Wissende Augen

Бобы... бобы... Именно это слово он повторяет из раза в раз в своих ночных кошмарах. С тех пор, как дорогая сестренка умерла, как умерла мать, прошло достаточно времени, чтобы стереть из головы этот отрезок жизни, убежать, но Якобу об этом постоянно напоминают. О том, что вина лежит на нем и будет лежать до гробовой доски. Вильгельм хочет казаться смелым, и это у него отлично получается. Но быть смелым и казаться им — две разные вещи, точно так же, как заговаривать зубы простым крестьянам и обсуждать важность сохранения немецкого языка на Берлинском симпозиуме. Якоб хотя бы не притворяется тем, кем не является, хотя бы честен с собой. "Тебе не пригодятся твои знания. Что ты будешь делать с ними, мастер словесности, когда приспичит заработать деньжат? Как всегда останешься с носом..." — говорит с укором старший брат, раскаливая горячее железо, и в душе Якобу хочется спрятаться. Провалиться под землю, если появится возможность. А потом, оказавшись на задворках вселенной после окончания университета, он снова окажется с руками, полными бобов. "Вокруг один обман," — повторяет Якоб себе перед сном в попытке опрокинуть сказочный полог. Поверить в то, что единственной реальности, где есть место красоте, где смерть можно победить треклятыми бобами, попросту нет. И слова старшего брата, как всегда, просто подтверждаются. И Якоб просто рожден, чтобы подтверждать их на практике. На первое дело Якоб пошел, только находясь на грани отчаяния. За комнатку, в которой они жили, нужно было платить, а карманы можно просто вывернуть и вздернуться на собственном галстуке. А потом Уилла словно осенило. Он только и твердил весь день про бобы, словно Якоб знает, о чем он вообще говорит. Догадывался, конечно, при всей его тяге к авантюризму, но не задумывался, что он зайдет так далеко. Слишком далеко. — Лотта погибла из-за тебя, понимаешь? И теперь она тем более не простит, если ты утащишь меня за собой в яму, — сказал тогда Уилл, а Якоб уже едва стоял на ногах и, в принципе, был готов на всё, лишь бы во рту затесался кусок хлеба. — Никто не живет так, как живешь ты. Никто не живет в сказках, черт бы тебя побрал! Разумеется, Уиллу ни до кого дела нет, кроме себя самого. Больше, чем мять грудь всяких распутных девок из грязных таверн, он любит только себя. Сколько себя Якоб помнил, он всегда оставался козлом отпущения. Работая бок о бок с жуликом, становится сложно по утрам усмотреть в отражении хорошего человека. Он готов часами разглядывать свое отражение, чтобы увидеть там кого-то другого. Кого-то другого. Кого-то, кто не верит всем людям на свете даже в свои двадцать пять. Первое дело не легче последнего, а поэтому, когда Делатомб велел казнить двух остальных прохвостов, очередь дошла бы до них. Говоря вернее, отправившись в Марбаден, они только с превеликой охотой подписали себе смертный договор, лишь ненадолго эту самую смерть отсрочив. Но перед смертью не надышишься. Странно, но Якоб не чувствовал себя обреченным. Старенькая деревенька словно жила своею жизнью, словно в ней была душа. Лесная чаща пропитана слабостью и удушьем, что стоит держаться от неё за километр, а их туда и послали — на реку Стикс, идущую только в один конец. А потом он встретит Анжелику. Взбалмошную охотницу, которая так же преданно верит в глупейшие сказки, хоть и старательно пытается это скрыть. В сказки, где победа никогда не бывает за злом, под конец всегда веришь с трудом. Она думает, что Якоб не замечает, как она вздрагивает, когда её рисунки, скомканные по десятку раз, попадают в чужие руки. Или когда разговор заходит о семье. Старается быть смелой, хотя так и осталась папиной принцессой еще десяток лет тому назад. Дикарка лизала жабу так, словно та была её второй кожей. Невольно начинаешь верить в такие абсурдные сказки, когда лозы сами собой переплетаются в кронах деревьев. На дворе июль, а лес сыпется осенью. — Ты мне не веришь? — спрашивает она, вскидывая голову и нагло вмешиваясь в личное пространство. Якоб смотрел на все это с интересом, пока Вильгельм со страху чуть с ног не свалился. Смешно, наверное, но Якоб поверил ей еще с первой встречи. По скорбному взгляду видно, что Анжелике просто уже нечего терять, так к чему же..? Но Уилл не может поверить. Уиллу, черт возьми, нужно разумное объяснение ходящим деревьям. А вот Якобу всегда было легко выйти за границы реальности, поскольку в самой этой реальности он ничего хорошего не видел еще со своего рождения. Как они вышли из этого леса — одному богу известно. — Ты хочешь её спасти? — устало спрашивает старший брат, словно в насмешку. — Конечно хочу, потому что она — часть предания, — отвечает Якоб, чтобы хоть как-то оправдаться скорее перед собой. Но взволнованный, мальчишеский тон выдает его с потрохами. Якоб так нелепо переставляет ноги, что Уилл не удивился бы, если бы тот поскользнулся на ровном месте.

