Святой, восставший из несвятых. Наверное, именно так лучше всего можно было охарактеризовать Джона Константина. Он был ничем не лучше миллионов других людей, и многие люди откровенно превосходили его по праведности. Единственная разница между ними была в том, что Джон Константин родился Избранным. Какая же ирония, что Божественное Избрание подразумевало собой освобождение не только от тысяч мелких грехов, но и от десяти смертных. Сколько бы он их ни совершил. Кровь невинных и виновных, прелюбодеяния, мужеложство, ложь, сделки с демонами, гнев, воровство — этот список можно продолжать бесконечно, и именно этот список как нельзя лучше описывает Джона Константина. Есть что-то символичное в том, что Воин Света является и величайшим грешником. Наверное, у кого-то это даже вызывает смех, кто-то может сказать «Я же говорил!», а некоторые даже не увидят разницы. Но от мнения любого человека, кем бы он ни был, ничего не зависит. От мнения Дьявола, как бы он ни старался, ничего не зависит. От мнения Бога, положившего начало этой игре, ничего не зависит. Все зависит от Джона Константина. Правильно ли это? Ответ на этот вопрос тоже не важен, так как выбрать другого уже нельзя. Дневник неизвестного автора
Для Джона Константина это было плевое дело. Никто не просил его о помощи, не появлялись ангелы, желающие указать ему направление для борьбы добра, ну ладно, не добра, а Джона Константина со злом. Это дело, по сути, даже и не требовало вмешательства Избранного и без постороннего влияния явно решилось бы само собой. Но это гребаное дерево снилось самому Джону Константину. Это дерево только издали походило на обычные земные деревья. Оно казалось более живым и пульсировало, пока Джон созерцал отрывающиеся от ветвей и медленно поднимающиеся вверх листья. И дерево менялось. Птицы, садящиеся на его ветви, превращались в цветы, которые пели, пока в них не завязывались плоды, созревавшие в драгоценные камни, прячущиеся за золотой скорлупой перед падением на землю. Спустя некоторое время золотая скорлупа покрывалась сетью трещин, и из яйца появлялась птица, чтобы летать где-то там, в вышине, пока не устанут крылья и не захочется опуститься вниз к дереву, под которым она родилась. Джон Константин не привык к таким снам. В них снова и снова повторялись растущие как снежный ком ошибки. Снова и снова он ощущал отчаяние и беспомощность от того, что когда-то так и не смог изменить. Снова и снова испытывал чувство вины. И только в этом сне Джон ощущал спокойствие. Где-то в темных глубинах души, лимбической системы мозга и памяти предков было знание об этом дереве, о неродившейся птице, которая так и не расправила крылья, чтобы взмыть вверх, обреченная существовать в клетке человеческого тела. Эта птица при виде дерева ощущала то же, что и Джон во время своих кошмаров, но эта боль не принадлежала Джону. В этом сне он мог разделить ощущение покоя и умиротворения с птицей, бьющейся в его груди. Утром сон быстро стирался из памяти, замещаясь мыслями о кровавых каплях на карте, в режиме нон-стоп что-то замышляющем Папе Миднайте и прочих рутинных заботах охотника за нечистью. И все же иногда случались моменты, когда не нужно было никуда бежать, и тогда Джон Константин вспоминал о странном сне, в котором абсолютная нелогичность превращалась в единственно правильный ход вещей. Ох, Ева, Ева… Именно женщина сорвала когда-то запретный плод, заключив первую птицу в тесную клетку. Не зря ведь во все времена и у всех народов женщины считались главным источником неприятностей. И не поэтому ли Избранный предпочел мужчин? Джон Константин никогда бы не подумал, что первым, кому он расскажет о странном сне, окажется Папа Миднайт. Тем не менее беседа завязалась душевная, несмотря на то, что сам Джон Константин висел практически вниз головой и истекал кровью. Такое положение дел стало практически традицией во время встреч с Папой Миднайтом. Папе Миднайту который раз нужно было немного крови Джона Константина, Джон Константин в который раз отказывался поделиться ею добровольно, недолгая борьба, связывание, приличия соблюдены — все довольны, можно и поговорить. Разговоры двух людей, стоящих по разные стороны зеркала, были наполнены тем, чего нельзя было позволить с друзьями — откровенностью. Джон Константин и Папа Миднайт могли говорить друг с другом без опасений и прикрас, подтверждая сентенцию про честность, доступную лишь врагу. Папа Миднайт поначалу никак не прокомментировал рассказ Джона, только задумчиво остановил взгляд на запястье, из разреза на котором вытекала кровь. Он смутно представлял себе, что сделал бы, если бы тоже увидел дерево, названное в Библии древом познания Добра и Зла. Познавший Зло сразу понял, о каком дереве говорит Джон Константин. А еще Папа Миднайт знал, что вряд ли ему доведется увидеть то, о чем рассказал ему Джон. Да и зачем это ему? Каждому дается только то, что он способен принять или использовать. Так стоит ли забивать свои мысли тем, что предназначено не тебе? Ева использовала предложенный ей плод, хоть он для нее не предназначался. Что этому поступку мог добавить земной колдун? Ровным счетом ничего. В конце концов, этот сон снится Джону Константину, что никоим образом не затрагивает ни Линтона, которым он был, ни Папу Миднайта, которым он стал. Зачем ему такие сны? Джон Константин отвяжется сам. Уходя, Папа Миднайт прокручивал эту мысль у себя в голове. Джон Константин всегда отвязывается. Папа Миднайт никогда не ловит Джона Константина в ловушки, из которых нет выхода. Так было и на этот раз, менять свои привычки никто из них не собирался. Джон Константин продолжал колесить по странам, делая мир немного чище, дерево продолжало появляться в его снах, словно насмехаясь над тем, что он делает, напоминая о Первородном Грехе, после которого все происходящее лишь рябь на воде с колышущимся на поверхности окурком души Джона.***
