Забвение

      Если Намо — это вспышка, а затем лишь бледный отсвет, то Ирмо — вихрь, водоворот, бешеная пляска памяти и чувств, скрытая за внешним спокойствием. Ирмо смеется, плачет, кричит, иногда даже танцует в Садах, заставляя всех вокруг переживать то же. Видят? И пусть, Стихия в своей власти, Стихия не может быть остановлена, если ее пробудили.       Если Манвэ — ровный и спокойный ветер, наполняющий ветряные мельницы, то Мелькор — ураган, сминающий, чтобы построить заново. Мелькор окружает границы своих владений бурями и лавой, чтобы никто не проник в них, и учит почти-своих детей — никогда не прекращать борьбы, никогда не сдаваться.       Когда Манвэ собирает войско, Ирмо остается в стороне. Какое ему дело? Он — Греза, ставшая зримой, он — порыв эмоций в полуживом теле.       Когда к нему приводят детей — в цепях, прочно удерживаемых сильнейшими из майар, он приходит в бешенство. Обращается вихрем, переплетом тысяч слов-чувств, бьется о выставленные именем Илуватара щиты, но бессильно застывает на одном месте. «Сотри им память, чтобы они выросли нашим продолжением,» — говорит ему Манвэ. «Они не принадлежат тебе,» — говорит ему Манвэ.       И Ирмо подчиняется. Слыша то, как на грани сознания одобряюще твердит что-то брат, он оборачивается живым, чтобы коснуться каждого, забрать память, оставив только образ Садов.       Правая рука его черна, тяжела, болит так, словно сам Эру в наказание проклял его. Он ловит ей память — и забирает, запирает в себе, переживая каждый миг, словно собственный. Вот падает на землю белокосая, стройная Ивка, сраженная клинком; вот закрывает собой сына отчаянно-храбрая Дождевласая; вот охраняет дочь Златый, в глазах которого — непонимание и ярость…       Каждое мгновение — как ножом по сердцу.       Левой рукой, мягкой и белоснежной, он проводит по волосам детей, даря им целительный сон, после которого не останется ни боли, ни печали — только тихая грусть по чему-то никогда не существовавшему. Оседает вниз один, другой, третий юный Эллери Ахэ — и тела их оплетает вьюнок, и белые маки расцветают у изголовий.       Каждое мгновение — как удар.       Ирмо сбрасывает тело — вихрем бьется о щиты, снова и снова, лишь какой-то частью разума следя, чтобы эльфов, хрупких и таких молодых, не коснулась разрушительная сила Стихии, но его снова облекают в жизнь.       И оставшиеся — самые старшие, самые болезненно-звонкие — сами подставляют ему ладони. «Мы понимаем,» — шепчет одна из них. «Мы принимаем,» — подхватывает второй. «Мы прощаем,» — еле заметно улыбаются все они.       И Ирмо слышит их мысли — «только бы оставил имена, все пусть заберет, но имена пусть останутся с нами» — и касается не голов, но рук, стирая память и оставляя лишь одно в их душах.       Звонкие, пронзительно-напевные звуки.       Иллеор. Ятрани. Гортил. Мелхо. Тхортир…       А потом — уходит, оставляя за собой похожие на могилы белые переплетения стеблей, скрывается в Садах, чувствуя, как разрывает изнутри чужая-но-своя боль, как рвутся наружу так и не сказанные слова, которые никто уже не услышит. Кор…эмэ…