Sun rize

      Небо неспешно светлеет. Звезды исчезают с тёмного полотна, гаснут, спеша укрыться от яростного света поднимающегося солнца. Они здесь другие, не такие яркие, как в Асгарде. Маленькие тусклые огоньки, словно слепленные из клочков белой бумаги и потому таящие даже от света ночных городов. На границе изломанной полосы заснеженных гор небо окрашивается в бледно-розовый, словно кто-то проткнул синий бархат ночи иглой, и теперь он истекает кровью. Я повторяю за ним, надрезая ладонь острым ножом. Прохладный воздух облизывает рану, но я терпеливо жду, пока кровь не соберётся в небольшую лужицу. Только тогда я раскатываю на колене пергамент и осторожно беру в руки остро заточенное белое перо. Человеческие выдумки вроде ручки кажутся мне кощунством и не только они. Все эти полёты в космос, безмерное выкачивание ресурсов из собственной земли и перепродажа их друг другу, гонка вооружения, которая только привлекает таких, как Танос. Наконец облака становятся алыми, как повязки на ранах бойцов. Эта планета будто создана для того, чтобы захлебнуться кровью. Она уже достаточно изранена людьми. Я смотрю вдаль, на залитые краской горы. Чтобы начать писать, мне нужны силы, ибо их больше нет во мне. Нет ни на что. Их выкачали вместе с эмоциями, с моей душой, вместе с тобой.       Дорогой брат! — первая строчка. Почти бездумная, почти без усилия, но мне всегда было легко начать, не так ли? Ты знал об этом. Я скучаю по тебе. У меня всё хорошо. Я до сих пор нахожусь в Мидгарде. Здесь встаёт и садится солнце, восходит луна, меняется погода не зависимо от моего настроения*. Планета выжила, а кто-то до сих пор считает всё произошедшее сказкой. Тот, кого это не коснулось, не нас с тобой. Прости, я тупой. Я же обещал тебе больше не говорить об этом, но ты же знаешь меня лучше всех. Когда я волнуюсь, связные речи мне неподвластны. Я скучаю по тебе, мой брат. Скучаю и надеюсь, что у тебя всё хорошо. Какая у тебя погода? Тепло и солнечно или там туманно и холодно? День или ночь? Я хочу знать всё. Хотел бы знать. Ведь я ещё думаю, что ты напишешь мне хоть строчку. Ответь мне, я нуждаюсь в тебе: в шутках, в теплых руках и губах. Теперь ты можешь назвать меня эгоистом. Я ничего не скажу против. Прости меня. За всё. Я знаю, что прошу прощения снова и снова, надоедая тебе. Но я должен делать это каждый раз, когда думаю о тебе, мой храбрый брат. Я не смог защитить тебя, не смог. Теперь боль — моё вечное наказание. Я прошу тебя, напиши мне. P. S. Я люблю тебя, Локи. Твой Тор. День заявил свои права, яростно испепеляя первым лучом солнца последние ночные тени. Я вылил лишнюю кровь, перемотал порез платком. Письмо не должно быть испорчено. Долго вылавливал в кармане зажигалку. Посмотрел сквозь яркий пластик на солнце. На дне болтались жалкие остатки жидкости. Я бережно скатал пергамент в трубку, вытер перо о носовой платок и спрятал его во внутренний карман. Чиркнуло колесико зажигалки. Жадный огонёк быстро разросся, сворачивая пергамент и отрывая от него кусочки. Почерневшие, ещё тлеющие по краям. Они летят к небу. К тебе, Локи. Я обжигаю пальцы, но не отпускаю письмо, пока оно не прогорит полностью. За спиной тихо шумят колеса. — Тор, ты едешь? Я смотрю на высветленное небо. Оно совсем не такое, как в Асгарде. Слишком бледное, выгоревшее, уставшее. Но мне до сих пор кажется, что я вижу искры тлеющего письма. Я надеюсь, что, читая его, ты улыбаешься. — Да, Кэп, я еду.