Ты увидишь меня в цветах/ You'll see me in the flowers

      Когда ты впервые видишь Люсьена, ты чувствуешь, будто что-то прорастает в желудке. В ночь в Стране Чудес ты поливаешь эти ростки алкоголем, удобряешь их джазом и сигаретой, поделённой на двоих, пока они не расцветают, обещая новое Видение. Ты просыпаешься на следующее утро, а твоя глотка забита чем-то толстым и настолько удушающим, что ты начинаешь кашлять себе в ладони. В твоих дрожащих руках остаётся парочка мокрых и мятых лепестков тюльпана, лепестков белых и изящных, как только что выпавший снег. Ты очарован ими так же сильно, как и напуган, и ты почти уверил себя, что это розыгрыш или галлюцинация, если бы не откашлял ещё несколько таких же, пока чистил зубы. Ты не знаешь, что это за цветы, или как они попали внутрь тебя, но начал подозревать почему ты чувствуешь их прорастающие глубже и глубже в твои внутренности корни каждый раз, как Люсьен называет тебя «Гинзи».       Цветы растут всё больше с каждым взглядом, прикосновением и словом, пока ты не переполнен ими настолько, что едва чувствуешь голод. Но каждую ночь, стабильно, они сбрасывают свои лепестки с твоего языка, оставляя тебя подрагивающим и слабым, заставляя тебя чувствовать внутри себя бóльшую пустоту, чем ты когда-либо ощущал до их появления. Тебе бы хотелось, чтобы они всегда цвели, но каждый раз, когда Люсьен отвергает написанное тобою и уходит искать другого писателя, ты чувствуешь их увядание там, внутри, чувствуешь как лепестки тяжело опадают на дно желудка, чтобы позднее, в одиночестве, вырваться наружу. Ты бы хотел наслаждаться ими утром, находя их блестящими на подушке и наволочке, но их чувственная красота лишь напоминает о красоте его.       В конце концов, ты обнаруживаешь, что они есть и у Дэвида. Он хорошо прячет свою болезнь за носовым платком и сдержанностью, однако ты раскрываешь его секрет, когда находишь лепестки красных роз, разбросанных на эссэ, которое он оставил на рабочем столе Лу. Ты удивлён и тем, что замечаешь пятнышки крови, формирующие тёмные пятна на бумаге; когда ты спрашиваешь об этом Девида, он говорит, что у его растений есть шипы.       Ты хотел презирать его, но в итоге жалел его более всех остальных. Как-никак, вы поражены одним и тем же. При наполнявшей ваши вены пустоте, стоило Люсьену оказаться рядом, вы оба поворачивали головы, дабы понежиться в лучах его света, потягиваясь листьями в сторону Солнца, которого не суждено достичь. Может вы и были соперниками, но на закате дня вы оба оставались одни, без него, извергая ссохшиеся лепестки в белые раковины.       Ты так отчаянно пытался сохранить цветы живыми, что жаждал внимания Люсьена, как наркотика, постоянно его искал. Иногда ты думаешь, что если бы он просто ответил тебе взаимностью, полюбил тебя так же сильно, как ты любишь его, то цветы бы никогда не погибли снова, а ты был бы избавлен от еженощной муки. И когда ты, наконец, поймал его губы в поцелуе, приходит чувство того, как цветы множатся и растут: растут так сильно, что заполняют горло, а дышать, не ловя жадно ртом воздух между жаркими столкновениями губ, становилось невозможным. Но в этом головокружительном экстазе ты не обращаешь на это внимания, потому что ещё никогда в тебе не было столько жизни.       Когда ты отстраняешься, на губах Люсьена задерживаются белые лепестки, а выражение его лица в долю секунды сменяется отвращением, пока он сплёвывает их в траву. — И ты тоже, — говорит он, отворачиваясь, с болью в голосе. Но ты — тот из вас, кто чувствует, словно его сердце вывернули наизнанку вместе с цветами.       Дэвид находит тебя утром; его губы в крови, и, взглянув на бледность его кожи, услышав отчаяние в его голосе, ты делаешь вывод, что те смертельные розы уже, наверное, просочились сквозь всё его тело, разрывая его плоть изнутри. Ты отправляешь Дэвида к Люсьену, а сам пытаешься найти кого-то на его место, но даже тот высокий блондин, лишивший тебя девственности, не заставляет цветы расти опять. После этого ты стоишь в душе — рука прижата к животу, отрывая лепесток за лепестком; ты смотришь, как они забивают слив.       Далее ты узнаёшь, что Дэвид мёртв. Его убили не розы, а человек, который их посадил. — Он рассказал тебе, как это произошло? — спросил Билл. — Он сказал, что заколол его в грудь… — Нет, Аллен. В живот. Он всадил ему нож в живот, взрезал его и вырвал розы голыми руками.       Ты чувствуешь, как лепестки твоих собственных цветов опадают со своих стеблей. В ту ночь тебя тошнило хуже всего, а каждый из белых лепестков, извергаемых тобою, в напоминание был окрашен красным.       Из своей тюремной камеры Люсьен просит тебя о помощи. И ты хотел её ему оказать, но стоило тебе посмотреть на израненные шипами вырванных роз руки, обвитые вокруг прутьев решётки, ты видишь розовые стебли, которые впивались в них, пачкая их кровью.       Вместо того, чтобы давать показания за Люсьена, ты идёшь в больницу, просишь тебя вылечить от этой болезни. Они говорят, что она называется Ханахаки* — болезнь неразделённой любви. Тебе следовало знать. Они предупреждают, что ты потеряешь все свои чувства к Люсьену после удаления цветов, но ты настаиваешь на том, что это именно то, что тебе нужно. Ты не чувствуешь потери, когда решаешь отпустить это.       Один цветок остаётся неповреждённым. Ты приносишь его Люсьену в его камеру, передаёшь сквозь прутья решётки, будто предлагая мир. Ты садишься на пол, пока Люсьен нежно проводит пальцами по витым белоснежным лепесткам, прослеживая кроваво-красные вены - трагическое напоминание о розах, которым он отказал в таком отношении. Ничто не волнуется у тебя в животе, пока ты на него смотришь. Ничто не распускает почки, не растёт и не цветёт. Люсьен больше не Солнце, что живит тебя, и ты чувствуешь себя здоровым, целым. - Ты будешь мне писать? - спрашивает Люсьен.       Ты говоришь, что будешь присылать ему цветы.