Запреты

В салоне машины громкая связь по телефону создавала эффект присутствия говорящего. Савада Иемицу был в гневе. В последние месяцы Занзас часто наблюдал его в таком состоянии. Впрочем, Иемицу был там, у себя в ЦЕДЕФ, а Занзас удобно лежал на кожаном кресле, уложив голову на колени Цуны. Кстати, именно Цуна включил громкую связь, бросил телефон на противоположное сидение, воткнул наушники в уши, включил свои китайские мультики и одними губами произнёс: «Твой черёд слушать». Занзас фыркнул. Прислушался. — …и запрещается выходить из дому после десяти, пить где-то, кроме фуршетов, и что-то крепче шампанского, садиться за руль в нетрезвом состоянии, летать голышом… А, это! Это они с Цуной поспорили, не слабо ли им будет облететь Эйфелеву башню и расписаться маркерами на самой вышине. Между прочим, они были не голые: на высоте не так жарко, как внизу, да и селфи в пафосном красном плаще и трусах получилось удачное. — …танцевать с дочерями дона Франчески… Да эти близняшки — давалки одноразовые, и шуточку ту не повторить уже. Занзас зевнул, покосился на Цуну, который зажал между собой и стенкой ведро с попкорном и увлечённо теперь им хрустел. Ну а ему что прикажете делать? Подрочить, что ли, со скуки? Это мысль. Занзас расстегнул штаны, приспустил с трусами и лизнул ладонь — пару раз. Дрочить рядом с Цуной было одно удовольствие — мальчишка жарко покраснел от лба до ключиц и пронёс попкорн мимо рта. Сделал страшные глаза, на что Занзас жестами ответил: кто увидит? Цуна ухмыльнулся как дурак и, глянув на зажатый в кулаке член, заинтересовано прикусил губу. Припухнет, нальётся цветом, Занзас с удовольствием зацелует этот рот, а пока состроил рожу и принялся неспешно вбиваться в кулак. Выпутав щиколотку из штанины и белья, спустил одну ногу вниз, чтобы шире расставить бёдра. Поёрзал, грубовато прочертил пятернями от колен к паху и, выдохнув, прикрыл глаза. За воплями Иемицу угадывалось дыхание Цуны, иногда его заглушал звук сглатывания — нравится зрелище, да? От Цуны шло живое тепло, заводящее почище иных ласк, а сам он едва заметно пах сладкой кукурузой, пламенем и туалетной водой: приятно, возбуждающе. Пальцы Цуны в это время водили у него за ухом и теребили то прядь волос, то вплетённые перья — словно огромного кота гладил. Член в ладони быстро набух и потёк, мышцы живота, бёдра и пах затвердели и заныли от горячего и пряного возбуждения. Занзас представлял, как Цуна отсасывает ему искусанными губами, бесяще и приятно задевая кожу своими патлами, и Занзас изнывает от этих ощущений, от того, как нетороплив и чуточку неумел рот и крепко сжимают его колени сильные руки. Но вместо этого пальцы в кукурузных крошках погладили его губы, надавили просяще, но уверенно, а проникнув, щекотно погладили нёбо и скользко задвигались по языку — глубже, и глубже, и глубже, до хриплого стона и искр вдоль хребта, до потряхивающих мышцы спазмов. Костяшки зашарили вокруг, толкнулись в щёку и описали круг... Этот сучоныш трахал его рот, и даже наушники не вынул! Занзас открыл глаза, и губы Цуны, едва касаясь его рта и обжигая, шевельнулись в почти беззвучном: «Я бы тебе отсосал» и мягко, уверенно прижались. Занзас вздрогнул, прикусил пальцы, вдохнул чужой, мучительный стон — и спустил в кулак. — …и, в довершении всего, вам запрещается находиться рядом друг с другом на расстоянии менее десяти метров! Вы меня слышите?! Занзас дёрнул за наушники Цуны, заставляя тоже это слышать, и насмешливо произнёс: — Нам запрещают видеться. — Папа! — Цуна выронил свой мини-компьютер. На нём кто-то дрался. Опять роботы, наверное, и как же всё лениво, и где, мать их, его платок или хоть салфетки... — Но как же Ва... — Всё, поговорим дома! — Иемицу отключился. — Дедушка его уговорит. — На хмуро сжатый рот Цуны смотреть спокойно было невозможно. — Ну, пока не уговорил… Занзас сел, поддёргивая штаны вверх, и втянул Цуну к себе на колени. Студент недоделанный… В