***
Майкрофту семнадцать, и он знает, что от эмоций гораздо проще ограждаться, чтобы оставаться независимым – не только от них, но и от своей родственной души. Подрастающий Шерлок как раз выходит из самого раздражающего возраста наиглупейших вопросов, научившись в краткие сроки читать и писать, так что вся семья вздыхает с облегчением, когда он с энтузиазмом берется за книги и начинает проводить свои дни уже наедине с ними, не требуя постороннего внимания. Самому старшему отпрыску четы Холмсов же жизнь и вовсе кажется элементарной – учеба дается невероятно легко, домашнее обучение позволяет не тратить напрасно время на общение с посторонними, а огромное количество свободных часов можно посвятить чему угодно. Майкрофт выбирает живопись и с удовлетворением находит в ней долю логического расчёта, который его всегда успокаивал. Сны видеть он не перестал: те возникали раз в два-три месяца, неизменно наполненные злостью, горечью и – всегда – болью. Физическая она или нет, Майкрофт сказать четко не может, связь между ним и его родственной душой слишком слаба – они никогда и не пытались наладить контакт. Попыток заговорить со своим невидимым партнером – мысленно Холмс называл своего соулмейта исключительно так – больше не предпринималось. Каждую такую ночь Майкрофт терпит, пытаясь абстрагироваться, и в конце концов это у него даже практически получается: не_свои эмоции постепенно кажутся все более слабыми, пока, наконец, от них не остается лишь едва заметный отголосок. Майкрофт действительно гордится собой на следующее утро. Майкрофт думает, что так правильно.***
В возрасте двадцати трех лет Майкрофт возвращается в пригород Лондона, в дом родителей, чтобы провести очередное семейное Рождество. Братья украшают спальни – требование вездесущей мамочки – когда из кармана младшего Холмса вываливается неприметный пакетик. Майкрофт хорошо запоминает холодную волну мурашек, протянувшуюся в мгновение от копчика до самого затылка, когда его пальцы клещами впиваются в острый локоть Шерлока, дернувшегося было за оброненной вещью. Майкрофт прибегает ко всему своему ораторскому мастерству и уговаривает родителей отправиться сразу после праздника в поездку за границу, и едва истекают положенные на путь до аэропорта три часа, отправляется в комнату брата. Он проводит тщательнейшую ревизию в ней, а потом и во всем доме, отлавливает самого Шерлока, до хрипа в голосе рассказывает о последствиях, но тот не слушает. На следующее же утро Шерлок исчезает, и находит его Майкрофт в одном из городских притонов, полуживым от передозировки. Он привязывает младшего брата к столбикам кровати, едва оказав необходимую помощь, и остаток дней – пять, чуть меньше недели – до прибытия родителей Шерлок проводит именно в таком положении, покидая комнату только по нужде и строго под конвоем. Впервые за всю свою жизнь Майкрофт становится инициатором совместного сновидения, в котором он молча злится на всех вокруг и самого себя, откровенно не зная, что делать дальше. На присутствие своего партнера внимания он не обращает совершенно никакого внимания ровно до тех пор, пока глухая тишина не начинает заполняться тихим, на грани слышимости, незнакомым голосом.«Lavender's green, dilly, dilly, Lavender's blue, If you love me, dilly, dilly, I will love you»
Одновременно Майкрофт ощущает слабую волну смущения с той же стороны, что, впрочем, уже исчезает на следующий раз. За пять ночей он успевает выучить незамысловатую колыбельную до конца.***
Собственное двадцатидевятилетие Майкрофт отмечает в пустой квартире, сидя в кабинете перед тремя папками с официальными бумагами. Работа у него в приоритете, а трудоголизм, судя по всему, в крови, и этот праздник, как и многие другие, Холмс предпочитает проводить более-менее продуктивно. Считая подобные события переоцененными, он с утра выслушивает поздравление родителей, вежливо благодарит по завершении разговора и отправляется к кабинету или – в зависимости от обстоятельств – на очередную встречу. Работа в политике требует не только нагрузки, но и весьма сильного напряжения, умения контактировать с людьми и постоянной готовности сорваться с места в случае чрезвычайной ситуации. Ни с чем из перечисленного у Майкрофта проблем нет, так что все знакомые уже давно пророчат ему блестящую карьеру. Послаблений в этот день Майкрофт позволяет себе только два. Первое – кусочек сладкого пирожного вместе с чашкой крепкого, как и всегда, кофе вместо полноценного завтрака. Второе – короткий взгляд на опоясанное знаковой линией запястье, лежа в постели, перед тем, как закрыть глаза. Сновидений последние несколько лет у него нет.***
