***
Вихо пожалел о своём согласии ровно в тот миг, когда его губы шевельнулись в твёрдом «да». Он был пятым согласившимся, и после его согласия поиски стражей завершились. По обычаю гаргулья выбирал себе пятерых защитников, которые сопровождали его до храма. Гаргульи обладали умением заглядывать в души, отделяли серое от чёрного и белого и считались мудрецами хотя бы за этот их дар. Никто из живущих сам-то не мог разобраться в себе, а вот они видели. И всегда знали, кто способен прикрыть спину. Однако — видит Спящий! — Вихо был отмечен на небесах недобрым знаком, и его выбрал гаргулья, который сделал невозможное. Он ошибся. Сам индеец поначалу гордился собой: ещё бы, избран! Для любого его соплеменника это честь, но именно он, Вихо, доведёт гаргулью до храма, защитит по дороге от культистов. Возможно, в конце пути благодарный гаргулья поделится с ним тайной, одарит знанием, и он вернётся домой, избавившись от злой болезни, огнём пожирающей его сердце. Но потом Вихо, пришедший на постоялый двор вслед за послушником, увидел остальных. И тогда-то пожалел впервые. Он смог пережить то, что один из четверых — наг с отсутствующим взглядом — оказался омегой, хотя тот пытался скрыть запах, перебить тиной. Индейца не обманешь: он чует самые тонкие нити. Гораздо больше Вихо не понравилось, что на лбах остальной троицы альф едва ли не светилось «культисты». В тот момент он ещё был готов закрыть на это глаза: гаргульи знают, в ком нуждаются. Но потом Вихо осознал, что вместо преисполненного мудрости гаргульи, которого он ожидал увидеть, по двору носится каменный мальчишка-бета, снующий меж ног подозрительной троицы и дёргающий их за длинные космы. Тогда-то Вихо и начал продумывать пути отступления в случае, если — точнее, когда — всё пойдёт наперекосяк. С нагом Вихо сошёлся по той простой причине, что нуждался в союзнике. Хаасф мыслил в том же русле, потому вечером первого же дня, когда их отряд остановился ночевать в лесу, они, едва глянув друг на друга, подтащили подстилки ближе и спали спина к спине, не зная толком даже имён друг друга. Следующим днём времени для знакомства у них было достаточно: Каменёк шёл позади с подозрительной троицей, а послушник шагал впереди, направляя. Хаасф оказался неразговорчивым, грубым; делился чем-то неохотно, но и не лез в душу. Союзником он был замечательным, а вот товарищем — паршивым. Поначалу Вихо опасался, что тот в скором времени раскроет свою истинную сущность или окажется слишком слабым на самом деле, но наг был, видимо, неправильной омегой. Он ни разу не дал повода кому-то усомниться в своём статусе «беты», и даже Вихо, знавший его тайну, иной раз забывал, кто перед ним. В силе, конечно, индейцу он уступал, зато был вёрток и кровожаден. Иной раз даже бета-послушник вздрагивал, глядя, как расправляется с напавшими по дороге разбойниками Хаасф. А ещё наг был отмороженным. На лице его всегда было какое-то отрешённо-равнодушное выражение, и ничто не могло изменить его. Ни шутки, ни детская непосредственность гаргульи. Лишь один раз мелькнуло у него затравленное выражение, когда какой-то альфа перепутал его в тёмном углу придорожной таверны с милой омежкой и, подсев, облапал. Никто из их отряда тогда вмешаться не успел: Хаасф постоял за себя сам. Проткнул кинжалом глаз чужаку, и тот с воем укатился прочь, слишком мучаясь от боли, чтобы мстить. Троица альф весь оставшийся вечер подшучивала над «бетой», а вот Вихо, с детства учившийся различать дыхание травы в безветренный день, уловил, как сильно задело это безразличного нага. В тот же вечер Хаасф отрезал длинные лохмы. Тёмно-зелёные волосы, и до того бывшие в ужасном состоянии — ломкие, сухие и секущиеся, — стали похожи на птичье гнездо, причём застрявшие в них веточки и болотная тина только подчёркивали сходство. Помнится, Вихо тогда подумал: «Неужто и на такого омегу найдётся кто-то?» С тремя альфами Вихо даже не пытался найти общий язык. Те были себе на уме, общались лишь своим кругом; изредка — с послушником, ещё реже отвечали на вопросы любопытного гаргульи, затрагивающие их жизнь. От них Вихо ждал подлянки, потому они с Хаасфом по очереди наблюдали за ними, цепко отслеживая, кто куда отходит и как долго отсутствует. Мальчишка-послушник был поразительно беззаботен: верил, что Каменёк — юная гаргулья — выбрал нужных существ, которые не подведут. Позволяя наивному послушнику видеть то, что он хочет, Вихо с Хаасфом не расслаблялись и только поэтому поняли, что подозревали троицу не зря. Те спустя половину растущей луны сильно подставились; юркий наг проследил за одним из них, и, когда рассказал увиденное индейцу, тот с содроганием осознал: он не ошибся, когда назвал их культистами. А уж если культист попал в стражи гаргульи… Каждое существо, разумное и не очень, знает, что земля, по которой оно ходит, — это тело Спящего. У него множество имён, каждый народ зовёт его по-своему, но все понимают, что это один и тот же Спящий, как бы ты его ни величал. Племена индейцев, королевство и ханство расположены на туловище; неисследованные земли, населённые дикими созданиями (откуда родом Хаасф), — это колени, двумя островами выпирающие из безбрежной водной глади. Люди — как самые живучие и пронырливые — пытались выяснить, есть ли где-то ещё какие-либо части тела, проглядывающие из воды, однако ничего не нашли. На туловище Спящего — люди называют эту землю Корпа — есть такие места, из которых можно попасть в его нутро; здесь наиболее тонкая грань, где можно обратиться к духам — порывам дыхания Спящего. Духи не имеют плоти, не являются отдельными от Спящего существами и обладают его знаниями. Считается, что именно люди создали первый храм — маленькое каменное сооружение. Так как стоял тот храм на месте, где волшба бога чувствовалась лучше всего и могла влиять на окружающий мир, произошло чудо: две статуи, установленные возле входа, ожили и стали стражами. Они называли себя гаргульями, что означало «сделанный из камня». Гаргульи охраняли храм, чтобы никто со злыми помыслами не смог проникнуть внутрь тела Спящего. Но на Корпе было множество других мест, незащищённых, и кто знает, что могли бы сделать недобрые существа уснувшему богу. Об этом сообщили монахи королю людей, и тот приказал построить храмы там, где это необходимо. Поначалу гаргульи оживали сами и приходили к новым храмам, по трое-четверо на каждый, а потом… В один прекрасный день монахи поняли, что новых защитников всё нет и нет, а старые постепенно крошатся, рассыпаются. Дети у гаргулий, вылуплявшиеся из больших серых яиц, напоминавших куски скал, росли медленно, потому их ценили и каждого монахи ждали как своего (если бы могли иметь детей). Нередко бывало, что появлялись новые храмы, которые некому было хранить. Тогда гаргульи переходили из своего храма, где их несколько, в новый. Были, правда, трудности: дорога всегда занимала много времени, за один день не долетишь, да и особо летать-то каменные создания не могли. Им приходилось идти пешком. Однако с заходом солнца все гаргульи обращаются в статуи, и, хотя вокруг них появляется сотканный из волшбы купол (именно так ночами они защищают храмы), слишком много опасности для них существует по дороге. Монахи рисковать жизнями гаргулий не могли и предложили: а пускай их сопровождают стражи, которых те выберут себе сами, прибегнув к чутью. С тех пор так и повелось. Гаргулья, вынужденная покинуть храм ради другого, набирает себе спутников в дорогу, а послушник указывает путь. Оказаться в этом отряде — честь большая, перепадёт даже твоим потомкам. Всё бы ничего, да только вот появились вместе с гаргульями на свете культисты: существа различных народов, которые мечтали разбудить бога, чтобы тот, проснувшись, стряхнул со своего тела всех людей, снова лёг спать, а культисты, прятавшиеся внутри него, вышли бы затем наружу и создали бы свой мир. Почему они были уверены, что тот вновь уляжется или что сами не пострадают в его нутре, не знали, пожалуй, даже они сами. Культисты просто верили. И вот теперь некоторые из этих людей оказались в отряде, который сопровождает гаргулью к храму. Тут даже Хаасф смекнул: дело плохо. Если гаргулью не доведут, то недавно появившийся храм рискует быть захваченным. А там уж и конец мирной жизни близок. С того дня, когда тайна трёх альф была окончательно раскрыта, Вихо и Хаасф ждали нападения наёмников, которые были основной силой культистов. Сами альфы