Иренку Джон Константин встретил в Польше. Ей было всего шесть лет, и она казалась сущим ангелом всем, кто с ангелами никогда не был знаком. Джон Константин с ангелами был знаком, однако Иренке удалось удивить его гораздо сильнее. Вокруг деревни под названием Богацица, где население немногим превышало полторы тысячи, за ночь появилось выжженное огнем кольцо шириной в два метра. Полоса серого пепла на расстоянии в полтора километра окружила деревню, и из нее не торчало ни одного остова дерева, ни одного камня, только слой пепла разной толщины, словно жар был настолько силен, что не ведал жалости ни к чему на земле. Ночь прошла спокойно, никто не видел, не слышал и не замечал ничего необычного. Круг обнаружили только утром. Збигнев Ковальский на грузовике со свежей выпечкой, которую он каждое утро развозил по магазинам близлежащих деревень, въехал колесами на пересекающую дорогу полосу пепла и забуксовал. Машина накренилась кабиной вниз, словно асфальт под колесами внезапно исчез. Збигнев, спрыгнувший посмотреть, что произошло, и погрузившийся в легкий пепел по пояс, убедился, что так оно и есть. Збигнев побрел сквозь пепел к внутреннему краю кольца, собираясь выбраться на твердую поверхность и найти помощь, чтобы вытащить машину. Несмотря на кажущуюся невесомость пепла это оказалось не так просто. Он налипал на ноги вязкой оболочкой, и стоило остановиться, как сдвинуться с места становилось практически невозможно. Однако Збигнев, всю жизнь проработавший водителем и из интересов имевший посещение костела по воскресеньям и субботнюю рыбалку, на подобные вещи обращал мало внимания. Он дошел до края полосы и выбрался из ямы на срезанный край асфальта, оставив за собой пепельный след. Следующие несколько минут ушли на выбивание из одежды тонкого пепла, который клубами поднимался в воздух от каждого хлопка по штанинам. Повздыхав над попавшим в яму грузовиком, Збигнев направился к Богацице, а пепел потянулся за ним. Через два дня по приглашению отца Себастиана к Богацице на арендованной в Кракове машине уже подъезжал Джон Константин. Впрочем, машину пришлось бросить перед рвом с оплавленными краями, который обнажился после того, как весь пепел вытянулся грязными полосами по 12 дорогам, ведущим в поселок. Ничего необычного в стенках рва Джон не ощутил, ни один артефакт не среагировал. Если отбросить сам факт его появления, то спекшийся в грязное мутное стекло песок не излучал никаких подозрительных эманаций, словно бы оплавился в результате удара молнии. Огромной кольцевой молнии, которую никто из местных не видел, стоит признать. Да и раскат грома от такой молнии услышали бы даже в соседних странах. Джон Константин выбрался из рва, сунул в рот сигарету и неторопливо побрел к деревне. Первым, что бросалось в глаза, было то, что жители деревни боялись каждого шороха. Полупустые улицы, покрытые разводами пепла, спокойно бродящие по ним животные, не желающие идти в свои стойла, размахивающие белыми крыльями гуси и люди, старающиеся поскорее сделать, что должно, и вернуться домой. И если на окраинах это было еще не так заметно, то центральной площади люди избегали любыми способами. Отца Себастьяна Джон нашел в костеле, он и рассказал, что произошло, когда клубящийся пепел опустился на деревню. Поначалу никто не понял, что случилось. Внезапно сгустившийся воздух и сбивчивый рассказ Збигнева о какой-то яме посреди дороги, полной пепла. Люди подумали, что пепел просто принесло ветром, но очень скоро поняли, что это не так. Джон Константин кивнул. — Мы молимся, Джон, — отец Себастьян смотрел на своего гостя. — Мы все молимся. — Ты же не только из-за пепла позвал меня? — Джон Константин стоял, сунув руки в карманы плаща. — Или больше некому взять метлу в руки? — Пепел — это лишь печать, указывающая, что Бог покинул это место. Мы молимся, но наши голоса не достигают Его ушей. Есть кое-что еще, на что ты должен взглянуть, — наткнувшись на прямой взгляд Джона, отец Себастьян сразу перешел к делу. — В ту ночь, когда возникли Круг и пепел, в центре на площади появилось нечто, к чему на следующий день и протянулись дорожки пепла. Жители боятся подходить к тому месту. Поверь, это действительно выглядит отвратительно, словно сама душа сопротивляется дьявольскому творению. Словно даже взгляд на него может осквернить душу. — Я видел множество дьявольских творений, моя душа не питает ложных надежд. Нужно ли мне знать что-то конкретное, прежде чем я доберусь до центра? Отец Себастьян отрицательно покачал головой. — Тогда кое-что еще. Не было ли чего-то необычного в поселке перед появлением Круга? Странные случаи, может быть, в последнее время здесь появился кто-то новый? Все, что угодно, выходящее за рамки обычного. — Марьяна с дочкой Иренкой к родным в гости приехала на прошлой неделе, и к Ржибицким невестка с сыном приехала, — отец Себастиан задумался. — Еще мужчина проезжал, очень торопился, чуть гуся на дороге не сбил. В центре в магазин заскочил, воды купил и упаковку бекона сырого, закинул все на заднее сиденье и уехал. Стася, продавщица, потом рассказывала: худой, руки как у скелета, глаза запавшие горят, волосы черные засаленные на лицо падают, нос как клюв у ворона, но манеры обходительные, расплатился крупной купюрой, даже сдачу забирать не хотел. — Негусто. Для начала схожу и посмотрю, что там у вас на площади, потом зайду поговорить со Стасей. — Магазин закрыт, и родители не пускают Стасю на площадь. Да и сама она, как и остальные, не хочет даже близко подходить. Для продуктов переоборудовали два хранилища на краях поселка. Там над ямой мостки положили, грузовик не проедет, но на тележке провезти можно. — А почему не засыпали щебнем, песком или чем-то вроде того? Это ведь просто яма. Или вы что-то недоговариваете? — Ночью все, что находится в яме, превращается в пепел. — Отец Себастьян… — Да? — Чем дольше я с Вами разговариваю, тем больше у меня складывается впечатление, что мне здесь не рады. Всю информацию мне приходится вытягивать. Помните: Вы сами позвали меня. — Простите меня, Джон, если прием показался холодным. Видит Бог, я хочу помочь Вам всем, чем смогу. Но Вы не понимаете, что переполняет меня. Это не Слово Божие, в этом нет ничего божественного, словно скверна пропитала меня и капает с кончиков пальцев. Где-то внутри меня еще сияет свет, позвавший Вас, но любая свеча однажды догорит. И я молюсь о том, чтобы Вы помогли нам прежде, чем это произойдет. Из костела Джон Константин вышел с тяжестью на сердце. Между домами не ходили демоны, не клубились проклятые души, небеса не разверзались с ужасающими знамениями, но отделаться от ощущения, что здесь происходит что-то невообразимо важное, он не мог. Повидав и Рай, и Ад, Джон Константин знал, что нет ничего страшнее неизвестности. Неширокие улицы, по которым радостно и не проявляя никакого беспокойства расхаживали птицы и домашний скот, вывели Джона на площадь в центре поселка, вокруг которой расположились приземистые одноэтажные магазины, напоминающие фургончики, почта, клуб и здание администрации. А в самом центре площади среди растрескавшегося асфальта было Это. Издалека Оно напоминало полуметровую фасолину, стоящую торчком, вблизи