В тридцать пять лет Майкрофт занимает достаточно важный пост, чтобы периодически лично видеться с Ее Величеством и, соблюдая традиции, испивать на пару по чашечке слабо заваренного чая. На руке его, под белоснежным манжетом, скрепленном дорогими запонками из благородных металлов, теперь не красуется аляповатый ремешок детских часиков, потому что надобности в нем уже нет. Холмс мог бы при желании позволить себе более дорогой и серьезный аналог, но смыслом в этом действии бы и не пахло. С ним – помощница-секретарша, следящая за графиком, сводящая по времени встречи с политиками и дипломатами всех сортов и выполняющая прочую мелкую работу. Кофе теперь Майкрофт заваривает не сам себе и даже не прибегает к помощи автоматов – им занимается тоже Антея. У него не квартирка в Лондоне, а крупный особняк на окраине – там, где чище воздух. А еще у него сеть камер, простирающаяся за пределы города, неограниченный контроль и поражающие масштабами полномочия. В тридцать пять лет у Майкрофта есть, кажется, все, о чем только может мечтать человек. В тридцать пять лет к Майкрофту возвращаются совместные сновидения. Из сосущей темноты на него волнами наплывает боль – физическая и слишком сильная, чтобы не чувствовать, даже для такой слабой связи. Она практически не отпускает – лишь дает короткие минутные передышки – и Холмс стонет, корчится, когда терпеть уже нет возможности. Что там происходит с его партнером, он не имеет ни малейшего понятия. После пробуждений Майкрофт обнаруживает сбитые простыни и сцепляет зубы крепче, потому что слабые отголоски от чужих ощущений все еще имеют место быть. Так проходят две недели, а потом линия на запястье внезапно бледнеет, почти сливаясь с кожей. Майкрофт смотрит на нее – с искренним ужасом – и ждет. Когда, через два дня, внезапно приходит сон, наполненный не болью, но уже каким-то разрывающим голову жаром, Майкрофт почти смеется – счастливо. Он сидит в зияющей черноте, слыша словно бы сквозь толщу воды тихие стоны, и не имеет понятия, как облегчить состояние своей родственной души. Забытые строки всплывают в голове сами собой.«Who told you so, dilly, dilly, who told you so? 'Twas my own heart, dilly, dilly, that told me so.»
***
Когда напротив тридцатишестилетнего Майкрофта оказывается доктор Ватсон, так самозабвенно отказавшийся от предложения присесть и сейчас напряженно сжимающий трость в твердой ладони, тот лишь иронично вздергивает бровь, ведя свой практически монолог и едва ли не в открытую насмехаясь. Джон в ответ хмурится, настороженно следит, наблюдает, готовый, если что, перейти к открытым действиям, и все, кажется, идет так, как должно до тех пор, пока Холмс не касается раскрытой ладони. Рука Ватсона крупно вздрагивает, но отнюдь не от тремора – по той же причине безостановочно дрожат застывшие пальцы Майкрофта, потрясенно уставившегося на открывшуюся рукавом куртки полоску кожи чужого запястья. Пару мгновений назад окольцовывающая его полоса, на долю секунды вспыхнув, исчезает. - О, - многозначительно выдает Джон, сбитый с толку, и поднимает глаза, натыкаясь на такой же неверящий взгляд. Через минуту или целых две – непозволительно много для того, кто зовет себя Холмсом! – Майкрофт, наконец, возвращает себе дар речи. - Доктор Ватсон, говорите, - медленно произносит он и по инерции, собрав по крупицам информацию – досье Джона даже не просматривалось им ранее – добавляет: – Бывший военный, год назад получили ранение и были демобилизованы по состоянию здоровья. В детстве имели проблемы с родителями и, полагаю, сверстниками. Ватсон давится воздухом, смаргивая наваждение и ощущая, как аккуратные пальцы опускаются обратно на его мозолистую ладонь. - Я так не могу. Как вы, - честно признается он, осторожно сжимая узкую руку в ответ. - А вам и не нужно, - Майкрофт на мгновение замолкает, резко вспомнив нечто важное. – Почему именно колыбельная? - Что, простите? - Джон вопросительно приподнимает брови, но через пару секунд до него доходит. Он морщится, небрежно поводит плечом. – Сестра постоянно мне ее пела. Думаю, это что-то вроде запечатления на мелодию. Кивнув, Холмс вешает зонт на собственное предплечье и освободившейся рукой обхватывает Ватсона за локоть. - Я полагаю, нам есть о чем поговорить. Джон улыбается. - Да. Мне тоже так кажется, мистер… - Просто Майкрофт. В тридцать шесть лет Майкрофт чувствует себя цельным.