тоже, скорее всего, ими были, и в их обязанности входило либо выкрасть гаргулью, либо дать знать, когда могут напасть остальные на небольшой отряд. Самым опасным противником для них был пернатый индеец с маленьким орлом-хранителем, и Вихо понимал это, ловя иной раз на себе изучающие взгляды. Смысла рассказывать обо всём послушнику не было — не поверит. Уйти Вихо не мог: данное слово держало его надёжнее самой толстой цепи. Почему не свалил наг, он так и не смог узнать; но вряд ли в том взыграла совесть. Скорей всего, неправильный омега ждал, когда попадётся торговый путь, чтобы по нему уйти, а не ломиться сквозь леса, или всё-таки надеялся на награду у монахов за гаргулью. В общем, в чём бы ни заключалась причина, Хаасф остался, и альфа даже почувствовал к нему что-то сродни благодарности: вдвоём не так страшно. Вихо ждал противников ночью. Когда солнце заходило, гаргулья превращался в статую, равнодушную к происходящему вокруг, так что это было самым удобным моментом для наёмников. Толком Вихо выспаться не мог (он либо дежурил, либо краем прикрытого глаза следил за дежурящим нагом, не доверяя его чутью), потому с каждым днём становился всё дёрганее и невнимательнее. Лес, по которому они шли, считался частью королевства и неумолимо заканчивался. Впереди маячили ничейные земли с нужным им храмом, после которых начинались племена индейцев. Скорее всего, отбить гаргулью попробуют на границе с ничейными землями; там никто не придёт на выручку. Место глухое, путников мало. Вихо готовился отправить своего орла с зовом о помощи в общину соплеменников, те точно не откажут. Но для этого нужно было подойти ещё ближе к ним: орёл, составлявший с альфой единое целое, часть его души, не мог улететь далеко. Вихо не успел ничего сделать.***
Эта ночь была особенно темна и тиха. Хаасф укладывался спать подле Вихо, рассеянно перебиравшего амулеты на обнажённой груди. Амулетов было много разных: с камушками, длинными перьями, бусинами и даже монетами. Нага они явно интересовали, тот любил всё бренчащее и цветастое, так что вскоре Вихо снова поймал на себе взгляд притихшего Хаасфа. Однако он, очарованный, смотрел не на монетки, а на шею. Там у краснокожего Вихо пробивались тёмно-коричневые короткие пёрья, воротником охватывающие кожу, начиная с самого верха шеи и до ключиц, рассыпаясь отдельными пёрышками по плечам и предплечьям. На спине тоже была россыпь мелких чёрных точек. Индеец ненавязчиво пошевелил пальцами, с бренчанием зарываясь в амулеты, и наг покорно перевёл глаза на руки. Каждую фалангу кольцом охватывала жёлтая краска — сок ядовитого растения, пожизненно вгрызавшегося в кожу. На щеке у Вихо тоже была эта краска, изображавшая след птичьей лапы, принадлежность к племени: три черты и под ними одна, противостоящая им. Будь на месте нага другой омега, Вихо был бы уверен: ему удалось произвести впечатление. Однако по отмороженному Хаасфу ничего не понятно, и с тем же успехом можно было предполагать, что тот прикидывает, как побольнее выдернуть из шеи перья и переломать пальцы, мешавшие бренчанием. Наконец, Хаасф отвёл глаза, зябко потёр руками голые плечи (мёрзнет от малейшего ветерка, а ходит без рубахи, ну что такое?) и обложился зелёным хвостом, точно от индейца возводил преграду. Заснуть нагу не удалось. Вернулся Мокни, орёл Вихо, взволнованно переваливавшийся с крыла на крыло, и нырнул под грудину. Всё, что видел орёл, мигом пронеслось перед глазами альфы: подкрадывающиеся к их поляне наёмники, фигура в светлом балахоне позади. Вихо вскочил, растеряв всю сдержанность, и это их погубило. Заметив, что самый опасный враг заволновался, к нему шагнула троица альф, до этого дремавшая с краю поляны. Они свернули шею бесстрашному послушнику, не успевшему понять, что случилось, и тут же поплатились: лук Вихо всегда держал под рукой. Недовольный наг угрожающе ширил пасть. А потом они, отбившись от первой волны, побежали в лес. Хаасф успел разжиться чужим добром и свистяще дышал за спиной альфы. Мешок тяготил его, был слишком тяжёлым для рук, совсем слабых у нагов, однако Хаасф не кинул его на траву. Вместо этого он оскалился и дёрнул за ногу неподвижной гаргульи, пытаясь отобрать у индейца его каменную ношу: — Брс-с! Вихо, и без того с трудом тащивший гаргулью, по-звериному дико рыкнул в ответ: — Не брошу! — Унхмг! — взвыл наг, уставший, но не желавший бросать свою добычу, потому пытавшийся подбить на это альфу, чтобы шанс убежать был выше. Но Вихо, глотавший прохладный воздух рывками, тоже был упёртым: — Да знаю я! Что маг. У них. — Мгкрв! — возмущённо заметил наг. — Маг крови, — согласился Вихо и поднырнул под разлапистую ветку, ничем не выказывая, как пережимает горло рука страха. Будь их не двое, а даже войско — всё равно бы не выстояли против такого врага. Не зря магов крови называют именно так: они подчиняют себе жилы и бегущую по ним жизнь. Сожмёт маг кулак — и кровь остановится, ты умрёшь. Если их догонят, они покойники. Пока бегут, есть ещё призрачный шанс, да и тот таял: всё громче становилась погоня за спинами. Хаасф потому требовал оставить гаргулью — наёмники отвлекутся на него, свою цель, а про них, быть может, забудут. Но Вихо знал, что просто так их не оставят; они ведь могут предупредить монахов другого храма, так что культисты в любом случае не отпустят. И уж если они могут хотя бы попытаться убежать, то попробуют. Это Хаасф ищет выгоду в спасении мальчишки; Вихо же его просто спасает. И свою родину заодно. Лес неожиданно закончился, нырнул за спину, оставляя их на произвол судьбы, и они остановились на краю поля, затопленного чернильной темнотой. Следующая полоса деревьев была далеко впереди, до неё не успеть, а бежать по полю — быть мишенями, какие даже мальчишка из камня подобьёт. — Бжать бсмыслно, — заметил мрачно Хаасф. В любой другой ситуации Вихо бы поразился эмоциональности вечно отмороженного нага, но сейчас ему было не до этого. В голове шумело, плескалось морской пеной; в ушах грохотало, и ни единой разумной мысли не было слышно. Вместо ответа альфа крепче вжал онемевшие пальцы в неподвижного Каменька и с рыком побежал вперёд, врезаясь в траву, достающую до пояса. Поморщившийся Хаасф послушно зазмеился следом. Уж лучше они хорошенько погоняют врагов, нежели бросятся им в объятья, считал наг. Что в этом случае смерть будет только страшнее, он старался не думать. Погоня на открытом пространстве была недолгой. Не успел Вихо пробежать и ста шагов, как его скрутило, выгнуло, и он застыл в несуразной позе не хуже спящего Каменька. Рядом отплёвывался наг, пропахавший носом землю: его остановили более грубо; видать, чем-то насолил магу, который их задержал. Когда Вихо немного отпустило, он с трудом развернулся. Каждое движение отзывалось болью; казалось, что чья-та рука бесцеремонно залезла в его нутро и, намотав на кулак сизые кишки, столь же внезапно исчезла. К ним навстречу неторопливо, с достоинством подобрав полы мантии, чтобы не зацепиться за чертополох, шёл маг. Щуплый человечишка, подвижный лицом, точно никак не определившийся с тем, какая гримаса у него должна быть, чтобы полно выразить своё неуважение к бегунам. Позади мага, светлым пятном выделявшимся в ночи, темнели фигуры наёмников, шумно дышащих и топающих по траве. «Семь, восемь…» — отстранённо считал Вихо их количество. — Отдавайте мальчишку по-хорошему, — дружелюбно перекосился улыбкой маг, видимо, решивший разыграть из себя добренького культиста, который отпустит глупцов на свободу, если те послушаются его. Вихо, совладав с непослушными руками, задвинул гаргулью себе за спину. Хаасф повторил его движение — но он прятал от чужих глаз мешок с награбленным. Вихо краем сознания успел удивиться: все омеги до такой степени падки на золото, или только этот, неправильный? Впрочем, мысль мелькнула серебристым боком и сразу исчезла в потоке других, точно рыбина, на мгновение показавшаяся над водой. — Что ж, — подытожил тем временем маг, торжественно вскидывая руки, — вы проигнорировали нашу попытку договориться. Значит, теперь путь у вас только один... — Смерть! — задорно гаркнул чей-то голос. Свист последовал сразу за голосом. Маг рухнул лицом вниз. Рванувший вперёд, на наёмников, Вихо увидел торчащий из темени болт и прикинул, откуда его выпустили, чтобы следить краем глаза за неизвестным арбалетчиком. Рядом с ним скользил по земле наг, с лёгкостью уворачивающийся от стрел лучников, спешащих