же Оно напоминало полуметровую, едва заметно пульсирующую фасолину, стоящую торчком. Джон подошел практически вплотную к тому, ради чего приехал, и присел на корточки. Тонкая, покрытая сетью прожилок оболочка размеренно пульсировала, словно взращивая внутри себя что-то вытянутое и темное, слабо просвечивающее через многочисленные полупрозрачные слои. Медленное биение совпадало с биением сердца. Тук. Тук. Тук. Из показавшейся мгновением вечности Джона вернул в реальность звонкий голосок за спиной. Казалось, он только присел возле странной фасолины, однако часы показывали, что прошло уже 19 минут. В первые мгновения Джон не был уверен, что большую часть этого времени он не просидел на корточках, слушая, как стучит его сердце. Полную ясность в этот вопрос внесли тысячи раскаленных иголок, пронзивших его ноги, когда он попытался встать. Неловко завалившись боком на асфальт, Джон вытянулся во весь рост и только тогда вспомнил, что вернуло его из небытия. — Что ты сказала? — переспросил он у девочки, которой на вид было лет пять или шесть и которая абсолютно не боялась торчащего посреди площади дьявольского безобразия. — Хотите покажу, что там внутри? — послушно повторила девочка. — Только сначала скажите, как Вас зовут, а то мне мама не разрешает с незнакомыми разговаривать. — Джон, — ответил Джон и шутливо протянул руку для рукопожатия из положения лежа. — Иренка. А внутри этой штуки — башня! — И откуда ты это знаешь, Иренка? — Мне Марек показал. Хочешь, теперь я тебе покажу? Джон даже не успел понять, о чем говорит девочка, не успел и остановить ее, когда она подбежала к пульсирующей фасолине и хлопнула ладошкой по верху, от чего стенки затрепетали и сползли вниз, открыв взгляду блестящую, словно выточенную из камня драгоценную игрушку в виде башни. Башня завораживала не хуже, чем до этого мерная пульсация ее кокона. Словно вытесаная из гладко отполированного черного оникса, где каждый выступ и зубчик был идеален, а все балконы и окна были результатом тончайшей работы, она не являлась куском мрака посреди привычного человеческому восприятию мира. Черный оникс был пронизан сетью красноватых прожилок, выделяющихся настолько ярко, будто что-то внутри мерно мерцало. — Красиво, правда? — звонкий детский голос во второй раз за последний час вернул Джона к реальности. — Очень, — согласился Джон и поднялся с земли, не обращая внимания на покрывшийся разводами пыли плащ. — А ты знаешь, что это такое? — Нет, но он знает, — девочка неопределенно повела плечами. — Наверное, знает, но мне не говорит. Он вообще мало говорит. Только он не боится Башню, и я не боюсь, а все остальные боятся. А если башню так оставить, то она снова покроется кожурой. Только в прошлый раз ее макушка была ниже, а сейчас она доросла почти до верха, наверное, скоро она сама проткнет кожуру. Здорово, правда? — Очень, — Джон задумчиво посмотрел на медленно затягивающую основание и ползущую вверх оболочку. — Иренка, а ты можешь познакомить меня со своим другом? Иренка кивнула головой и вприпрыжку понеслась по одной из опустевших улочек к дому, на пороге которого, словно ожидая кого-то, стояла высокая женщина, одетая в черное. — Теть Фаина! Теть Фаина! А Марек где? — Марек спит, милая. Погуляй немного. Твои родители разрешают тебе уходить так далеко от дома? — Нет, я тихонько ушла погулять. Не знаю, почему все боятся, ничего же страшного на улице нет. И не надо говорить, что я еще маленькая! — Ты уже взрослая и ответственная молодая паненка. А теперь вернись домой, пока твои родители не начали волноваться. А когда Марек проснется, я скажу ему, что ты приходила, если захочет, то придет к тебе в гости. — До свидания, тетя Фаина. Вы пообещали! Иренка убежала домой, а Джон Константин стоял у калитки и смотрел на длинноволосого мужчину в длинной черной юбке и накинутой на плечи черной шали, которого почему-то все окружающие принимали за женщину.***
«Король умер. Да здравствует Король!» Мироздание сдвинулось едва ощутимо, и один из потомков Артура Эльдского снова начал свой путь, другой же, проигравший, должен занять место в тронном зале и ожидать начала следующей шахматной партии. Черная Пешка, Алый Король. Роланд Дискейн победил. Роланд Дискейн победил. Роланд Дискейн победил… Эта мысль стучала в висках, сводя с ума, подгоняя в поисках места прокола миров, где снова появится Темная Башня. Уолтер Падик мертв. Рэндалл Флегг, потерявший имя Уолтер, жив. Игра продолжается. Сейчас важнейшая задача — подготовить нового Короля, который войдет в Темную Башню, когда она пронзит один из миров, став его осью. Потом… Потом останется придумать, что сделать со Стрелком, чтобы круг больше не замкнулся. Рэндалл Флегг умел учиться на своих ошибках. А мой Король будет иметь ко мне особое отношение. Королева. Моя Королева будет иметь ко мне особое отношение. Паучья любовь овладевает тобой полностью. В ней оба действительно становятся одним целым. Люди могут сколько угодно восхвалять свои жалкие недоотношения, которые разлетаются, как пух в урагане, не способные выдержать даже друг друга, но они никогда не смогут в полной мере познать пожирающую силу паучьей любви. Мои глаза принадлежат тебе. Мое тело принадлежит тебе. Мои мысли принадлежат служению тебе. Я ненавижу тебя. Я люблю тебя. Мой Король. Моя Королева. Между Флеггом и Мордредом это случилось незадолго до их последней встречи на прошлом Витке. Они оба знали, чем именно все закончится. Об этом говорили инстинкты. Все, что случилось в последнюю встречу, — это тоже было проявлением любви. Самой сильной любви из всех возможных. Вы знаете, как определить пол паука? О, это непросто даже для специалиста. Существуют десятки малоразличимых признаков, призванных отличать самцов от самок, однако все они бывают незаметны даже для наметанного глаза, чего уж говорить о тех, кто, завидя паука размером чуть больше горошины, начинает визжать и лупить по нему первым попавшимся предметом. Мордред, юноша, в каком-то из миров ставший бы грозой девичьих сердец, в своей паучьей ипостаси оказался не ведающей жалости самкой. О, она совершенна… Немного жаль, что тогда все закончилось так быстро. Эти чувства и ощущения были чем-то новым для бывшего Уолтера Паддика, а для почти бессмертного это многого стоит. Поиск нового. Острота ощущений. Свежие впечатления. Секс с Мордредом ничем не отличался от сотен таких же, но паучиха сумела разжечь, казалось, давно остывшие и покрытые холодным пеплом угли в груди Флегга, и сейчас эти угли продолжали тлеть багряным пульсирующим