"Будь понежней, Магнуссон"

«Сука-мать гордилась бы мной» − думает Вильям. Его сука-мать, которая всех своих детей (уточнение: оставшихся в живых детей) считала неуравновешенными психами, сейчас бы невъебенно им гордилась, может, даже растянула бы губы в приторной улыбке и с «умничка, Вилли» похлопала бы его по плечу, ведь он сейчас спокоен, так чертовски спокоен. Вильяму хочется рвать и метать, хочется врезать по чему-нибудь, а лучше по кому-нибудь, чтоб плоть под кулаками и кровь, и боль, но Магнуссон лишь сильнее сжимает руль, внешне оставаясь совершенно спокойным. Нура на сидении рядом с любопытством смотрит, но даже представления не имеет, что творится у него внутри. Узнала бы − с визгом выскочила бы из машины на ходу, и на мечты об ответных чувствах можно было бы забить, но, слава богу, телепатия − удел супергероев, поэтому девушка лишь беспокойно ерзает на сидении и – умничка − не задает никаких вопросов. У них даже получается мило попрощаться, когда Вильям довозит её до дома (если "мило" вообще может быть применимо к тому, как Сатре с ним разговаривает). Его мать гордилась бы им, потому что Вильям, даже оставшись в машине один, не превышает скорости. Он едет как чертов примерный семьянин с оравой детей на заднем сидении, соблюдая все правила и не превышая скорости ни на километр. А ведь хочется рвануть на максимальной, потому что тревога и злость растут с каждой минутой. Блядское беспокойство и ярость. И когда парень добирается до места, про которое ему по телефону сообщил Крис, он заведен до предела. Вильям видит парней на скамейке, припарковывается кое-как и выскакивает из машины. Одним взглядом пытается охватить их всех, оценить их состояние сразу, но тусклый свет фонаря не очень-то помогает. Герберт стоит у скамьи и курит, Карл вытянулся поперек, откинув голову на спинку, Крис же сидит согнувшись, и это, блять, совершенно не нравится Вильяму. − Вы как? − спрашивает, подлетая. − Крис? Шистад разгибается со стоном, поднимает взгляд. Вильям видит разбитый нос, фонарь и, кажется, рассеченную бровь. Блять! Крис же ухмыляется, но тут же морщится. − Нормально, − хрипит, и это звучит чертовски неправдоподобно, особенно, когда он стонет, пытаясь откинуться на спинку скамьи. − По ребрам прошлись, суки, − поясняет, и у Вильяма руки в кулаки сжимаются с такой силой, что, кажется, можно услышать хруст. − Тебе в больницу нужно. − Нет, − Крис дергает головой. − Все нормально. Вильям очень в этом сомневается, Вильяму позарез нужно убедиться самому, увидеть собственными глазами, поэтому он командует: − Давайте в машину. Едем ко мне, в таком виде перед предками вам лучше не появляться. Все соглашаются. И когда Вильям смотрит, как парни − его, блять, парни, его друзья, с которыми он прошел огонь, воду, и медные трубы − ковыляют до машины, словно компашка столетних стариканов, то на какое-то мгновение от накатившего бешенства глохнет. На какое-то мгновение в ушах лишь стук сердца и шум крови. − Как это произошло? − спрашивает он в машине. Крис, устроившийся на соседнем сидении, сидит, прикрыв глаза, и будто не слышит вопроса; с заднего сидения отвечает Герберт. − Их было семеро, нас трое. Дожидались нас специально и очень жалели, что тебя с нами не было. Велели передавать привет от Густава. − От кого?! − Вильям встречается взглядом с Гербертом в зеркале. − От Густава, − повторяет. − Того типа, которого ты отпиздил после Нового Года, помнишь? − Блять, − Вильям впивается в руль. − Он тогда сам напросился. − Якудза так не считают. − Да в пизду этих Якудза! − А ты где был? − подает вдруг голос Шистад. Вильям поворачивает голову и натыкается на взгляд прищуренных глаз. − По делам отца ездил, − врет почему-то, сам и не зная, почему − ведь тихое мерзкое чувство вины из-за того, что был с девчонкой, когда должен был быть с ними, тут вовсе ни при чем. Крис какое-то время смотрит все так же пристально, хмыкает и наконец отводит глаза, и Вильям знает, что он ему не поверил. Дома Вильям достает аптечку и проводит осмотр. У всех сбиты костяшки и Вильям радуется, что морозилка забита полуфабрикатами − лучшими компрессами по версии всех любителей разборок. Он кидает парням холодные пакеты и какое-то время на кухне слышен только тихий мат и стоны. Вильям же продолжает осмотр: у Герберта фингал, рассечена губа и наливается синяк на скуле, у Карла тоже разбиты губы, но в целом он выглядит не так плохо − Крису же, похоже, досталось больше всех. Расписанное лицо, ребра и опухшая правая рука. Крис пытается стянуть толстовку, но шипит, потому что не может согнуть