на подмогу из леса. Наёмники, отдал должное Вихо, сориентировались быстро, и подскочившего ближе к одному из них Вихо встретил меч. Альфа отразил удар, пригнулся, ринулся прямо под меч, в последний миг уворачиваясь и пропарывая бок противнику. Тот ухнул, однако оружия не выпустил, и они хищно закружили друг напротив друга. Снова шухнул по воздуху болт. Хаасф зашёлся мелким мстительным «с-с-с», обозначавшим у него смех, и больше Вихо не отвлекался: омегу прикрывает незнакомец, возжелавший им помочь, так что за того можно не переживать. Потеряв своё главное преимущество — мага — и осознавая, что кто-то помогает их противникам, наёмники рассвирепели, пытались поскорее закончить стычку, из-за чего торопились и промахивались. Распалённый сражением, увлёкшийся Вихо в какой-то момент сам едва не допустил роковую ошибку, но вовремя прилетевший болт спас его. Альфа даже, казалось, почувствовал спиной укоризненный взгляд невидимого друга. Пришлось вдохнуть поглубже, припомнить наскоро успокаивающие слова. Вспыльчивость была его врагом. Она не должна жить в теле индейца, однако у Вихо была. Его болезнь. Когда голова прояснилась, а руки налились силой, спокойной и всеразрушающей, не с кем уже было сражаться. Бурчащий для вида наг занимался своим любимым делом — мародёрством, — потому никакого внимания не обратил на рослую фигуру, идущую к ним со стороны леса. Вихо насторожился, стиснул рукоять — и тут же опустил меч. Незнакомец двигался уверенно, неспешно, закинув на плечо арбалет. В нём альфа опознал таинственного друга. Решив, что доверять нельзя вообще никому, Вихо встал перед гаргульей, который в неловкой позе лежал на примятой жёсткой траве, и постарался придать себе более благодарное выражение лица. Кто знает, чего от них потребует этот тип. Хаасф наконец-то тоже заметил незнакомца и привычно ширкнул к плечу товарища, вместе с ним прикрывая от чужого взора мешок с добром. Ну, и гаргулью тоже. Незнакомец оказался котом. Ростом он был с Вихо — здоровенный, опасный, матёрый. Половины одного уха у него недоставало, а второе, рваное, трепал ветер. Кот, слепо таращась левым глазом куда-то за плечо альфы, добродушно оскалился: — Чья птичка? Сморгнувший Вихо только сейчас заметил сидящего на другом плече Мокни. Орёл, размером всего в ладонь вместе с хвостом, перемахнул на его плечо и потёрся крылом об ухо: я молодец, да? я привел подмогу! — Айда быстрее отсюда, пока остальные не хватились, — кот дёрнул верхней губой, — этих. Хаасф покрепче вцепился в свой драгоценный мешок. — С-с-см-то, — невнятно буркнул он. — Сам-то кто? — угадал его мысли кот. Наг перехватил мешок ещё раз и холодно сощурился. Даже Вихо понимал его иной раз с пятого на десятое, а этот подозрительный тип как-то слишком быстро распознал, что он хотел сказать. — Не шипи, — одёрнул Вихо омегу. — Если бы не он, мы к этому моменту вряд ли бы были живы. Давайте поторапливаться, чтобы впустую не потратить наш шанс. Незнакомый кот одобрительно кивнул и первым пошагал к полоске леса.***
Они пробирались по лесу весь остаток ночи, и только под утро кот, посчитав, что они достаточно далеко ушли, остановился. Утомлённый Вихо рухнул на траву, рядом с ним шлёпнулся мешок нага, а через пару мгновений кто-то бережно уложил гаргулью, которого он тащил на себе всю дорогу. Вихо успел лишь кивнуть нагу в сторону чужака — мол, следи за ним, — после чего потерял сознание, слишком уставший за последние дни, полные напряжения и тревоги. Когда чернота забвения отступила и вернулся слух, альфа не стал сразу же раскрывать глаз. Вместо этого он, сообразив, что прикрыт какой-то мешковиной, прислушался. Лес кругом шебуршился, дышал размеренно. От земли уже шёл дневной жар; захотелось стащить с горячего тела кусок ткани, однако ещё больше не хотелось, чтобы кто-то знал об его пробуждении, потому Вихо остался неподвижен. Хотя это было нелегко: чёрные волосы, затянутые верёвкой в хвост, неприятно давили на затылок. Неподалёку гулом заливался голос Каменька, хрустела проминаемая им трава. Он что-то щебетал беспечно; расспрашивал, кажется. Лениво фыркал наг над мальчишкой. Хриплый, мягко порыкивающий голос напомнил ему о чужаке. Тот говорил неторопливо, и слышалось, как он улыбается. Убедившись, что не окружён врагами, альфа приоткрыл глаза и перекатился со спины на бок. Спутники сидели неподалёку возле котелка, подвешенного над огнём. Из котелка тянуло чем-то вкусным; Вихо с трудом сосредоточился на коте, боком сидевшему к нему. Кот был немолодым и насмешливым. Седина пробивалась в соломенных волосах, льдом отсвечивала на солнце; серебрила короткую шерсть на рваных ушах и гибком хвосте, которым тот ворошил опавшие листья. Потрёпанный кем-то, с перебитым носом и слепым глазом доверия он не внушал. Да и не пахло от него. Видать, бета. — Я Каменёк, — тем временем робко представился мальчишка и, смущённо шевельнув крылом (дерево позади него со скрипом согнулось под ударом), выжидательно уставился на кота. Тот намёк понял. Сощурился улыбкой, цвиркнул слюной меж передних зубов и, пока гаргулья непонимающе смотрел на след плевка, назвался: — Степной. Лицо гаргульи со скрежетом сменило выражение на удивлённое. С приподнявшихся бровей посыпалась каменная крошка. — Разве может быть имя таким? — до глубины души поразился непривычный Каменёк. Хаасф дёрнул хвостом, и одним движением ему удалось передать беззлобную насмешку: мол, кто бы говорил об именах, мальчишка. Но тот был слишком поглощён разговором, чтобы замечать что-то ещё и на уровне жестов. А вот кот чертыхание не пропустил и улыбнулся ещё шире, как будто наг развеселил его искусной шуткой. — А это и не взаправдашнее имя. Кличка, — охотно отозвался кот. — Я из ханства Тарымского, слыхали о нём? — Тем страннее то, как ты называешь себя, — возразил индеец. — У них не принято зваться чужими именами. Все обернулись на него. Каменёк — удивлённо, Хаасф не изменил себе и сохранил безразличное выражение, а Степной явно уже услышал его, потому что невозмутимо продолжил разговор, словно Вихо сидел тут уже давно, а не только что подошёл: — О ханстве вы знать должны. Славится оно хотя бы наличием Гиблых гор на северном крае, хых. Но ещё там невероятно красиво. Жарко, правда, но это того стоит. Смекнув, что о родной стороне кот может трепаться долго, Вихо невежливо перебил его: — Ты очень помог нам, отозвавшись на зов моего орла. Тот, желая продолжить разговор о ханстве, отмахнулся: — Это моя обязанность. — Помогать путникам на границе? — поднял густую бровь индеец. — Нет. Я тайный страж из храма. Обычно стражи, выбранные гаргульей, справляются сами, а я просто присматриваю за ними. Там закидаю ловушку камнями, тут сделаю дырку в лучнике. В общем, по мелочи. Но сегодня мне пришлось выйти из тени. Альфа оторопел. Никогда ему не доводилось слышать об этом. Конечно, тайный на то и тайный, чтобы никто не знал о нём, но всё равно звучит это как-то натянуто. Любой так может примазаться. — Я могу вас убедить в том, что я при храме живу. Не успел Вихо спросить, чем именно тот собирается убеждать, как кот смерил его своими жёлтыми глазищами и припечатал: — Лёд-спокойствие снаружи, огонь-вспыльчивость внутри. Огонь — твоя болезнь — пожирает лёд, истончает. Тебе нужно огонь победить, а не очередной слой льда наращивать, Птичка. Его точно ладонями по бокам головы огрели: всё зазвенело, уши запылали. Индеец захлебнулся воздухом — кот попал в точку. Наг показательно скрестил руки на груди и отвернулся, всем своим видом как бы говоря: развлекайтесь подобными глупостями сами, а я выше этого. Впрочем, он не торопился уходить, так что было понятно, что ему тоже любопытно услышать что-нибудь о себе. Степной ожидания оправдал, доверительно заговорив: — А ты, Змейка, вовсе никакой не отмороженный, не слушай глупую птицу. Мутные нажьи глаза скосились в его сторону. — Ты пылкий, Змейка. Ты — пусть Спящий проснётся, коли вру! — больше нас всех взятых умеешь любить. Не хочешь просто. И, подмигнув Каменьку, нетерпеливо егозившему («А я, а я? А что обо мне скажешь?»), Степной полез ложкой в котелок: пробовать похлёбку.***