огнем. Король, неотделимый от Королевы. Мертвенно-бледная кожа, покрывающаяся кровавыми точками под безжалостно впивающимися в нее ногтями. Флеггу нравилось ощущение продавливающейся и лопающейся кожи под его пальцами. Нравилось ощущение сопротивляющейся плоти. Осознание того, что под его бедрами бьется в луже собственной крови и рвоты, смешанной со спермой, сын Алого Короля, потомок Правящих Башней, сводило его с ума. Двадцатилетнее тело Мордреда, измученное голодом, с выпирающими ребрами, покрытыми кожей с просвечивающими сквозь нее голубоватыми жилками сосудов, под телом зрелого мужчины, перед глазами которого проходило второе тысячелетие, не имело никаких шансов вырваться и прекратить терзающие движения. Пальцы Флегга, железной хваткой смыкающиеся то на ногах, то на руках, то на впалом животе с тонкой полоской спускающихся вниз волосков Мордреда, продавливали плоть, как пластилин, оставляя постепенно расправляющиеся вмятины, загорающиеся розовым от медленно возвращающейся крови. Мордред не стонал. Мордред не умолял, не плакал, не кричал, Флеггу такие не нравились, в криках, как ни крути, есть что-то возбуждающее. И все же горящая в глазах юноши ненависть добавляла пряную нотку в процесс, Флегг даже рывком перевернул того на спину, чтобы оказаться лицом к лицу, губами к прокушенным насквозь посиневшим губам. А потом, когда казалось, что получить от искалеченного тела Мордреда было уже нечего, пришла паучиха. Она лапа за лапой вырастала из костлявого тела, которое била крупная дрожь, восемью безжалостными глазами, покрытым редкими волосками брюхом, влажно поблескивающим после превращения. Кусок человеческой кожи с полными пустоты глазами на нем смотрелся жалко, словно налипшая грязь на произведении искусства руки безумного мастера. Флегг с задранным над высокими сапогами балахоном больше ничего не мог противопоставить силе огромной твари, над человеческой частью которой он только что глумился. Ему пришлось продолжить фрикции, но теперь паучьи хелицеры нависали над ним, царапая лицо, а покрытые зазубринами лапы рвали и протыкали кожу, соскальзывая с костей и ничуть не заботясь о комфорте партнера. Остановка значила смерть, и Флегг продолжал двигать бедрами, пришпиленный острыми паучьими лапами к земле, распятый, словно трепещущий мотылек на булавках неопытного коллекционера. Флеггу удалось удовлетворить паучиху. Она замерла, давая ему несколько спасительных минут, чтобы сбежать, и Флегг задергался, пополз, разрывая кожу, сквозь которую прошли паучьи лапы, чтобы освободиться. К его счастью, паучиха не стала его преследовать, хотя проследить его путь по кровавым пятнам было легче легкого. Возможно, ей просто не хватило сил из-за дикого голода, убивавшего ее человеческую часть. Как бы то ни было, процесс был завершен во время одной из следующих встреч. Уолтер Падик стал частью своей возлюбленной Королевы.***
После своей смерти Рэндалл Флегг очнулся за рулем машины. Неодолимая сила гнала его вперед, заставляя ехать и днем, и ночью, проезжая небольшие городки и поселки, уводила сквозь леса и мосты, туда, дальше, к Башне, пробившей нижний уровень этого мира, как острие иголки пробивает ткань. Он оказался в Европе, это стало понятно в первые полчаса. Безошибочное чувство направления, словно стрелка компаса, влекло его к проколу, не позволяя остановиться даже для того, чтобы поесть или найти воду. Можно было только заправляться, не выходя из машины. Впрочем, в этом был и определенный плюс — организм, возникший из ниоткуда, без еды и питья не нуждался в отправлении естественных надобностей, позволив Флеггу сохранить свои штаны чистыми. Прошло девять дней, прежде чем эта безумная гонка закончилась, и Флегг наконец смог остановиться. Прокол будет здесь, прямо на площади, он понял это сразу, когда увидел рябь, словно концентрические круги, расходящиеся из одной точки. Отпустив руль, Флегг позволил себе недоступную до этого роскошь — закрыть глаза на целую минуту. Когда он выходил из машины, его ноги дрожали, отвыкнув от ходьбы, но жажда была куда сильнее. Толкнув дверь небольшой продуктовой лавки, он не глядя выбрал бутылку питьевой воды побольше и попросил упаковку бекона. В ней было два божественных килограмма истекающего влагой мяса. Пошарив по карманам одежды, Флегг выудил смятую купюру и кинул ее на блюдечко у кассы. Девка с испуганными овечьими глазами выдала ему целый ворох банкнот и холодящих руку липких монет, которые пришлось забрать. Не привлекать внимания. Главное — не привлекать внимания. Все, что происходило потом, уже не было грубым швом нитками Ка на стыках реальностей. Короля Флегг обнаружил в десяти километрах от поселка, где прорастала Темная Башня, бредущего, словно зомби с опущенной головой. Шаг. Еще шаг. Без сна, без отдыха, без еды и воды. Идти вперед. Убедившись, что ноги Мордреда, снова превратившегося в семилетнего мальчика, не сбиты до мяса, Флегг бережно уложил его на заднее сиденье и, убедившись, что Король забылся тяжелым сном, начал ждать. Удача улыбнулась ему на четвертой машине. Женщина с сыном ехали к родственникам как раз в тот поселок, где появится Башня. Немного жалости, немного внимания, и он знал и название поселка, и имена женщины с ребенком, а самое главное — имена и адрес тех, к кому они должны были приехать. Тела Флегг сжег в яме, выкопанной в лесу. Ему не нужны были нелепые случайности, способные сорвать задуманное. На прошлом Витке он слишком много оставлял на откуп случайностей, больше этого не повторится. Слепок ауры женщины он наложил на себя, а ее сына Марека — на спящего Мордреда. Простейший отвод глаз, и ее родственники примут обоих с распростертыми объятиями. Флегг тысячу раз так делал. Этот будет одна тысяча первым. А вообще этот мир стал еще забавнее, чем был, когда Флегг посещал его в последний раз. В отличие от других миров, в этом все менялось слишком быстро, и только старые добрые джинсы оставались неизменными. Миры, где традиции крайне неохотно уступали немного места чему-то новому, где люди жили точно так же, как когда-то жили родители их родителей, где жизнь, казалось, идет по кругу. Такие миры были не просто предсказуемыми, а чем-то еще более статичным. Флегг прекрасно знал, что он увидит, если вернется туда через сто, двести, триста лет. В этом же мире каждое десятилетие полностью преображало окружающее. Нет, люди оставались все теми же. Люди вообще оставались все теми же во всех мирах. Знаешь людей одного мира, считай, что знаешь всех. Однако здесь было множество интересных вещей и