рубашке, джемпере и отутюженных брюках — только очков не хватает, чтобы совсем как ботаник быть. Но Занзас его хотел. И, кажется, любил. Вот такого нелепого «неудачника» Цуну, который не боялся летать в одних трусах («После тренировок Реборна это уже совсем не страшно!»), дрался так, что потом три пожарные машины всю ночь тушили место боя, стрелял как полный лузер и целовался как блядь. Цуна откинул голову ему на плечо, по-кошачьи, мокро лизнул шею, залез непоседливыми руками под пиджак, нащупал кобуру и потащил беретту наружу. — Это ещё зачем? — нахмурился Занзас. — Мои пушки не лапай. — А если так, Занзас? Цуна неторопливо скользнул языком по стали ствола, поводил обкусанными припухшими губами по дулу, прихватили мушку и, медленно погрузив его внутрь, слегка сжали зубами. Занзас тяжело сглотнул и едва не спустил ещё раз. Щёлкнул предохранитель, Цуна странно улыбнулся, и тут машину подбросило. Сердце Занзаса рухнуло в пятки, Цуна клацнул зубами по стволу и взвыл. Пистолет покатился по дну салона вместе с остатками попкорна. Их вновь подбросило, понесло-завертело. Удар. Очнулся Занзас по прежнему в машине, но лежащим на Цуне. В бедро упирался стояк. Ну охуеть, стрессоустойчивый мусор. Нос у Цуны был разбит, губы в крови, правда пялился он почему-то так, что захотелось трахнуть его прямо здесь. — Как думаешь, сколько запретов мы сейчас нарушили? — Много?.. — слизнув кровь с верхней губы, неуверенно пробормотал Цуна, пожирая его глазами. — Как насчёт ещё одного? — Занзас выбил дверцу, вытащил их обоих, следом непочатую бутылку бурбона, лёд и стаканы, которые в барном шкафчике каким-то чудом не разбились, так, пара трещин. Водитель был в отрубе, но жив и, вроде, цел. Его оставили приходить в себя неподалеку, огляделись — никто не нападал. Ну и ладно. Кто знает, может, Иемицу их там помянул добрым словом, а оно возьми и долети... Белкой под колёса. Сидя на травке в стороне от машины, Занзас пытался платком оттереть Цуне лицо, а тот ему — залепить пластырем рассечённый висок. Его дурацкая сумка с учебниками тоже выжила, вместе с пластырем и резинками. Словно намекали. — Сначала трахнемся, потом нажрёмся, потом слетаем глянуть на Пизанскую башню? Может пламенем удастся выровнять её? Или в обратном порядке? Сначала башня… — предложил Цуна, но Занзас перебил: — Мы в Риме, на каникулах. А Пизанская башня в Пизе. — Думаешь, не долетим? — Цуна сделал глоток и поморщился, добавил ещё льда. Занзас задумался. — А вообще, мы уже приехали, — вдруг сказал Цуна. — Что? — Говорю, просыпайся, мы уже у ворот. Занзас открыл глаза и непонимающе, сонно глянул на Цуну. Бледный, хмурый, в тёмно-синем костюме-тройке и с виндзорским узлом на галстуке, он сжимал в руках телефон, из которого лился гневный голос Иемицу. И никакого попкорна рядом. Не поднимая головы с колен Цуны, Занзас спросил: — А давай подвинем Пизанскую башню, Савада. В глазах Цуны, пристально посмотревшего на него, мелькнуло что-то… хулиганское? И исчезло. Он сбросил звонок и спросил: — Ты серьёзно? — Сначала подвинем, потом нажрёмся, потом потрахаемся. Цуна промолчал. Вышел из машины, не особо бережно скинув с себя Занзаса. Но дверца не закрылась. Нагнувшись, Цуна тихо сказал: — После собрания в пять. Быстрее всего из Рима до Пизы добраться на скоростном поезде с центрального вокзала, время в пути — три часа. Прихвати с собой выпивку и презервативы. У тебя будет наличными 74 евро, чтобы нас по карте не отследили? Занзас усмехнулся. — Всё будет. А сейчас пиздуй на свою встречу и думай о том, как хорошенько я тебя выебу на травке перед этой рухлядью, прежде чем похерю её исторический наклон. И снова эта упрямая линия рта, волнующая как и несколько лет назад. Цуна вдруг рассмеялся. — А помнишь, отец запрещал нам ближе, чем на десять метров, подходить друг к другу? Занзас провел ладонью по худощавому боку Цуны, задел мимолётной лаской, дразнясь, бедро. — Когда это ты слушал отца?