Долго рассиживаться на одном месте кот им не позволил. Вихо бы с радостью полежал ещё дней пять-шесть, но кот был непреклонен. И прав: дольше оставаться нельзя, опасно. Наёмники так просто их не отпустят, будут до последнего искать следы. Которые, впрочем, Степной умело затёр за отрядом, и больше у Вихо не возникало сомнений в их проводнике. К счастью, наёмники сильно отстали. Даже Мокни, отлетавший на самое дальнее расстояние, какое позволяла нить между ним и индейцем, никого не увидел. Темпа, правда, они не сбавляли, за что Вихо ещё больше начал уважать кота: не расслабляется. Кот, пока что самый чужой в их отряде, присматривался к ним, они — к нему, и обе стороны друг другом были довольны. Хаасф — и тот снисходительно позволял заговаривать себе клыки, изредка что-то вставляя в речь Степного. Бета явно его тронул чем-то; оба обменивались такими оценивающими взглядами, что Вихо уже вслух хотел посоветовать им отлучиться в кусты при первой же возможности. К слову, когда они расположились на ночь под старым дубом, недалеко от реки, вдоль которой пролегала половина пути, Степной с Хаасфом исчезли. Уже замолкли птицы, затрещали вовсю насекомые, а их всё не было. Рассудив, что за минуту, на которую Вихо оставит гаргулью, ничего не случится, да и, вообще, его волшба спасёт, альфа поднялся и всё-таки пошёл за горе-спутниками. Орёл под сердцем молчал, не поднимал панику, однако стоило проверить самому. Он привычно затаился, слился с лесными шорохами. Скользил меж сплетённых ветвей, ни единой не задевая; втягивал запахи, пряча в них свой, травянистый. Но когда он увидел Хаасфа и Степного, ветка под ногой хрустнула, словно индеец разом обрёл вес. Они стояли на песчаном берегу, открытые чужим взорам, ничуть не скрывавшиеся. Залитые лунным светом, казались незнакомыми Вихо. Правда, не только в свете было дело. Змей преобразился, подменили словно. Казалось, кто-то сдёрнул с него невзрачную шкуру, а под ней обнаружилась другая, цветастая и игривая. Нет, не кто-то. Степной сдёрнул. Степной подцепил когтями змеиную шкуру, сплетённую из равнодушия, отбросил в сторону и сжимал теперь в руках гибкое тело, пылко отзывавшееся на ласку. Хаасф впивался пальцами в плечи, до вспухших борозд цеплялся за кота, а тот только шире лизал подставленную шею. Прикусывал редкие чешуйки, урчал на ухо. В какой-то момент Хаасф совсем нетерпеливо притёрся к бете, вскинул кверху таз. Рука кота с бока поползла неспешно ниже, ниже, пока не... Вихо вздрогнул и отшатнулся назад, под прикрытие деревьев. Неверяще побуравил взглядом кусты, скрывавшие любовников от него, а затем ушёл, слепыми глазами шаря по земле под ногами. Он не осуждал уединившуюся парочку: сам был не лучше; однако не мог поверить в то, как смотрел Степной на Хаасфа. Словно… словно перед ним был самый желанный омега. Словно это не отмороженный наг, алчный и ничуть не податливый, каким полагается быть омеге. Чушь. Не может быть. Скорей всего, кот просто давно ни с кем не был, а Хаасф вовремя подвернулся. Вихо поджал губы и, вспомнив об одной из заповедей родного племени, поглубже закопал своё мнение. В конце концов, вряд ли у кота серьёзные намерения.***
Если до этого Вихо считал Степного словоохотливым, то теперь понял, что ошибался. Он был невероятно болтливым. Вихо с затаённой грустью вспоминал мрачно молчавших альф-культистов и даже немного скучал по ним. Потому что беты — юная гаргулья да седой кот — спелись в прямом смысле: когда Вихо, не слышавший даже собственных шагов из-за болтовни, одёрнул кота и посоветовал прекратить разговоры, Степной радостно извинился. И принялся петь, заставив индейца пожалеть о неточных словах, которые кот переиначил («песни — это не разговор!»). Впрочем, пел тот неплохо, и Вихо, знавший в этом толк, признал, что могло быть хуже. Сперва Каменёк подпевал коту, местами удачно. Потом Степной затянул незнакомую ему песню, и мальчонка завороженно затих. Таким голосом в тёмные тихие ночи пелись баллады о рыцарях, не вернувшихся домой, и о разбившихся в океане кораблях; причём во все эти истории верилось, и на душе оставался правильно-горький осадок. А потом кот начал развлекать мальчишку историями. И тогда даже Хаасф глянул на нового спутника с удивлением, что вызвало у кота довольную ухмылку: он, должно быть, ради смены настроения отмороженного нага и затевал всё. Сам Вихо устал поражаться выходкам кота, потому ровным голосом спросил-утвердил: — Ты рассказываешь ребёнку истории о беглом каторжнике. О жестоком убийце, который может задушить во сне младенца. — Ага. — Я не ребёнок! Степной и Каменёк заговорили одновременно — весело и возмущённо. Кот рассмеялся, потянулся пощекотать насупившегося мальчишку, шедшего с ним бок о бок, и тот вскоре тоже захохотал, словно мелкие камушки пересыпал в порожний кувшин. — Откуда ты берёшь эти истории? — всё же полюбопытствовал альфа. Степной сощурился хитро-хитро, втянул голову в плечи. Вихо, смекнув, что ничего толкового не услышит (только ерунду в духе «да я был другом этого каторжника и, вообще, помог ему сбежать»), мигом потерял интерес к разговору. Гораздо больше его интересовал лес, пока что ничего не доносивший об их преследователях. Коту удалось отвлечь разговором от дороги, и даже Камёнек не почувствовал усталости, пройдя длинный путь, который и взрослого утомит. За это Вихо был всё же благодарен: ему хотелось уйти как можно дальше, а с мальчишкой, которого не взвалишь на плечи и не понесёшь так просто, это было бы невозможно. Так что, вознаграждая их небольшой отряд за пройденный путь, Вихо решил остановиться раньше намеченного. За ужином и размышлениями над планами на следующий день незаметно наступила ночь, и Каменёк, едва успев принять позу получше, застыл. Его окутало мерцающей волшбой, которая, прощупав сидящих рядом существ, не нашла в них злых намерений и потухла, готовясь вновь вспыхнуть при приближении кого-то чужого. Степной переглянулся с Хаасфом. Наг молча исчез в гуще деревьев, а бета, подцепив пальцем котелок, беспечно пояснил индейцу: — Воды наберу на утро. И скрылся вслед за нагом, не оставив сомнений, какую они там воду будут вместе набирать. Странно, что они второй день подряд наслаждаются обществом друг друга на берегу реки. Вихо думалось, что Степному хватит и одного раза с такой омегой.***
На пятый день Вихо не выдержал. Стоило нагу, таинственно шевельнувшему хвостом, скрыться в кустах, а коту подняться следом за ним, индеец глубоко вдохнул и выпалил: — Яхчсвми. Степной, разбиравший даже невнятную речь Хаасфа, поковырял мизинцем в ухе (учитывая, что находилось оно у него выше людского, это выглядело странно) и фальшиво переспросил: — Что-что ты сказал, Птичка? Вихо насупился было, но вовремя вспомнил, что он альфа. Откашлялся и уже твёрдым голосом повторил: — Пожалуйста, позволь мне быть третьим сегодня. После чего, стиснув зубы, вызывающе поднял подбородок, готовясь с достоинством принять любое зубоскальство в духе «альфа, а у беты омегу выпрашивает! обойдёшься!». Но Степной смотрел на него непривычно серьёзно, без лишних гримас, и до Вихо дошло, что тот ждал этого вопроса и уже приготовил ответ. — Я не против, — вдруг тепло улыбнулся кот. — Осталось только Хаасфа спросить. Но я уверен, что он согласится: Змейка давно к тебе приглядывается. Что удивило его больше: неожиданное внимание со стороны отмороженного нага или то, что кот решил спросить мнение омеги — Вихо не успел понять: осознал только, что уже идёт следом за Степным, как за искусным дудочником. И даже не мелькнуло у него мысли об оставленном возле костра Каменьке. Хаасф обнаружился на берегу речушки. Увлечённо перебирая ракушки, он едва заметно улыбался и, заслышав шаги, радостно вскинул голову, храня всю ту же тихую улыбку на губах. Они с Вихо уставились друг на друга. Тишина стала тревожной. Все эти несколько дней Хаасф проводил больше в обществе Степного, и с Вихо у них отношения словно откатились назад, к первой их встрече. Наг был с ним необщителен и холоден, а подле кота оттаивал и даже гнул лицо в гримасах. Несмотря на уверенность альфы, что рано или поздно им надоест, наг с котом продолжали вечерами обжиматься в кустах и этого не скрывали, щеголяя отметинами. Вихо завидовал. Завидовал страшно и недостойно потомка Аквилы, но ничего поделать с собой не мог: ему тоже хотелось тепла. — Хей, всё хорошо, — Степной присел рядом с закаменевшим омегой и потёрся о плечо. — Мы пришли спросить: не будешь ли ты против, если сегодня мы втроём?.. — Спрсить? — недоверчиво отмер Хаасф и настороженно покосился на альфу. — Да, — подтвердил тот. — Спросить. Если ты не хочешь — я уйду. Наг уже почти начал кивать — мол, да-да, не хочу, уходи! — когда бета принялся вылизывать ему ухо и влажно шептать: — Но когда ты ещё сможешь потрогать его перья? Он ведь больше не подойдёт, если мы его сегодня спугнём. Хаасф жадно глянул на шею, где пробивались из-под кожи пёрышки. Это было его слабым местом. Не напомни кот о них, он бы точно отказался: он не собирается быть подстилкой для альфы, которая доступна в любой момент, только свистни. Уступишь один раз — а он потом возомнит, что ты теперь бессловесная тварь, не имеющая собственного мнения. Наг, правда, сомневался в том, что Вихо способен поступить так, однако истории других омег сомнению не подлежали. — Н пртв, — выдавил Хаасф и, не желая пояснять причины согласия, требовательно притянул индейца за амулеты.***