помимо людей. У Флегга все просто замирало внутри от возможностей, которые люди этого мира сами преподносили ему, даже не задумываясь, что играют в пинг-понг чем-то гораздо более опасным, чем ядерные боеголовки. Флеггу хватило четырех с половиной минут, чтобы разобраться с найденным в вещах убитой им женщины, странного вида телефоном с большим экраном и выйти в Интернет. Каждое касание пальцев, переносящее его с материка на материк от человека к человеку, приводило Флегга в восторг. Дети и взрослые, богатые и бедные, отъявленные мерзавцы и святые — эта паутина плотно оплела их, позволяя в любой момент впиться ногтями в их души и сердца. Человеческое изобретение оказалось намного эффективней самой темной магии, которой владел Флегг, собирая ее по крупицам в течение столетий. И как же обращались люди с силой, оказавшейся в их руках? Как с мусором. Тем хуже для них. Когда Король снова войдет в тронный зал Темной Башни, на хребет этого мира не раз опустится розга, и конец этого стального прута будет держать в своей руке он — Рэндалл Флегг. А пока что ему с Мордредом под именами Фаины Ржибицкой, недавно похоронившей мужа, и ее сына Марека предстояло жить в этом поселке, ожидая, пока Темная Башня не будет готова принять Короля. Сколько лет это займет? Флегг этого не знал. Это не было константой, могли пройти месяцы, а могли и десятилетия, в зависимости… От чего? От чего была эта гребаная зависимость? Флегг готов был отдать остатки своей души, чтобы ускорить процесс. Впрочем, ждать Флегг умел. Никто же не запрещал ему иметь свои милые развлечения, ведь так? Кто бы посмел. Первое время нужно будет создать себе определенный образ и репутацию, а потом они уже станут работать на него, когда начнутся странности. Обязательно начнутся. Растущий Король должен учиться править. Потом, когда Мордред снова обретет свою внутреннюю сущность, можно будет напомнить ему кое о чем, снова вжать его лицом в землю, чтобы песок налипал на окровавленные губы, и терзать тело до тех пор, пока не появится Королева. И тогда Флегг попытается взять реванш. Он пока не представлял себе, каким образом ему удастся это сделать. Как можно насильно овладеть паучихой, чьи силы в сотни раз превышают человеческие? Очень интересный вопрос. Достойная задача. Смертельная опасность. Это возбуждает. Возможно, он свяжет Мордреда, распнет его, словно одного из стрелков, которого когда-то его предшественник распял в одном из миров. Возможно, даже в этом. Это было славным решением, красивым, выверенным, словно тончайший яд в бокале с белым вином. Ка-тет из тринадцати человек распался после предательства одного из них. Это стало одной из побед красных фигур на шахматном поле, после чего миры сместились, остановив стрелку огромного барабана на следующей доске. Стрелок воскрес, но для этого мира не было уже никакой чертовой разницы. Они создали целую религию, считая, что победа осталась за распятым, но это лишь добавило пикантности триумфу того, кого они сочли проигравшим. О да, он распнет Мордреда, растянет его тощие руки и ноги веревками, и когда Королева явится, ее подвижность будет ограничена. Главное — обращаться с ней осторожно, чтобы не повредить лапы. И себе в том числе. Возможно, если просунуть руку под край щитка в верхней части панциря, удастся заставить ее принять нужное положение, главное — не становиться спереди, Флегг знал, насколько молниеносно пауки совершают рывок вперед, и ему не хотелось ощущать тридцать сантиметров хелицер в своих внутренностях. Предвкушающая улыбка искривила губы Флегга. После того как паучиха потеряет преимущество в скорости, можно будет вернуть ей супружеский долг. Тонкие редкие волоски, которыми покрыто брюшко и лапы Королевы, создадут определенные неудобства, как и в прошлый раз, когда все тело покрылось красными воспаленными пятнами, которые доведенный до исступления Флегг расчесывал до кровавых бугристых ран, но и тогда они продолжали чесаться. Есть вещи, которые требуют жертв, кому как не Флеггу было об этом знать, однако иногда жертвы приносятся добровольно. Разве не для этого существует Любовь? И пусть это действо включает в себя противоестественную связь, насилие, горящую от яда кожу и не совсем четкое представление о том, куда все же должен войти член, однако кто сказал, что любовь, если снять с нее все эти полупрозрачные одежды пустых слов, содрать усыпанную драгоценностями чешуйчатую кожу самообмана, приподнять мышечные наслоения многовековых браков по расчету, не окажется именно такой, обнаженной и прекрасной в своем истинном виде? Флегг знал, что рано или поздно ему удастся осуществить задуманное. Не то чтобы у него было много опыта в отношениях с женщинами, но некоторые вещи должны быть присущи всем самкам независимо от их видовой принадлежности, а значит, и Королева не исключение. Как знать, что откроется перед ним, когда он встанет даже не на ступень ниже Королевы, а вровень с ней. Это может полностью изменить правила игры, когда все фигуры останутся на тех клетках игрового поля, которые им удалось занять.***
Когда Мордред проснулся, он ничего не помнил из своей прошлой жизни. Имя Марек, которое он получил вместе с личиной убитого мальчика, заполнило пустоту на том месте, где находилось осознание себя. И пусть ему всю последующую жизнь придется испытывать неосознанный страх перед лошадьми, это не такая уж и большая плата за возможность попробовать найти себя еще раз. К женщине, которая называла себя его матерью, Марек испытывал двойственные чувства, словно его в чем-то обманули. Иногда ему даже казалось, что она не его мать, а в снах, которые начали сниться ему после приезда, он почему-то видел свою мать в образе злобного мужчины, который тянулся к нему скрюченными пальцами с обломанными краешками ногтей. На лице мужчины с каждым мгновением все больше проступала жадность, тонкие губы разъезжались в стороны, обнажая влажно поблескивающие треугольные зубы. Потом, когда казалось, что мужчине уже никак до него не дотянуться, руки внезапно начинали удлиняться, и тогда случалось так, что Мареку удавалось проснуться раньше, чем они доставали до него. Однако иногда пальцы с узловатыми суставами нежным движением касались его щек, и тогда начинало происходить что-то странное, от чего Марек просыпался, заходясь криком и хватаясь за свои бока, через которые во снах начинало расти что-то твердое и чужое, и отголоски этой боли потом преследовали его весь день. Мать всегда приходила на крики и успокаивала сына, но Мареку, перед глазами которого все еще