пальцы − Вильям пытается помочь, но чертов Шистад отбивается, ворчит: «Что я маленький?» и как маленький получает от Вильяма: «Да стой спокойно, мать твою» и только тогда слушается. Магнуссон стягивает с него толстовку вместе с футболкой и выдыхает сквозь зубы: весь правый бок уже наливается фиолетовым. Это больше похоже на полотно извращенного художника, чем на человеческое тело. Вильям ощупывает, проходясь по ребрам и игнорируя мат Криса, и облегченно улыбается, когда понимает, что ничего серьезного, а потом смеется, слыша крисовское «да, блять, говорил же, все нормально, Магнуссон, хватит лапать меня как медведь». Обработать себе лицо Крис, конечно же, не дает. Вильям смотрит на его нелепые попытки сделать это одной левой рукой, рассматривает уже заплывший глаз, рассеченную переносицу, ссадину на скуле. − Подпортили твою смазливую физиономию, Шистад, − тянет ехидно, но Криса это ничуть не смущает − наоборот, он ухмыляется. − Да девчонки заводятся, когда видят синяки, − говорит довольно. − А если не заводятся, то готовы на секс из жалости. Вильям качает головой и думает о том, что, когда они с Крисом только познакомились (им тогда было по 12 лет), тот терпеть не мог свою смазливую физиономию. Маленьким его часто путали с девочкой, да и в 12 лет он своим ангельским личиком вызывал у многих умиление − как же это его бесило, нереально. Поэтому двенадцатилетний Крис очень любил драться, любил, когда хоть на короткое время его переставали называть милым. С тех пор Шистад оценил всю прелесть своей внешности, научился ею пользоваться − да что там, вошел во вкус − вот только драться, похоже, не разлюбил. Когда парни заканчивают зализывать раны, Вильям наливает всем водки, а потом выдает спортивные штаны и футболки и отправляет в душ. Закидывает грязную одежду в стиралку, убирает аптечку и какое-то время тупо смотрит на окровавленную вату, прежде чем выбросить ее в ведро. Облегчение накатывает вдруг волной, от которой слабеют ноги, и Вильям падает на стул, какое-то время повторяя про себя, что все в порядке, все закончилось благополучно, все-пиздец-уже-успокойся-хорошо − вот только от злости такие мысли не спасают, и Вильям наливает еще одну стопку водки, а затем еще одну, и только четвертая стопка развязывает узел внутри, позволяет вдохнуть спокойно, почти полностью расслабиться. Но все возвращается назад, когда Вильям заходит в свою комнату и видит Криса, растянувшегося на его кровати. Тот лежит поверх одеяла в одних штанах и щеголяет своим раскрашенным во все оттенки фиолетового боком, и чувство злости, бессилия и вины опять накатывает на Вильяма. Крис же лежит и изучает свою правую руку, пытается согнуть пальцы в кулак, но тут же шипит от боли. − Вот пидоры, − выдыхает возмущенно.− Даже не подрочить теперь. И столько в его голосе тоски, столько искренней боли, что Вильям начинает ржать. Он ржет и не может остановиться, ржет, чувствуя, как напряжение уходит окончательно, и как можно злиться, когда этот придурок городит такую хрень? − Блять, Шистад, ты идиот и не лечишься, − говорит сквозь смех Вильям. Крис бросает на него обиженный взгляд. − И это вместо того, чтобы предложить дружескую помощь? – спрашивает. Вильям усмехается и садится на кровать рядом с Крисом, склоняется над ним, всматриваясь в рисунок синяков на лице, а затем запускает руку за резинку его штанов и сжимает член. Крис выдыхает сквозь зубы. − Так сразу? − удивляется. − А чего тянуть? − отвечает почти в самые губы Вильям, а затем стягивает с Криса штаны и делает пару движений рукой. Крис стонет от наслаждения, дергается навстречу и стонет от боли. Вильям припечатывает его ладонями к кровати и проходится по члену языком. − Блять, − тянет на выдохе Крис. − Это ж какой-то ебаный праздник. Знал бы, что пара синяков вдохновит тебя на минет, почаще бы наведывался к Якудза. − Заткнись, придурок, − парирует Вильям и обхватывает член губами. − Эй, иди сюда, − хрипло зовет Крис, когда все заканчивается. Он лежит весь взмокший, раскрасневшийся и тяжело дышит. А Вильям стоит рядом с кроватью и хочет его так, что аж больно, вот только сейчас не та ситуация, чтоб идти у своего желания на поводу. − Я в душ, − говорит Вильям, но Шистад не унимается. − Да блять, иди ко мне, − повторяет и раздвигает ноги. А у Вильяма крышу от этой картины рвет. − Ты ненормальный, тебе же больно будет, − возражает, но сам подходит к кровати, проходится взглядом по ребрам, животу, члену. Крис же усмехается, облизывает губы. − А ты будь понежней, Магнуссон, − выдыхает. − Учись быть нежным, уверен, Нура это оценит.