Чуда следующим вечером Вихо не ждал. Тем неожиданней для него было, когда Степной, пристально следивший за Хаасфом, подсел, взъерошил чёрные волосы и, доверительно прижавшись губами к уху, сказал, что нагу вчера понравилось и он не прочь повторить. Вихо вдохнуть лишний раз побоялся, какое уж возражение тут! Так что коту удалось с лёгкостью заманить индейца к реке, где ждал Хаасф, облегчённо выдохнувший при виде их двоих. — Мы со Змейкой друг другу ни в чём не клялись, — как бы невзначай поведал Степной, ладонями прослеживая выжженные на красной коже узоры, пока Вихо чесал его за ухом. — Ни в верности, ни в любви. Просто для взаимного удовольствия. Но, раз нам хорошо втроём, давайте-ка попробуем так, а? Вихо не был уверен, что ответил что-то осознанное; кажется, он в тот момент уже прижимал омегу к коту и гладил обоих, втираясь им под кожу. Однако предложение понравилось ему настолько, что наутро Степной щеголял разнообразными отметинами на шее и груди, и даже Каменёк постеснялся спрашивать, какие звери его так покусали.***
Втроём стало гораздо лучше. Хаасф перестал притворяться бревном, чаще выражал эмоции, хотя некая дёрганность осталась. Вихо реже злился — рядом всегда оказывался Степной или наг, успокаивающие прикосновением или убирающие причину раздражительности. Кот без смущения вынес ночные отношения на свет. Можно было целоваться даже днём, пока не видит Каменёк. И столь пылко отвечали ему и Вихо, и Хаасф, что кот убедился: между ними появилось что-то значимое, твёрдое, какое можно пронести сквозь время. Как-то поздним вечером Степной, таращившийся усталым глазом на тёмно-синее небо, вдруг засмеялся: — Кажется, у нас теперь любовь на троих. И потянулся за положенным поцелуем к индейцу. Тот, подставив вместо губ скулу и выглядывая нага в кустах, рассеянно отозвался: — Не бывает на троих, на двоих только. А это так, забава. Кот отстранился. Пожевал нижнюю губу, внимательно глядя на Вихо, а затем так же пристально — на приближающегося Хаасфа, пытавшегося жеманно вихлять бёдрами, шутливо подражая городским омегам. Выходило у него неважно, однако посветлевший лицом Вихо всё равно жадно ловил каждое движение. Внизу живота у Степного что-то тоскливо потянуло, осело горечью на сердце. Верно, не бывает такого. Глупости и сказки. Да и там, в сказках-то, всегда двое. Не успел наг подползти и привычно ткнуться губами каждому в лоб, как был застан врасплох вопросом Степного: — Мясо ты убрал в заплечный мешок? Судя по искреннему недоумению, он даже не подумал об этом. А судя по тому, как шлёпнулся на прохладную траву между альфой и бетой, ещё и не собирался возвращаться. Кот ласково фыркнул какое-то незлое ругательство, боднул лохматой головой в плечо беззаботного омеги и, не оглядываясь, ушёл исправлять чужие огрехи.***
А потом они наткнулись на затерянное поселение перевёртышей. Почему те жили на ничейных землях, не знал даже Степной, потому они решили не нарываться и обойти поселение, однако их тоже заметили и позвали в гости. Каменёк вызывал у жителей восхищённые вздохи, так что отпустить просто так небольшой отряд перевёртыши, особенно сильно зависевшие от волшбы, оттого уважающие гаргулий за защиту храмов, не могли. Их приняли радушно. Только Степной всё вздрагивал да отчего-то нервничал в присутствии перевёртышей. Вихо попытался расспросить его, но в ответ услышал неубедительную отмазку: «Да просто тут каждый второй пёс, у меня к ним сердце не лежит». Выглядел кот так, что местные псы сами его побаивались, однако альфа мудро не стал лезть дальше. Если уж сильно припрёт — расскажет причину. Он-то опасности не чувствовал, потому был спокоен. Нашли поселение они утром и решили уже следующим выдвинуться дальше в путь. Пополнят запасы и получат краткую передышку — большего им и не нужно. Перевёртыши предлагали проводника («для нас это честь!»), но Каменёк, приятно удивив индейца, никому не доверявшего, наотрез отказался. Помощь, конечно, не помешала бы, да только чего ожидать от существ, которые добровольно отреклись от всех и поселились в глуши?.. Да и они уже притерпелись друг к другу. Как так вышло, что Каменька выманила из выделенного им домика детвора, Вихо не понял. Был слишком занят поиском чешуек на шее нага, а тот — пёрышек. Когда вернулся отошедший проверить гаргулью Степной, Вихо уже нашёл чешуйки и целовал каждую, на что Хаасф, в одно мгновение скинувший свою зажатость, отзывался гортанными звуками. — Как мальчишки, вот честное слово, — проворчал кот, вытягиваясь на узкой скамейке под окном, чтобы караулить Каменька. Он единственный не выказывал радости от отдельного жилища, так что Вихо и Хаасф решили исправить это, подхватив его под руки и утянув на кровать. Кровать была мягкая, большая, и наг, спавший на ней всего раза два в жизни, забавно барахтался на шкурах. Ему гораздо больше нравилось обжиматься на ней, а не на земле или полу, потому дождаться ночи было трудно, когда тут такое искушение. Когда Вихо потянулся зубами к шее кота, тот неожиданно увернулся, заставив альфу напрячься и заглянуть ему в лицо. Кот честными глазами уставился в ответ, попутно умудряясь выскользнуть из хватки Хаасфа, тоже наметившегося на его шею. — Зачем помечать меня? — заговорил Степной в неловкой тишине. — Мы же в поселении сейчас, а тут много молодых и глупых альф. Не лучше ли пометить на этот раз Хаасфа? Наг, которому претила сама мысль иметь на своём теле отметины, показывающие, что он несвободен, вскинулся, и только сильная рука индейца, начинавшего смекать, к чему ведёт бета, смогла удержать его. — Я-то отобьюсь от любого, — продолжал рассуждать тот, — а вот Змейка, каким бы сильным ни был, всегда остаётся омегой. Перевёртыши на него будут заглядываться. У них ведь просто: если омега ничейный, то они без раздумий заберут. Хаасф утих недоверчиво. В чужих словах он всё-таки увидел правду, которая ему ой как не нравилась. Одно дело — его Вихо и Степной, не имеющие цели унизить и заботящиеся о нём, а другое — незнакомые существа, привыкшие брать силой. — А ещё перевёртыши сильны в волшбе и знают снадобья, которые могут любого омегу обрюхатить, какому бы народу тот ни принадлежал. Последняя фраза, сказанная нарочито скучным голосом, убедила нага лучше всего: он дёрнулся и кинулся на кота, повалив на землю. Затем завертелся на нём, то ли пытаясь напороться грудью на клыки, то ли, напротив, укусить самого бету. Тот гулко хохотал и молил Вихо помочь. Вихо полюбовался какое-то время на их возню, от которой в груди всё наливалось лёгкостью, а потом поспешил присоединиться. Пока они возились клубком сплетённых тел, и альфа, и бета умудрились незаметно прокусить кожу Хаасфа, в глубине души боявшегося, что это будет до одури больно. Метка кота вышла на удивление бледной, хотя клыки того были острее, и терялась подле другой, однако он отказался от предложения подправить её. Отмахнулся только: — Просто давно не ставил. Вот и забыл уже, как нужно. Главное, что метка Вихо видна. Альфа хотел перебить его и всё-таки уговорить сделать её поярче. Он посмотрел на нажью шею, все слова тут же встали поперёк горла. Следы его зубов отчётливо выделялись на бледной коже, и кто-то маленький в груди смалодушничал: ну и ладно, бета всё равно не хочет исправлять, пускай будет так; так ведь лучше, так ведь понятнее, чей это омега. На пытавшегося смириться со знаком принадлежности нага вдруг набросились с грубыми поцелуями, и тот, ошалев, метнул взгляд вбок, на неподвижного кота. Степной снисходительно улыбнулся, показывая, что он-то выше этих диких альфих штук. И ушёл к Каменьку, оставив Вихо и Хаасфа разбираться со своими инстинктами, хлестнувшими наружу.***