стояло безумное лицо из кошмара, лицо, почему-то ассоциирующееся у него с матерью, было сложно рассказать, что именно ему снилось, поэтому он предпочитал просто плакать. Тогда всем становилось как-то не до вопросов. Свободное от сна и еды время Марек предпочитал проводить на улице, где было столько всего интересного. Поначалу он без особого энтузиазма относился к прогулкам, однако после знакомства с Иренкой все изменилось. Она знала и умела столько интересных вещей, которые он тоже должен был знать, но почему-то забыл. Иногда, где-то на краю сознания всплывали смутные воспоминания, однако они были слишком слабыми и нечеткими для пытливого детского разума, на который обрушилась лавина новых впечатлений. Иренке было все равно, чего хочет ее новый индифферентный друг. Она с завидным постоянством умудрялась найти самый эпицентр проблем и активно поучаствовать в развитии событий, чтобы потом стоять и смотреть своими огромными влажными глазищами на Марека, который изначально был против большей части идей своей непрошеной подруги. И если взгляд ее полных слез глаз он еще мог выдержать, то мелко подрагивающая нижняя губа почему-то лишала его возможности развернуться и уйти, оставив Иренку выпутываться самостоятельно. Босоножки, превращенные в кораблики и торжественно отправленные переплывать реку, обвалившаяся землянка, которую они копали три дня, подожженный подол сарафана Иренки, попытка насобирать муравьев и поиск в ближайшем лесу съедобных ягод, после которых они несколько дней не могли слишком далеко отойти от туалета, пробудили у Марека неподдельный интерес к жизни, которая раньше казалась слишком одинаковой и скучной, словно он уже успел пожить и утратить ощущение новизны. Впрочем, рыжие лесные муравьи имеют восхитительное свойство возвращать потускневшее ощущение жизни, лучше них с этим справляются только осы, на гнездо которых под потолком Иренка уже давно положила глаз, но пока не придумала, как до него добраться. К тому времени, как возле их дома появился человек в светлом, Марек практически не появлялся дома, предпочитая держаться подальше от странного существа, которое притворялось его матерью. Если поначалу дело ограничивалось только ночными кошмарами, то потом и в жизни его мать стала все сильнее и сильнее походить на ужасного человека из сна. Марек старался не оставаться с ней наедине, при первой же возможности убегая на улицу к Иренке. Так он хотел сделать и на этот раз, когда проснулся, однако взгляд, которым его проводил гость, не мог не насторожить. Этот человек здесь из-за Башни, это знание шло откуда-то изнутри. Полюбившийся ему в утренних мультфильмах человек-паук называл это паучьим чутьем. Марек не понимал, почему все так всполошились по поводу этого пузыря с Башней. Когда пузырь лопнет, она станет невидимой и останется таковой до тех пор, пока он не войдет внутрь. Только тогда что-то произойдет. Но с какого перепугу ему это делать? Снаружи гораздо интереснее. Внутри скучной Башни с ужасным существом, притворяющимся его матерью, или здесь с Иренкой и созревающими абрикосами на деревьях, ох, какой сложный выбор мог бы быть, если бы не был очевидным. Мареку не нравилось то, что говорила его «мать». Слишком сложные вещи, которые звучали пусть и не очень понятно, однако заставляли паучье чутье просто кричать об опасности. Планы Иренки о побеге к берегу моря и захвате корабля с последующим пиратством казались Мареку весьма привлекательными. Конечно, он подозревал, что это будет далеко не так гладко, как в мечтах, но это было лучше, чем оставаться здесь и ждать, пока тебя запрут в наказание в темном чулане, как уже несколько раз случалось из-за совместных проделок с Иренкой. Только на этот раз этим чуланом будет Темная Башня. Человек в светлом Мареку понравился немногим более человека в черном, скрывающегося под образом его матери. В обоих случаях паучье чутье просто кричало, требуя поскорее унести ноги, и Марек очень жалел, что не может выпустить паутину из рук и унестись вдаль по небоскребам, не в последнюю очередь потому, что в их поселке не было ни одного даже самого захудалого небоскреба. Впрочем, если угнать корабль, то всегда можно приплыть к какому-нибудь городу с небоскребами, а там можно будет и вопросом паутины озаботиться. Надо найти Иренку и обсудить с ней, как быстро они смогут собраться и сбежать. Если им повезет, человек в черном поссорится с человеком в светлом, и пока они будут разбираться между собой, никто не обратит внимание на исчезновение двух не очень послушных детей, а если им очень повезет, то на одного человека-проблему станет меньше. Марек с Иренкой затаились в кустах смородины недалеко от забора, чтобы быть в курсе происходящего. Девочке тоже очень не понравилась идея запереть ее единственного друга в непонятной башне, пусть и похожей на сказочную. Во-первых, заточать в башню нужно саму Иренку, потому что так поступают с принцессами, а все принцессы, которых Иренка видела, были девочками. И только потом Марек должен был ее освобождать от злого колдуна и от дракона, но никак не наоборот. И если его мать еще как-то тянула на злую колдунью, то в окрестностях наблюдалась явная нехватка драконов, поэтому никакого смысла в заключении в башне мальчика и полное бездраконство Иренку не устраивало. Перекинувшись парой слов, человек в светлом и человек в черном зашли в дом. Не то чтобы такой вариант развития событий был маловероятен, но подсознательно Марек ждал чего-то другого. Однако в любом случае пора было что-то делать, если он не хотел провести остаток жизни в башне под присмотром чудовища. Иренка всегда была легкой на подъем, поэтому перспектива отправиться к морю прямо сейчас и с запасом яблок в качестве еды ее полностью устроила. Дети легко выбрались из поселка и только на самой окраине внезапно осознали, что мнения о том, в какой стороне находится море, у них диаметрально противоположны. После недолгого, но наполненного эмоциями спора они постановили разрешить его самым логичным путем — спросить у кого-нибудь третьего. Удостоверившись, что море находится в совсем другой стороне относительно их предположений, они восстановили пошатнувшиеся мир и согласие, после чего уверенно двинулись уже в правильном направлении. Прежде чем их нагнали, они сумели отойти всего на полтора километра от поселка, однако могли бы быть гораздо дальше, если бы не тот факт, что Марек так и не смог перейти через ров, все еще замкнутый в круг, словно какая-то невидимая сила останавливала его, пока Иренка безо всяких проблем спокойно передвигалась в обоих направлениях.***
