***
Феликс подошёл к окну в своей гримерной. Несуразные шторы бордового цвета каждый раз отвлекали его внимание от утреннего пейзажа. Подоконник был заставлен цветами, давно потерявшими свой аромат, но Феликс берег каждый букет, подаренный ему зрителями. По правде сказать, букетов было не так много, а маленький балаганчик казался еще теснее от сухих и запыленных, некогда живых цветов. Где-то неподалеку раздавались звуки восхищения — это толпа выражала свое одобрение храброму малышу Арти. Златокудрый лилипут привычными движениями открывал клетку с медведицей Ярой (подобрали ее еще медвежонком, когда Пеккатум был на гастролях в России), подходил к ней (зрители восторгались и одновременно приходили в ужас от того, насколько мал был Арти и огромна медведица) и забирался на лапы. Натренированная Яра начинала баюкать лилипута и бормотать под нос нечто, очень похожее на колыбельную. Тогда толпа издавала возглас умиления, завершающий любое выступление цирка. Под бурные аплодисменты медведица уносила Арти за кулисы, не забывая при этом укачивать. Бывало, Яра начинала злиться на слишком громкие крики толпы и рычала на зрителей, но здесь вступал лилипут: начинал плакать и капризничать, словно младенец. И медведице, конечно, тут же приходилось успокаивать «свое дитя». За кулисами Яра еще долгое время баюкала Арти, пока тот не делал вид, что крепко спит. Незаметно лилипут ускользал от медведицы, и Яру тут же загоняли в клетку. И часто случалось, что медведицу забывали запереть. В такие дни Арти приходилось туго. Медведица хватала лилипута за шкирку, укладывала на лапы и принималась укачивать. Скупой Ларри часто посмеивался над Арти, говоря остальным: — Эй, народ! Кого еще убаюкать? Вот так-то! — это был добрый смех, ведь многие в Пеккатуме понимали: медведица привыкла к цирку и любимому лилипуту, и никого из актеров она не обидит. Стоя у окна балаганчика, Феликс мечтал о дальнем странствии. В форточку дул слабый прохладный ветер, сметая пылинки и засохшие листья с подоконника. Но сейчас молодой человек представлял себе теплое солнце, и будто он на палубе своего собственного корабля отдает приказ расправить мачту и плыть вдаль. Нежные лучи обнимали все тело, заставляли закрыть глаза и блаженно улыбаться. Мешали только птицы за окном, посвистывание которых было совсем не похожим на громкие крики морских чаек. — Феликс, ты ещё здесь? — голос Арти был довольно тихим. Молодой человек обернулся все с той же блаженной улыбкой на лице и, долго вглядываясь в темноту, сделал несколько шагов вперед навстречу лилипуту. — Здравствуй, дружище! — он поднял Арти на руки и крепко обнял, будто в самом деле только что вернулся из далекого путешествия по морям. — Что это еще за нежности? — возмущенно пробурчал лилипут. Феликс тут же опустил его на пол и хорошенько потрепал по голове. — Анжелика уже накрыла на стол, пойдем ужинать, — позвал Арти. — Да, конечно, я скоро буду, — задумчиво ответил Феликс. Лилипут кивнул и вышел из балаганчика. Юноша успел придержать открытую дверь и еще несколько минут смотрел, как усердно Арти приглаживает копну своих золотистых волос, торопясь за стол.***
Феликс отодвинул в сторону грубую холщовую простынь. Вечерами она заменяла ширму на время посиделок. Позже — уже девятый год исправно служила Джеку Хэви, которому часто не спалось на новом месте. Глубокой ночью, когда артисты и гости цирка расходились по ночлежкам, Джек приходил сюда. Свои сто семьдесят килограмм он умещал под перекладину, которую скрывала та самая простынь, и, пока никто не видел, всеми силами пытался похудеть. И хотя всем было известно, что Хэви это делал, никто не смел упомянуть о его стараниях вслух. В то же время артисты искренне не понимали, зачем Джек пытался лишить себя единственной для него возможности заработать деньги. — Феликс, — Анжелика похлопала парня по плечу, — присаживайся, ради Бога, что ты стоишь? — Спасибо, — он уселся с краю, и девушка поднесла ему тарелку каши. — … И тут я сказал ему: «Если ты еще хоть раз посмеешь обидеть моих ребят — нашего цирка тут больше не увидишь!» — закончил свою тираду Ларри. Почти каждый день он бахвалился перед цирком, что придавало ему огромный вес в своих собственных глазах. Феликса же его самодовольство все больше и больше раздражало. В ответ на реплику управляющего