Каменёк ткнулся носом в руки кота. Понюхал кинжал, которым тот строгал деревяшку, и поднял взгляд на сосредоточенное лицо. — Почему ты не с ними? Степной лениво посмотрел на товарищей, сидевших на пороге дома. Блаженно посвистывающий наг, разомлевший после вспышки собственничества альфы, возил по лицу перьями с амулетов. Так как те висели на шее Вихо, омеге пришлось наклониться близко-близко так, что чужое ровное дыхание тревожило волосы на макушке. — Им и без меня хорошо, — пожал плечами он и вернулся к деревяшке. — Раньше тебе это не мешало. Кот отложил в сторону кинжал, вздохнул и, подперев щёку кулаком, устало повернулся к гаргулье. От него не отстанут так просто. — Тебе скучно, Камушек, я понял. Снова хочешь послушать о том, как Дон выбрался из рудников? Но Каменёк, со стуком поджав губы, насупился и подсел ближе, под горячий бок, явно не настроенный восхищаться приключениями каторжника. — От тебя больше не пахнет ими так сильно, — серьёзно заметил он. — Если они тебя обидели, скажи мне. Если ты обиделся на них за что-то, то тоже расскажи. — Такой маленький, а уже с таким длинным носом. Нехорошо лезть в чужие дела. Степной несильно щёлкнул по носу мальчишку. Тот своими расспросами невольно задевал больное, думать о котором не хотелось. Случайные слова Вихо повлекли за собой мысли, за мыслями пришло сомнение, за сомнением — страх. Какое имеет он право лезть туда, где уже хорошо двоим? Разве не эгоизмом будет попытка вмешаться? Степной не считал себя добропорядочным и правильным, однако даже ему что-то подсказывало: не стоит снова лезть меж альфой и омегой. Это что-то, сидящее внутри, бесстрастно сказало: «У тебя нет шанса. Их узы прочнее, естественнее». Зачем-то желая причинить себе больше боли, чтобы вдоволь побарахтаться в жалости и точно запомнить это отвратительное тоскливое чувство, кот принялся вертеть подкинутую сознанием мысль. Беты не могут быть достаточно сильными для омег и мягкими — для альф. Беты состоят из углов, прямых линий, которые отпугивают, а не привлекают. Часто они выступают в роли временной подмены. Да в ту же войну к кому идут изголодавшиеся альфы? Кому достаётся на рудниках и в тёмных переулках? Беты всегда были заменой, пробой, чем-то недолгим, что потом выкинешь и о чём не вспомнишь. Лучше бить на опережение — а значит, первому отойти. Пока не отпихнули грубо. — Почему ты больше не хочешь дружить с ними? — допытывался гаргулья, как будто не из камня сделанный, а из упрямства. Кот очнулся. — Я хочу с ними дружить, — легко возразил он, и Каменёк замешкался со следующим вопросом, чуя, что тот не врёт, однако всё равно видя что-то неправильное. — Просто дружить не умею. Научи меня. Одураченный мальчонка тут же позабыл обо всех подозрениях и самоотверженно приступил к первому уроку дружбы — совместной ловле кузнечиков.***
— С тобой всё хорошо? Заднюю часть шеи похолодило утренним поцелуем. Кот растрепал волосы Вихо и вернулся к сбору заплечного мешка. — Мы почти пришли, разве может быть иначе? — легкомысленно отозвался он. — Последний бросок — и мы на месте. Индеец не купился: — Но тебя что-то тревожит. Нас выследили? — Это у тебя спрашивать нужно: твой же Мокни у нас глаза и крылья. — В чем тогда дело? Сам на себя не похож. «Откуда бы тебе знать, на кого я должен быть похож», — сгорбил плечи кот. Когда рядом не было нага, голова у Вихо всё-таки начинала соображать, и от прозорливости индейца, которая текла у всех них в крови, скрыться становилось трудно. Степной досадливо поморщился, решив поднять тему, неловкую для спутника: — Да вспомнил просто, что не смог сберечь мальчишку. Даже имени его не знаю. — Бета-послушник? Вихо так искренне (по сравнению с котом) огорчился, считая себя в большей части виноватым, что тому даже стало стыдно. На пару мгновений, потому что потом он решил добить, чтобы его больше не трогали: — Да. Мне не хватило всего ничего, чтобы пристрелить того гада. Если бы он отвлёкся, я бы успел. А ведь бедный мальчишка скоро должен был стать монахом. Вихо, который в тот момент предпочёл пожертвовать послушником ради гаргульи, отвёл глаза. А ведь Степному ещё объясняться, почему не уследил за подопечным! Бета повёл плечом: — Пойду менять сладости на Каменька, а то так его и оставят себе местные щенки. Индеец проводил деревянную спину до поворота, а затем коснулся амулетов. Должно быть, кот переживает из-за маячившего перед ними храма. Не хочет, чтобы остальные увидели их истинные отношения. Ничего, они с Хаасфом смогут убедить его, что тайный страж — это хорошо, но они готовы предложить ему кое-что получше.***
Хотя до храма было уже не столь далеко, Степной зачем-то взял с собой всю еду, которую пытались впихнуть им перевёртыши. Хаасф его жадность одобрил, а Вихо же, напротив, поджал губы. Однако кот безразлично пожал плечами, точно ему дела не было ни до одобрения, ни до порицания. Близость храма на всех влияла по-разному. Вихо воодушевлялся с каждым шагом, поторапливал всех; не терпелось ему оставить позади дорогу, чтобы быть уверенным, что никто не нападёт больше. Хаасф тоже встрепенулся, чуя скорую награду. Степной в деревне перевёртышей оставил свою говорливость и теперь раскрывал рот только по делу: тут жалящая трава, там логово дикого зверя. Индеец перенёс важный разговор о них троих на последнее совместное утро, прямо перед храмом, чтобы пояснить коту: ничего не изменится, мы останемся вместе; ты ведь не против? Да вот не вышло поговорить утром — перед рассветом, не разбудив чуткого Вихо, под рукой которого спал, Степной ушёл. Чиркнул им послание: мол, нужно монахам сообщить о нашем появлении, чтобы встретили как полагается. Никуда не идите, ждите на месте. Хаасф развёл руки в стороны, когда альфа растолкал его. — Знчт, тк нжно, — всего-то и сказал он, глядя, как просыпается Каменёк. Холодные солнечные лучи омывали камень, и идущая по нему сеточка трещин показывала пробуждение гаргульи. Растут трещины, ветвятся — и вот мальчишка зевает сонно, глухо крутит рогатой головой. Монах пришёл в полдень. Солнце налилось жаром, поднялось выше. Мокни зацепился за предплечье, чирикнул не по-орлиному звонко, и Вихо, дав знак нагу, почтительно поднялся с земли. Монах — стриженный бета, по-старчески зябко обмотавшийся одеждой, — важно оглядел их и кивнул сам себе. Оробевший Каменёк, не знающий, что должен говорить и делать, испуганно спросил первое, что пришло в голову: — А Степной нас будет встречать в храме? Монах, ожидавший, видимо, совсем иной встречи, растерялся: — Кто? Вихо уточнил: — Это кот, который привёл нас к вам. Он тайный страж, но был вынужден показаться нам. Он сегодня утром пошёл за вами. Преодолевший изумление старик нахмурился: — Простите, но это имя я слышу впервые. Скажу вам больше — тайных стражей не существует. Это чушь, потому что стражи никогда не скрываются. А пришёл я сам: мы с Арри условились об этом дне. К слову, где этот мальчишка? У Вихо внутри оглушительно грохнуло разбухшее сердце и замерло, не веря. Хаасф рядом выглядел таким же ошеломлённым. — Но зачем... «Зачем кому-то притворяться стражем и вести нас к храму за просто так? Мы были незнакомы, никакой выгоды ему с этого...» Пока индеец судорожно размышлял, гаргулья снова подал голос: — А кота по имени Дон вы знаете? — Дон? — наг справился с изумлением быстрее индейца, потому уже стоял с нечитаемым выражением лица. — Прчм тт эт вдумки? Каменёк виновато потупился. Пошаркал ножкой, выдрал из земли корень засохшего дерева и всё-таки признался: — Степной вчера вечером, прямо перед сном, по секрету сказал мне, что его так зовут на самом деле. Его зовут Дон, прямо как того беглого каторжника из его историй. — Дон, — тупо произнёс наг и забыл вдохнуть. Неспроста у кота нет половины уха: на ней наверняка было клеймо Гиблых гор — два зубца в круге. Его ставят в различные места, где побольнее каждому народу будет. Как же сильно хотел бета избавиться от знака позора, если нанёс себе такое увечье!.. Монах почуял неладное и попятился назад: — Где мой послушник? Где остальные стражи? Что произошло? Не обращая на него внимания, Вихо присел перед гаргульей. Взял за тёплые ладошки, поднёс их к губам. Кто бы сказал ему раньше, с какой нежностью он способен целовать камень!.. — Мы бы с радостью дошли этот путь с тобой до конца, до самого храма, но сейчас нам нужно поймать Степного. Глупый кот что-то напридумывал там себе и теперь не хочет с нами водиться. Ты не обидишься, если мы пойдём за ним? Мальчишка поморгал, ошеломлённый