Не в правилах Джона Константина было отказываться от приглашения выпить чашку чая, пусть даже это предложение исходило от крайне странной личности. Ему приходилось слишком часто общаться с переполненными странностями личностями, да и сам он, положа руку на сердце, никогда не причислял себя к нормальным, а чай — всегда чай, и если беседа сопровождалась именно этими заваренными в воде листьями, а не клубящейся магией и искрами из Ада, то это было только плюсом. И все же разговор поначалу не задался. Мужчина, притворяющийся женщиной, казалось, не понимал, что его морок не подействовал на гостя, а в том, что это был именно морок, Джон Константин был уверен. Он задавал вопросы и получал на них ответы, но… Но эти ответы его полностью устраивали. Такое на его памяти было впервые. Не было таких ответов касательно происходящего, которые могли его устроить, и все же голос был очень убедителен и прекрасно сочетался с терпким вкусом чая. Словно в полусне Джон Константин покинул дом, делать в котором было больше нечего. Можно было возвращаться обратно. Где-то там за океаном, в его стране происходит нечто, что требует его вмешательства. Постоянно происходит. Здесь же он сделал все, что мог. Джон Константин смутно помнил, что где-то недалеко от поселка он оставил машину. Если вернуться к ней, то потом до аэропорта не так уж и далеко. Он не имел права слишком долго задерживаться на одном месте, ведь он нужен был сразу во многих. Кого-то можно спасти, кого-то нет. Это жизнь. Этого не изменить. Однако он мог спасти больше. Он мог хотя бы это. И все это означало, что не стоит задерживаться. Какая-то неправильность в движениях двух детей у рва, окружившего поселок, вывела Джона из задумчивости, сопровождающейся навязчивым стремлением поскорее вернуться домой. Остатки наваждения слетали с него, как паутина, пока он пытался поймать ускользающую мысль, которая щекотала край его сознания. Глаза следили за попытками уже знакомой ему девчонки протащить через что-то невидимое мальчишку, который…. О, Дьявол! Именно этот мальчишка улизнул тогда из дома, именно о нем говорила тогда на площади Иренка, и, судя по тому, что он сейчас не мог выйти за пределы Круга, именно в нем и заключался корень проблем, связанных с этой пульсирующей дрянью посреди поселка. Этот круг был не для того, чтобы никого не впускать, а для того, чтобы не выпустить кого-то одного. Проследить же связь между странной растущей башней и пацаненком, внутри которого, словно в панцире перед линькой, свернулся белесый изломанный паук, было несложно. И, положа руку на сердце, Джон Константин еще ни разу не встречал паука-вегетарианца. Постоянно расстегнутый плащ, который в некоторых случаях был более узнаваем, чем его владелец, не только скрывал кобуру с пистолетом от взглядов людей, но и вмещал в себя огромное количество полезных мелочей, которых никогда бы не оказалось под рукой в нужный момент, если бы он носил их в сумке. Карманы невозможно оставить в машине или уронить, их нельзя вырвать из рук или потерять. Поэтому, когда Джон не обнаружил пистолета в кобуре, он не удивился, такое уже случалось не раз, но и не обрадовался, так как давно известен факт, что в борьбе с чем-то сверхъестественным серебряной вилкой и пистолетом можно достичь большего, чем просто серебряной вилкой. Обычно приходилось довольствоваться тем, что есть. И карманы плаща делали этот список как минимум разнообразным. — Иренка, — негромко позвал Джон, подходя ближе к детям, которые прекратили свои бесполезные попытки перебраться на другую сторону рва. Как он и ожидал, Иренка сразу же подняла на него свои широко распахнутые голубые глаза, а вот в темных глазах маленького чудовища мелькнуло что-то нечеловеческое, недоверчивое, оценивающее. — Мы хотели это, погулять немного, — сбивчиво начала рассказывать Иренка, — а тут раз! И мы не можем пройти! Я могу, а Марек — нет. А почему? — И где же это вы погулять хотели? — Джон Константин безошибочно нашел самое слабое место в рассказе, одновременно касаясь пальцами рифленого серебра, остававшегося холодным даже в сердцевине костра, на котором в Средние века должны были сжечь Данте Алигьери, однако его место было занято другим, — а ваши мамы знают об этом? — Но Марек… Но море…. Но мы совсем чуть-чуть хотели, — глаза Иренки начали привычно наполняться слезами. — Давайте так. Я ничего не рассказываю вашим родителям, а ты, Иренка, тихонько возвращаешься домой. Я немного поговорю с Мареком наедине, хорошо? — Секреты какие-то, да? А я слишком маленькая? Я не маленькая! — Нет, Иренка, ты не маленькая. Это такие специальные секреты для мальчиков, для девочек они не подходят. — А, ну тогда ладно, — успокоилась Иренка. — Ты честно-честно не расскажешь, что мы хотели сбежать? — Не расскажет, милая, — уверенный в своей правоте голос заставил всех троих обернуться к стоящему на разумной дистанции и окончательно сбросившему личину Флеггу, так и не снявшему женскую одежду. Дуло пистолета, направленного твердой рукой, добавляло некоторых молчаливых подробностей к причинам будущего молчания Джона. — Марек, подойди ко мне. Тревожный блеск в глазах Марека, который появился с приходом Джона Константина, усилился. Все шло не по плану, а значит, вот-вот может начаться что-то страшное, что-то похожее на его сны. Марек своим внутренним «я» ощущал тяжелые волны, исходящие от Флегга, колдуна, который притворялся его матерью и сейчас сбросил маску. Впрочем, паучье чутье ощущало опасность, исходящую и от человека в светлом плаще, что делало ситуацию еще сложнее. И все же самым плохим были не эти двое, самым плохим было то, что он оказался заперт в невидимую клетку. Отсюда не сбежать. Даже крыса, загнанная в угол, дерется как сам Дьявол. Вперед, крыса! Прыгай вперед! Атакуй! Ошеломи его! Заставь его отступить! Замри. Подожди. Не реагируй. Терпи. Марек не был крысой. Пауки тоже предпочитают бег драке, но, загнанные в угол, ждут, когда можно будет сделать один-единственный бросок. — Марек, — голос Флегга стал вкрадчивым. — Будь хорошим мальчиком, подойди ко мне. Поднявший руки Джон Константин за пару секунд обдумал несколько вариантов развития ситуации, и, как оно обычно и случается, начал реализовываться худший из них. — Нет! Марек не хочет к тебе! — Иренка вступила в дело, используя свой звонкий голос. — Это из-за тебя он решил убежать! — А, юная леди, — Флегг многозначительно пригрозил пистолетом дернувшемуся Джону Константину. — Как это ни странно, но Мордред решил