со всех концов стола поднялся одобрительный гул. — Ты всегда за нас заступаешься, Ларри, — пролепетала маленькая Шарлотта, — мы тебе очень благодарны! Девочке по фамилии де Мелур было всего семь лет, когда она очутилась в Пеккатуме. Родная мать Шарлотты не могла смириться с излишней растительностью на теле дочери (особенно, на лице). Клара де Мелур, так звали мать этой юной особы, и подбросила девочку цирку. Ларри ничего не оставалось, кроме как взять Шарлотту к себе в Пеккатум, тем более что в цирке еще не было артистов с этим чудесным изъяном. — Совсем скоро и ты начнешь выступать, милая де Мелур. Я думаю, что твоя премьера состоится ровно через неделю, — проговорил управляющий важным тоном, тем самым давая понять Шарлотте, насколько ответственно предстоящее событие. — Неужели?! — малышка взвизгнула от счастья и крепко обняла сидящее рядом пузо Джека. Артисты рассмеялись и захлопали в ладоши, а кое-кто даже в стопы. Они знали, что Шарлотта ждала своего выступления почти год. Ларри посмотрел на наручные часы и присвистнул: — Почти полночь, малышам пора спать. На этой ноте артисты стали разбредаться по своим балаганчикам. В этом отношении управляющий непреклонен — он всегда заботился об отдыхе своей большой семьи и, несмотря на свою скупость, не жалел средств на пропитание циркачей. Нужно было кормить и животных. В Пеккатуме так было принято: старшие всегда следили за младшими, забирали их к себе ночевать, придумывали волшебные истории или рассказывали уже придуманные, после чего малыши крепко засыпали. Все как у всех.***
— Анжи? — позвал тихим голосом Феликс. Девушка была занята уборкой кухонной утвари и только сейчас заметила, что парень все это время никуда не уходил. Он переминался с ноги на ногу вблизи мойки, словно порываясь сказать что-то важное. На лице его то появлялась, то исчезала неуклюжая улыбка. Она оглядела Феликса с ног до головы, эти несколько секунд показались молодому человеку вечностью. — Хорошо, дождись меня в гостиной. Я закончу здесь, и мы сможем поговорить. Он отошел от воображаемой столовой и поплелся вдоль аллеи балаганчиков в самый дальний фургон, который служил гостиной и по совместительству спальней Анжелики. Феликс поднялся по крохотным ступенькам и, едва захлопнув за собой дверь, припал к дивану головой. Теперь он судорожно пытался успокоить свои мысли. Те прыгали влево и вправо, одна за другой, это казалось невыносимым. За дверью послышались легкие шаги. Да, это она! На такие мгновения сердце его замирало, потом, когда он видел ее легкий силуэт, начинало биться вновь, только в два, а то и в три раза чаще. — Почему ты не включаешь свет? — прошептала девушка. — Сейчас он нам не нужен, — Феликс успел перехватить ее руку, которая тянулась к выключателю, и притянул Анжи к себе. При одной только мысли о происходящем девушка зарделась румянцем, едва различимым при лунном освещении. — Я давно хотел признаться тебе, — продолжал юноша. Еще в первый раз, когда я увидел тебя в Пеккатуме… — он запнулся. Я верю, это прозвучит глупо и даже самоуверенно с моей стороны. Анжелика, я совсем не знаю тебя, но чувствую, будто прожил с тобой вечность. Она слушала его молча. И также молча с ним соглашалась. — Я принял решение. Оно далось мне нелегко, но только сейчас я понял, что должен был сделать это давно, еще тогда, в тот день, когда отец бросил меня и мою мать в нашем старом чуланчике. Назвать мой прошлый приют домом у меня язык не поворачивается. Теперь я знаю, я обязан найти своего отца и узнать, почему он покинул нас. Анжелика пропускала эту горящую тираду через свою голову и свое сердце, она чувствовала, как Феликс дрожал, как волновался и задыхался от распирающих его слов. Он то и дело останавливался, но продолжал говорить о своем намерении вновь. Она подвинулась к Феликсу ближе, обхватила его голову обеими руками и прижала к себе. От такой, по-матерински нежной ласки, Феликс почувствовал невероятное успокоение, и наконец он выдал: — Я хочу, чтобы ты следовала за мной, ты очень дорога мне. Я уже собрал для нас небольшие узелки, — он вырвался из объятий и полез под диван, откуда достал одну из таких, приготовленных им связок. — Я спрятал все, что нам необходимо, тут, ты же знаешь, Ларри искал бы их в моей комнате! — он почти переходил на крик, а глаза его даже при