тем, какое уважение выказывает ему альфа, а затем выдернул руки и толкнул легонько Вихо в плечи. — В это полнолуние я стану защитником храма. Чтобы обязательно там были все трое! Иначе… иначе я пойду вас искать! И снова подружитесь с ним, а то я расстроюсь. Гаргулья неловко коснулся лба индейца и бедра Хаасфа, потому что больше ни до чего не дотягивался, а наг не спешил наклоняться. — Всё, идите скорее! — засмущался Каменёк, не зная, правильно ли провёл ритуал благодарения. — Хршй кмш-шек. Хаасф погладил его снисходительно по рогам и, шикнув на потерянного монаха, вместе с альфой скрылся в лесу, посчитав на этом свой долг выполненным. Они шли молча, берегли дыхание. Степной не будет делать привалы ближайшие полдня; скорее всего, сразу выложится на полную, чтобы не смогли догнать. Да и вряд ли он допустит мысль, что за ним кто-то пойдёт. Кот помог Вихо увидеть в отмороженном наге омегу, показал, как тот на самом деле прекрасен — а затем отошёл в сторону, уступая место альфе. С запоздалым сожалением Вихо понял, что первым коту понравился именно Хаасф; именно ради него он согласился, когда Вихо попросился к ним. А там уж они с Хаасфом сблизились, смогли благодаря Степному узнать друг друга. Остановившийся Вихо, подкошенный открывшейся правдой, застонал и впился пальцами в волосы. Застывший на одной эмоции наг молчал, однако прокушенная до крови губа лучше всяких слов показывала его переживание. — Значит, решил так просто отойти в сторону, да? — сквозь зубы процедил Вихо, пиная корягу. — Считает, что свёл нас — и всё, сам не при деле? Ну уж вряд ли. В груди знакомо разгоралась злоба. Вспыхнула искринкой, заглотила сердце. Вихо не собирался её останавливать. Злость придаст сил, подстегнёт уставшее тело, чтобы нагнать беглеца, стиснуть крепко-накрепко и не отпускать. Бледная рука легла на плечо и забрала ярость. Индеец моргнул, пристыженно втянул голову в плечи и обернулся на Хаасфа. Тот был поразительно спокоен, только мутные глаза прояснились, показывая, что его охватили сильные чувства. — Глпй кот н уйдт от нс-с, — пугающе ласково пообещал он.***
С Гиблых гор никому не удавалось бежать. Попав туда однажды — даже по ошибке, даже невинно, — ты обречён. Дон был трусом. Трусом настолько великим, что согласился предать Спящего и пойти против него, только бы культисты вытащили его с рудников. Такое у них было в ходу: подкупленные надсмотрщики пускали пару-тройку закутанных монахов в отдалённые пещеры, где они общались с каторжниками и всем подряд предлагали свободу тела взамен за неволю души. Редкие отказывали им. Дон хотел жить. Хотел этого отчаянно, всем своим существом, потому намертво вцепился в одежду проходившего мимо монаха, и только поэтому его, покрытого пылью, чёрного и грязного, сливавшегося с темнотой пещеры, заметили. Беты всегда отличались преданностью, и Дона взяли вместо молодого альфы, надсадно кашляющего, умирающего в сырости холодных стен. В тот день кот, несмотря на то, что у него тогда было ещё два глаза, ослеп. Ослеп до чужих бед и страданий, привык не видеть их, лишь бы самому не замараться. Его отдали наёмникам. Тем самым, чья верность культистам измеряется монетами. Наёмники — народ смешливый, охочий до развлечений, а ещё любящий поучать остальных, и первым же вечером выкупленные из рудников беты и альфы узнали, что с ними будет, если они решат забыть о великодушии культистов, подаривших им второй шанс. Кто-то лишился глаза, кто-то — пальцев. Потом на дикие крики всё-таки пришли монахи и одёрнули наёмников, но те уже успели повеселиться, а Дон — потерять часть зрения. Каторжники вздохнули свободнее, наивно посчитав, что на том от них и отвяжутся. Рано вздохнули: культисты вспомнили о клейме Гиблых гор. Наёмники с кровожадной радостью помогли от них избавиться. Несчастных, которые пережили забавы культистов, поджидало другое испытание: внушение. Им умело заморочили головы, их заставили забыть имена и научили убивать ради благого дела. Так Дон стал Степным. И седым. Охотничий клич, с которым он гнал по родной степи глупых птиц, обратился воинственным воем, которым теперь он стращал паломников. Рвалось в груди что-то, натягивалось до боли, когда видел обращённые к нему глаза. «За что?..» Хотел бы Степной знать, за что убивает их. Да только выветрилось из головы, позабылось, кто первый отдал приказ и почему он делает это. А от попыток вспомнить голова кружилась, кровь шла носом, и гораздо проще было просто убивать. На рудники попал он молодым, веснушчатым. Там провёл пару вёсен и помнил количество перечёркнутых когтем палочек на стенах. Но — хоть второй глаз выколи! — не мог сказать, сколько провёл у культистов. Как будто спал всё это время и не мог стряхнуть с себя сон. Не мог, пока однажды не увидел орла на поляне с мертвецом-послушником посреди. Маленького такого, с ладонь размером. Бесплотный орёл пшихнул сквозь него, задел что-то под грудиной крыльями, и Степной жадно вдохнул ночной цвиркающий воздух, словно не дышал много вёсен из-за могильного камня на груди. Орёл приласкался к нему, заворковал на ухо, и кот понял, что должен делать — пристрелить мага, над похабной шуткой которого смеялся утром. «Ты свободен, — напевал ему маленький орёл. — Никто не может удержать тебя в цепях, только ты сам. Так лети же!» Болт полетел. Рухнул замертво маг; всё внутри затрепетало, заволновалось, огрело осознанием: сейчас он поступил верно, ведь впервые убитый заслуживал смерти. Подсобив незнакомцам, кот решил бежать в лес, скрыться от бывших товарищей. Им не до него, искать вряд ли будут. Но орёл, из-за размеров ничуть не утративший гордости, настойчиво потянул его к своему хозяину. «Ты им нужен», — просто сказала птица, и Степной поверил. Он нужен. Он поможет довести гаргулью и этим искупит вину перед всеми, кто пал от его руки, а потом рванёт в тарымскую степь, затеряется среди ковыля. И кот, закинув на плечо арбалет, смело вышел из тени леса. Наг понравился ему с первого взгляда. Ничуть не похожий на развязных омег, подставляющихся наёмникам; честный и равнодушный. До зуда в руках хотелось подобрать отмычку, заглянуть под змеиную шкуру. Он сильно отличался от знакомых омег, потому Степной, очарованный этой непохожестью, мотыльком потянулся на тщательно запрятанный огонёк, который Хаасф и не надеялся уже кому-то показать. Но был ещё Вихо. Противоречивый индеец, чей орёл подтолкнул кота к бунту против себя самого. Хаасф, сам того не ведая, на него заглядывался, чуя нутром сильного альфу, и кот готов был, если Хаасф действительно этого хочет, немного поделиться. Чуть-чуть. Но не был готов к тому, что придётся уступить. После замечательной ночи и сытого шипения нага ему пришла в голову замечательная идея: а что, если они попробуют втроём? Не просто возиться в траве, а… любить друг друга? Ведь тогда Хаасфу не придётся разрываться между ним и Вихо, хотя он знал, что наг выберет его. Кот был собой доволен: Вихо ему тоже нравился, пусть и не так сильно, но со временем чувство придёт; а уж какая это удача — любить сразу двоих — для того, кто так был близок к смерти! Хаасф поначалу отнёсся к его затее с подозрением. Омеге не нравилось, когда к нему лезли при всех; не нравилось, когда Вихо было слишком много, но потом он распробовал. Индеец также разглядел в нём тот самый огонёк, пленивший каторжника. К бете Вихо и Хаасф относились хорошо, меж собой тоже поладили. Степной готовился предложить им уже нечто серьёзнее, когда Вихо подбил его неосторожно сказанными словами. Вот как это выглядело в чужих глазах. Забава на троих. И лишним в этой забаве был сам Степной. Больно. Обидно. Его разом тряхнуло, отбросило в настоящее, где он — бывший каторжник, наёмник культистов и просто кот без дома. «Молодец, — говорил он себе едко, — устроил жизнь другим. Может, пора бы о своей подумать?» Поцелуи, которых раньше ждал с нетерпением, стали повинностью. Перетерпеть бы их, полных неискренности, да пойти прочь, поразмышлять в тишине над дорогой в родные степи. А потом их путь закончился. Кот бывал здесь раньше, когда культисты наблюдали за постройкой храма, и знал: если он повернёт вот тут, то как раз выйдет к нужной развилке; а за поворотом храм. Без него отряд дойдёт, сгинуть за пару шагов трудно даже с такой удачливой гаргульей. Вот так безымянный кот начал новую жизнь, без крови и насилия. Без пернатых альф и чешуйчатых омег. Степь жалила босые ступни, жарко дышало