убежать не из-за меня, а из-за тебя, мелкая дрянь. Да, тебя зовут Мордред, а не Марек, — бросил он удивленно поднявшему голову Мареку. — Настоящий Марек со своей мамашей растащен лисами по лесу. Думал, ты можешь просто взять и убежать? О, я видел, как эта малолетняя сучка вертит тобой, как хочет. И знаешь, что я тебе скажу? Флег, сделав многозначительную паузу, с нескрываемым злорадством наблюдал за насупившейся девчонкой, настороженным Джоном Константином и стоящим с отрешенным видом Мордредом. «А из мальчишки выйдет толк, — мимолетная мысль прошла через сознание Флегга, — ему плевать, пристрелю я кого-нибудь или нет». — А не начать ли с Вас, мистер Я-Сую-Свой-Нос-В-Чужие-Дела? — Флегг перенес внимание на Джона. — Твое появление почти разрушило все то, что я создал, сам понимаешь, это совсем не облегчило мою задачу. И будь уверен, этот чертов святоша, который позвал тебя сюда, очень пожалеет о своем поступке. Джон знал таких существ. С ними бесполезно разговаривать — их не интересуют человеческие слова, их бесполезно проклинать — они и так прокляты, их можно только остановить раз и, хочется на это надеяться, навсегда. А еще их можно отвлечь, пусть на мгновение, но этого будет достаточно. Если же этого будет недостаточно, то очень многие захлебнутся кровью, кровь, вот чего хотели такие существа. Как можно больше крови. Все могло бы закончиться совсем по-другому, если бы не Иренка, которая сначала просто стояла и, переполненная эмоциями, сжимала и разжимала свои кулачки, а потом заревела и кинулась на Флегга. Серебро сверкнуло в воздухе одновременно с хлопком выстрела через глушитель, а Джон, даже не взглянув, куда попала его вилка, уже бросился к Иренке, но кем бы он ни был, он все равно оставался человеком, не способным обогнать пулю. Джон Константин не видел, как медленно оседает на землю Флегг, неловко поворачивая голову, чтобы увидеть уцелевшим глазом что-то торчащее из своего лица, его внимание было приковано к странному существу, похожему на человека с торчащими из-под ребер паучьими лапами, в которое превратился мальчик за доли секунды до выстрела. К счастью, пауки всегда были быстрее человека аналогичных размеров, поэтому Марек успел заслонить собой Иренку. К несчастью, пуле было абсолютно наплевать, человек перед ней или паук, она с легкостью прошила тонкий хитин и еще более тонкую кожу, пробив двух детей насквозь и со звоном запрыгала по оплавленным стеклянным стенкам и дну рва. Пока опустившийся на колени Флегг, язык которого внезапно словно примерз к зубам, двумя руками осторожно исследовал воткнувшуюся в глазницу вилку, Джон Константин уже пытался зажать раны обоих детей, остановить кровь, но, откровенно говоря, это у него получалось чертовски плохо. Сквозные пулевые отверстия созданы, чтобы глумиться над хрупкими человеческими телами. Когда за спиной Джона Константина раздался влажный хлюпающий звук, то ему даже не пришлось оборачиваться, чтобы понять, что произошло. Колдун наконец выдернул из глазницы старинную двузубую вилку с нанизанным на нее глазом, за которым тянулись бахромчатые обрывки нервных волокон и сосудов, и сейчас смотрел на нее уцелевшим глазом, пытаясь понять, что делать дальше. Такое происходило практически всегда при использовании этой вилки, отлитой из девяти из тридцати сребренников, ставших когда-то ценой за жизнь Сына Божия. Справедливости ради Джон Константин всегда уточнял, что за обычную человеческую жизнь во все времена не давали и этого. И, что самое главное, он знал, что зубцы этой вилки всегда пробивали глазное дно, разливая в мозгу жертвы нечто такое, о чем ему никто так и не смог рассказать даже с того света. А эта чертова кровь не хотела останавливаться, пузырясь кровью на губах Иренки, левое легкое которой было пробито насквозь, как и позвоночник Марека. Джон знал, что Марек на самом деле не был настоящим Мареком, однако, заслонив своим телом Иренку, Мордред хотел стать именно им. Джон Константин был слишком хорошо знаком с ангелами, чтобы обманываться на их счет, возможно, теперь стоит узнать поближе демонов. — С ней все будет хорошо? — прошептал Марек, сфокусировав взгляд на склонившемся над ним расплывающемся лице, словно на глазах была какая-то пленка. — Я ничего не чувствую. Я спас ее? Помедлив всего мгновение, Джон кивнул. Где-то там за его спиной раздался глухой звук падающего на землю тела. С колдуном было покончено, судя по всему, сейчас умрут еще двое, после чего, Джон был в этом уверен, исчезнет и пульсирующая башня с площади. Первой умерла Иренка. Несмотря на все старания Джона, воздух все равно вдох за вдохом просачивался под ребра до тех пор, пока легкие не перестали работать. Лежащий рядом Марек вздрогнул, словно почувствовав момент отделения души от тела, и беззвучно раскрыл рот, пытаясь закричать, но сил на это уже не осталось. Когда все закончилось, Джон Константин закрыл глаза и ему, после чего встал и прочитал над телами человека и демона короткую молитву. Было что-то странное в том, чтобы молиться за демона, но Джон Константин не мог отказать ему в том последнем, что мог для него сделать. Горькая улыбка тронула уголок его губ — опять в происходящем была замешана женщина. Сумела ли Иренка уравнять проступок Евы? Джон Константин знал, что несмотря на присущую полякам набожность, Иренка вряд ли рассматривала того, кого считала Мареком, с такой точки зрения, и все же ей удалось сделать то, чего ни разу не смогла церковь за тысячелетия своего существования. Джон Константин знал, что будет еще не раз молиться за демона, и не потому, что тот пожертвовал собой ради человека. Что бы ни значили поступки, они никогда не должны быть причиной для молитвы. Для молитвы вообще не нужны причины, нужна только вера. Вера в то, что демон тоже имеет выбор. В этом деле все шло не так, как должно было. Все произошло слишком быстро. Слишком неправильно. А как же игра в прятки? А как же шансы спасти невинных жертв, оказавшихся не в то время и не в том месте? Пусть небольшие, но они есть всегда. Всегда, но не сейчас. Демон, за душу которого он помолился. Думал ли Джон Константин, что наступит этот момент? Нет. В поселок Джон возвращался с тяжелым сердцем. Он знал, что трагедия спятившей матери, убившей двоих детей, облетит новости, но он так и не узнал, что же произошло на самом деле. Откуда взялись эти двое? Что на самом деле такое эта Башня, которая исчезла с площади, словно ее и не было? Чем этот демон отличался от других? Ни одного ответа. Небеса и Преисподняя имеют одну общую черту. Безмолвие.