свете луны искрились ярким бредящим светом. Анжелика оглядела его. Сейчас он сидел перед ней на коленях, охваченный своим болезненным желанием, серьезный как никогда. Феликс и сам понимал, как ему осточертело быть в этом месте, ему казалось, что цель его лежит где-то дальше, за пределами Пеккатума, этого города и даже страны. Он схватил Анжи за щиколотку и не отпускал, глядел в ее глаза и ждал ответа. — Феликс, мне кажется, ты не в себе, тебе стоит отдохнуть, быть может выпить сладкого пива, завтра выступление, и ты… — Анжи! — он воскликнул, но тут же перешел на шепот, — я не шучу, поверь мне, я ведь… я люблю тебя. Она подскочила на месте и тут же замерла. Вокруг стало так тихо, даже птицы перестали напевать колыбельные, ветер остановил путешествие по сухой земле, и листья деревьев, вслед за Эвром, перестали колыхаться. Тишина начинала давить на уши, Анжелика вышла из ступора: — Уже поздно, быть может, завтра мы поговорим об этом… Он тихо поднялся и, не глядя на девушку, вышел прочь из гостиной. Она казалось ему единственным лучом надежды в этом странном месте. Да, он здесь вырос, но когда он первый раз попал сюда, уже тогда понял, что Пеккатум никогда не заменит ему родных стен. Он не понимал, почему Анжелика не ответила ему. Феликс шел из комнаты девушки к себе и не замечал, как приветливо проскрипела ему дверь балаганчика, и как он очутился в своей холодной постели. Эта ночь показалась ему самой долгой из всех ночей в Пеккатуме. Он хотел уйти с Анжеликой, он сделал бы это, если только она сказала бы свое «да». Феликс уже представлял, как они путешествуют по скалам. Она готовит обед для них на костре, варит что-то ароматное, кажется суп с рыбой, и он, возвращаясь с охоты, бежит быстрее на теплый запах дома. Пусть не совсем того, какой представляется людям при произнесении слова «дом». Пока, наверное, это был бы маленький шалаш. Они собирают ягоды в лесу, и он учит Анжи, что белладонна, к примеру, ядовита, а вот плодами кизила питаться можно. Возвращаются к «дому», а там их ждет готовый ужин. Они принимаются за еду, беседуют о том, какая будет погода завтра и о других мелочах. А сейчас? Как же глупо он поступил! Зачем он признался ей?! Просто безумие! Он корил себя, глушил боль сладким пивом и медленно проваливался в тяжелый сон.***
Когда Феликс открыл глаза, было около двух часов пополудни. Сейчас он выглядел крайне уставшим и заспанным, казалось, эта ночь его утомила. Торопиться было уже некуда, завтрак он проспал, а показательные выступления были намечены только поздним вечером. Немного поразмыслив, парень решил остаться в своей постели. Он положил локоть себе под голову и так остался бы лежать, если бы не ветер, снесший с маленькой тумбочки шуршащую бумажку. Феликс услышал звук и вначале подумал, что, быть может, это сухие листья падали с окна. Потом представил, что шуршание было достаточно громким для листьев, согласился со своей мыслью и уже заинтересовался звучанием. Он приподнялся на полусогнутой руке, потянулся к полу и обнаружил записку. Теперь он вне всякого сомнения считал, что источником звука была именно она. Почерк в ней был размашистым, но довольно мягким, угол наклона в правую сторону был почти тридцать градусов, круглые завитки имели буквы «б», «в» и «д» — это не придавало ему уникальности, но из этого только, парень мог заключить, что обладательницей этой манеры письма была женщина. Содержание записки было таковым: «Дорогой Феликс! Сегодня ты не явился на завтрак, я была вынуждена писать тебе это письмо. Странно, что Ларри даже не побеспокоился о твоем отсутствии, впрочем, у него сейчас много забот — последний день Пеккатума в Беллюард-тауне. Вчера ночью, когда ты объяснился мне в своих чувствах, я долго не могла уснуть. Ты говорил, что я очень дорога тебе — мне это приятно. Я понимаю, что ты не обманываешь меня в своих намерениях, теперь и я не хочу лгать тебе. Пойми меня, мой милый Феликс, но я не могу ответить тебе взаимностью. Пеккатум давно перестал быть для меня просто работой, он был и будет мне родным домом. И я не могу просто взять и покинуть это место. Я не могу бросить Шарлотту, Джека, всех остальных; и даже Ларри я не могу бросить. И как бы я не хотела, я не смогу покинуть Пеккатум с тобой. Прости, Феликс». Старшая помощница прислуги Анжелика МакКоэн.