в лицо раскалённым ветром. Загорелый кот, чьи короткие волосы полностью охватила седина, брёл лениво, не морщась, когда колючки впивались в ноги. Дёргал только целым ухом да досадливо жмурил слепой глаз. За плечом болтался мешок. На этот раз за посылку давали много; повезло. Никто не решался на своих двоих пересекать степь, раскинувшуюся на землях индейцев меж ханством и королевством. Торговые караваны по договорённости ходили редко, раз в луну, а людям жгло, не терпелось получить настойки и оружие от другого народа. Но даже на лошадях не рисковали ездить: если не от жары умрёшь, так в спину стрелу индейцев словишь. Местное племя славилось дикими, звериными повадками; они слишком ценили независимость и свободу, почти ни с кем не желали знаться. Только караваны изредка пускали через границы да седого кота. Одноглазый кот был одним из немногих, кого они считали то ли частью племени, то ли таким же жителем степи, как ковыль, без которого нельзя её представить. И он беспрепятственно ходил туда-обратно, за звонкие монеты доставлял специи, ткань, редкие вещицы из ханства в королевство. И эта жизнь, заключавшаяся в пыльной дороге, была для него гораздо ценней, чем прошлая, где он перегрызал глотки и убивал неугодных, не желавших предавать Спящего. Порой в дни, когда на землю ступать было больно из-за жары, вспоминались прохладные лесные ночи. Там его целовали, ласкали бесстыдно, и на загрубевшем сердце снова набухали солёные слезы. Сперва, когда воспоминания были особенно свежи, кот гнал себя вперёд, на родину. Не знал, что будет делать, когда окажется там, но шёл. Шёл до тех пор, пока не наткнулся на культистов, к несчастью, хорошо знакомых ему. Сбежать от них удалось зимой. Культисты махнули рукой — сам сдохнет! — и забыли, посчитав, что исхудавший пленник не выживет. Он выжил. Доковылял до степи, упал лицом в землю и только тогда признал, что больше не может. Но такая смерть была лучше презренной, в холодном погребе. Индейцы, как подозревал бета, подобрали его по той простой причине, что от него ещё пахло их соплеменником. Вихо умел как-то по-особенному переплетать запахи, чтобы въедалось на несколько вёсен, потому степные индейцы приняли его за своего. Поставили на ноги, а затем, не знающего, куда податься, отпустили на все четыре стороны. Шаман племени невольно заронил мысль в седую голову, когда попросил кота отнести обещанные людям амулеты в приграничную общину ханства. «Всё равно ты туда идёшь, — рассудил шаман. — Так хоть дело сделаешь, верно ведь?» Кот отнёс. Неизвестно, что понаписал там в приложенном письме хитрющий дед, но наверняка что-то не то, потому что кота приняли за ходока — того, кто из одного поселения в другое относит грамоты и посылки за деньги. Только тут его посчитали ходоком более высокого полёта — между ханством и королевством! Кот клыками скрипнул, но один раз отнести согласился. По степи шагалось легко, дышалось полной грудью, так что он — незаметно даже для самого себя — стал взаправдашним ходоком. Прославился на ближайшие земли и как-то прицепилась к нему кличка Степной. В первый раз услышав, как именно обратился к нему какой-то омега в таверне, кот вздрогнул, отшатнулся, а потом рассмеялся. И снова был он Степным. Судьба, видать.***
Сбоку заклубилась пыль. Кот остановился, переступил с ноги на ногу, терпеливо дожидаясь, когда приблизятся индейцы на взмыленных лошадях. Опять ловят кого-то? С одним из седоков было что-то не так; его как будто везли мешком: уложив животом поперёк коня, отчего часть тела безвольно колыхалась. Бета подслеповато прищурился, но фигура чётче не стала. Глаз лишь заболел сильнее. Подскакавший первым индеец окликнул: — Степной? — Нет, морской, — усмехнулся тот. Ещё один горбоносый индеец лихо заплясал на коне кругом кота. Убедившись, что на лице беты осело достаточно пыли, сделав его коричневым, он гулко захохотал: — Что ж ты, ходок, от собственного-то счастья ушёл? Степной попятился назад, наткнулся на копыта и вспугнутым оленем застыл: — От какого-такого счастья? — Большого. Птичий след на щеке, воротник перьев и всё та же корка льда, охватившая пламенное сердце. К жёлтому узору на груди, который он прослеживал своими руками, добавился затейливый завиток — знак того, что есть избранник. Кот поправил лямки потяжелевшего мешка. — До своего счастья я ещё не дошёл, — отрезал он. — А чужого мне не надо. Просить прощения, Птичка, у тебя не буду: помог я вам бескорыстно, так что живите со Змейкой и радуйтесь. Считайте подарком от меня на вашу совместную жизнь. После чего, плечами распихав загородивших дорогу коней, продолжил путь. Спокойно, не кривясь, не воя. И даже костяшки на лямках не так уж сильно побелели. Он переболел. Индейцы переглянулись. Успокоив их кивком, Вихо спрыгнул с лошади, отдал поводья и решительно направился следом. Молчаливый Хаасф, недолюбливавший езду верхом из-за мешающегося хвоста, заскользил рядом. — Мы искали тебя, — заговорил альфа, когда его соплеменники, убедившись, что их кота убивать не собираются, ускакали с гиканьем. — Искали долго, даже Каменёк пытался у остальных гаргулий помощи найти. Кот упрямо шагал вперёд, ничем не показывая, что слышит его. Вихо продолжил: — А потом Хаасф случайно услышал о неком ходоке, которого зовут Степной. Мы долго не думали — и вот мы здесь. Послушай, Дон, почему ты убежал? Разве наше отношение к тебе изменилось бы, узнай мы правду? — Больно нужна вам была эта правда, — желчно кинул через плечо кот. — Это ведь не касается твоего Хаасфа, зачем оно тебе тогда? — Моего?.. Степной резко развернулся, протопал по пучкам острой травы до Вихо и обвиняюще ткнул пальцем в грудь. — Чей ещё, дружище? На троих ведь любви не бывает, верно? А омеги всегда принадлежат альфам, так уж в природе заведено! Так зачем вам я, пятое колесо телеге? Вы благодарить меня должны, что я без истерик ушёл, а не пытаться к совести моей взывать. Что ещё я должен сделать, чтобы дошло: вы мне не нужны, я не нужен вам. Всё просто замечательно! Хлопок. Бета, хватая открытым ртом воздух, ухватился за щёку. Хаасф, до этого жавшийся к плечу Вихо и сдерживавший себя, чтобы не зажать кота хвостом, не выдержал — влепил затрещину глупцу. — По ккму праф-фу... — недобро понизил наг голос. — П кком прву т' вфсё за вс-сех реш-ш-шаеш-ш? На чт тбе бшка дна? Индеец поддержал его: — Ты взрослый кот, Дон. Мог бы поговорить с нами. Я-то считал, что ты из-за послушника волнуешься, а ты накручивал себя всё то время. — А чего вы вцепились друг в друга так, словно никто не нужен вам больше? — заорал кот, в один прыжок оказываясь перед ними близко-близко, дыша в лицо. — Как тут думать, когда вас и за волосы не оттащить друг от друга было! Словно я мимо пробегал просто! Наг схватил Степного за рубаху и впился в губы злым поцелуем. Кот зарычал, дёрнулся сперва назад, а затем, словно махнув рукой на то, к чему это приведёт, притиснулся к нему, обнимая так привычно, что под сердцем заныло. Когда омегу оттеснил альфа, он не понял, но покорно приоткрыл рот, обмяк в чужой хватке. Наг стащил со спины мешок. — Бльш-ше т' не бдш-ш их тс-скать, — грозно сказал он. — Тльк мня. Н' рках. Дон рассмеялся в губы Вихо и откинулся назад, жадно вбирая изменения, приключившиеся с ним. В кольцо рук индейца подлез Хаасф, и кот повернулся к нему всё с той же легкомысленной улыбкой. Должно быть, ему всё-таки голову напекло на такой жаре. Вот и видится всякое. — Прости меня за те слова, — повинился Вихо. — Ляпнул сдуру, не подумал совсем. Вы мне оба нужны. Наг прохладным кончиком носа потыкался в шею им обоим по очереди. — В' мне тж, — стеснительно сообщил он. И столь это смущение не вязалось с обычным образом Хаасфа, который старался выглядеть покладистей после нежданного поцелуя, что кот поверил: это не голову ему ударило солнцем. Это правда двое ненормальных — альфа и омега — ловили каждый слух, спрашивали всех подряд ради него, беты. Они друг друга стоят. У него в груди всё встало на свои места. Ну кто ещё, если не он, должен быть подле них? Кто ещё растормошит нага и утихомирит вспыльчивого индейца? Дон крепко прижал их к себе. — Спасибо, что нашли меня. Теперь так просто я от вас не уйду, раз уж вы мне такое сказали. Хаасф, засвистев счастливым смехом, потянулся за поцелуем, однако кот вдруг серьёзно спросил: — Как вы думаете, мы можем взять Каменька четвёртым? Мальчишка мне понравился. Над потревоженной степью взвился хохот.