими в небо дорогами, странных форм здания, блестящие стеклом и металлом, стремительные миниатюрные кораблики, мелькающие между зеленых островов. Дочь же увидела мост, огромный, раскинувшийся над широченным проливом, но воздушный в своем изяществе. Через две недели по возвращению домой - Саске уже не было - она сказала, что станет архитектором. Через два месяца - бросила Академию и устроилась ученицей к старикану-проектировщку с соседней улицы. Сакура поспешила сообщить об этом Саске, тот не ответил ничего, и потом, приходя домой, никогда не обсуждал это. Как бы то ни было, жизнь, быт и подвиги шиноби Сакуры уже давным-давно не касались. И то ли она приуныла, так что улыбка со счастливой постепенно сменилась на грустную, то ли еще что, но Наруто вдруг начал захваливать ее, подскочив даже с места; выходило все про спасла да вылечила, Сакура краснела, отмахивалась, мол, какие же это подвиги - очень себе подвиги, возражал Наруто, что же, вылечить хуже, чем завалить? И все равно казалось, что хуже. Нет, конечно, лучше, жизнь вообще лучше смерти, но в рассказах о ношении за кем-то утки и эффективной организации госпиталя чего-то все-таки не хватало. Наверное, той самой крутости, о которой мечтали все дети всех скрытых деревень. Завалить, да. Не спасти, но надрать задницу. Так Наруто напомнил - о кукловоде. Всплыли в памяти и безумные янтарные глаза, и та странная немота во всем теле, когда Чие-баа управляла ей, и отчаянные замахи кулаком, всплыли - и тут же ушли. Давно это было. И ничего, отрезал Наруто, чем давнее, тем легендарнее. С тех пор - пять уже лет, дочь, вот ведь вундеркинд, успела поступить в архитектурный университет страны Огня, Саске приходил и уходил, всегда опять уходил, восемь раз, Сакура разобрала хлам на антресолях и научилась тунисскому вязанию - она и вспоминала о нем, иногда, невпопад. Почему только о нем? Почему не о чем-то более важном, не о войне, уж там героизма было полно, не, хотя бы, о противоядии, которое спасло Канкуро? Почему именно о нем, об остекленевших глазах и тихом скрежете - как в механизме часов - в груди, о разбросанных тут и там куклах, о разбитых руках? Неужели то был единственный раз, когда она, Сакура, все-таки надрала кому-то задницу? Или просто первый? Так или иначе, именно кукловод временами приходил ей на ум, постепенно все чаще - точно чаще, чем Саске домой - и оставаясь каждый раз чуть подольше. К тому дню, когда дочь подошла к ней, впору было уже класть для кукловода прибор к столу, даром что тот, наверное, и не ел. Но дочь подошла к ней и сказала. Мамаяедувсуну. В Суне было масштабное строительство, противосейсмическое, экологическое, современное, в Суне был Проект - именно так, с большой буквы, произносила слово дочь. Лицо у нее все загоралось. Мама, я еду в Суну, сказала дочь. Через три дня, на месяц, не волнуйся, нас там встретят. Ятожеедувсуну, ответила Сакура. И дочь, какие могли быть сомнения, тут же возмутилась, перестань, мама, прекрати, мама, что со мной станется, мама. Я тоже еду в Суну, повторила Сакура. По своим делам. Нам просто по пути. Канкуро, знаменитый и погрузневший - последнее порадовало Сакуру, сама она не поправилась ни на килограмм, но, казалось, словно расклеилась и обмякла, а так получалось, что и ничего, и можно - от их разговора, признаться, опешил. Спросил, зачем ей и зачем обязательно это. Уточнил, точно ли нужен он, Канкуро, не устроит ли кто-то другой. Сакуру бы устроил кто угодно, но она почему-то уперлась, может быть, чтобы следующая просьба - и не просьба-то, требование - не прозвучала неожиданно странно, чтобы странностей можно было ожидать. Спрашивать, не поздно ли она пришла заявлять свои права, столько лет прошло, он не стал, хотя было видно, под всей этой дурацкой фиолетовой краской видно, что спросить чесалось. Но не стал - и Сакура выдохнула облегченно; в запасе у нее была только нелогичная фраза в духе Наруто, но духа Наруто она в себе не чувствовала. Кукловод - кукла кукловода - выглядел совсем юным; гораздо моложе, чем Сакура его помнила, наверное, сказывались пустые, без сумасшедшинки, глаза. Она просидела возле него целый день, сначала - слушая Канкуро и повторяя за ним, концентрируя чакру - надо же, получается - в кончиках пальцев и подергивая марионетку туда-сюда, поначалу неловко, потом уверенно - Канкуро был неплохим учителем, а она - отменной ученицей - а затем и одна, в тишине, задумавшись и убирая беспрестанно падающую на лоб - на лоб кукловода, свои волосы она крепко завязывала - прядь. Когда же сумерки опустились на Суну, Сакура перебрала его гладкие пальцы - пальчики, на самом-то деле, ей теперь было столько же, сколько ему, когда он остановился с тихим, как в механизме часов, скрежетом, а ему - всегда пятнадцать - поочередно, все десять, вытянула из сумки бумагу и конверт с ручкой, и написала - пальцами кукловода, не своими, забавным, круглым детским почерком - письмо Саске; у них была договоренность, что в случае чего можно написать письмо на оставленный им адрес. Саске, конечно, имел в виду что-то другое, войну или революцию, что-то, в общем, такое, что требовало великолепного появления великолепного Учихи, но Сакура всегда писала то, что считала нужным, и в этот раз написала так же: приезжай, подпишешь бумаги, опека над дочерью пополам. Сакура станет повелительницей марионеток. Сакура будет надирать задницы. И глаза у нее будут безумные.