***

— Сказка продолжается. Она настоящая, — говорит Якоб, смешно поправляя очки на своей переносице, чтоб хоть как-то заполнить нависшую тишину. — Она в воздухе! Мы можем придумать ей хороший конец, Анжелика! Поверь, пожалуйста, поверь. На самом деле Якоб ожидал всего что угодно, только ни этого взгляда и концентрированного сострадания в нем. Нет, это понимание, но понимание того, что он — все еще ребенок. Она проводит рукой по его щеке, пока почва уходит из-под его ног. — Якоб, — она горько улыбнется, понимая, что помочь не в его силах. И Якобу от себя становится еще противнее. А потом придет Уилл, чтобы образумить его. Как это и всегда было. — Он думает, что его сказки реальны и что он влюблен! — теперь он открыто смеется ему в лицо. Якоб бессилен перед его словами, потому что это — чистая правда. Вильгельм всегда открывал ему глаза на мир, но нужно ли ему это было? Как и в детстве, старший брат шпыняет его на улицу. Снова десять, снова как маленького. — Пригони лошадей! — вдогонку кричит Уилл. Анжелика на мгновение хмуро усмехнется, но Якоб не услышит. Вечное слабое звено. Обязательный козел отпущения. Обуза. Уилл знает, что Якоб к ней неравнодушен, но все равно идет наперекор и вешает ей лапшу на уши. Всегда отбивал его девушек, так почему что-то должно измениться сейчас? Если Вильгельм ожидал какой-то реакции, то Джейк просто махнет рукой в ответ. Пусть делают, что хотят. Якоб всегда проигрывал Уиллу, так почему что-то должно измениться сейчас? Якоб запрыгивает на коня и тот галопом мчится в Марбаденский лес. Если он умрет, то невелика будет потеря.

Братца ждет участь пострашнее.

***

— Довольно играть, Якоб. Ты же убьешься! — недалеко слышен голос Вильгельма. Явился, не запылился. Весь натянутый до предела, нервический, будто ему есть дело. Может быть, так оно и было, но Уилл всегда был распоследним эгоистом. Поверить в это трудно. — Вот и хорошо, просто здорово. Тогда останешься только ты, Уилл! Тогда ты сможешь забрать себе все, что ты хочешь! И тебе именно это и нужно! Вот Анжелика, ты её хочешь? Прекрасно, забирай! Может, тебе нужны деньги? Забирай их! Ведь в последнее время ты только и делаешь, что забираешь, забираешь, забираешь! Тогда Якоб впервые ему врезал и удостоверился, что избивать людей тоже больно. Со всем отчаянием и злобой, с детской немощью десятилетнего ребенка. Уилл упал, но Якобу ликовать совсем не хотелось. — Всю свою жизнь я изучал эти сказки, Уилл! Но теперь все происходит наяву! — и словно в доказательство: — Это не бобы! — Хорошо, — после затянувшегося молчания Уилл вздохнет, в мыслях уже хороня его. — Что мне делать? — Честно, Уилл? Ты должен в меня поверить! — Джейк всплеснет руками, а потом в сердцах пнет его, не веря, что говорит это снова: — Мне нужна твоя помощь. Он должен разбудить спящую королеву, разбить хрустальный гроб и сказать, что она прекрасна.

***

На самом деле, от неё никто не смел отводить взгляд, когда она окидывала взглядом всю процессию, и никто действительно не понимал, отчего это. Красота красотой, но так и шею свернуть недалеко. Но и не жалко. Люди из Турингского города не знали, в чем причина такого магнетизма. Зато знали, на что способна зайти чешская принцесса, чтобы занять трон. Как родной брат германского принца заколол себя и невесту наследника на престол — все вспоминали многое, очень многое время. Принцесса всегда тянулась к власти, как к чему-то, что способно привести её к истинному величию. И в конце концов она добилась своей коронации, получила желаемое, но так счастливой не стала. Король оказался бесхребетным человеком, по её мнению, и слишком мягкосердечным, чтобы управлять целым государством. В бытность свою принцем он как-то раз поскользнулся, упал ей в полы, собираясь сказать что-то важное. Принцесса тогда засмеялась, но руку не подала. Истинные короли так не поступают, но было что-то в этом человеке, что заставляло с интересом наблюдать за ним вновь и вновь, когда объявляли приговор заключенным, когда рубили головы на главной площади. Его губы тогда забавно подрагивали, хотя тот и пытался улыбаться уверенно. А у королевы в голове мелькала только одна мысль. Трус. Нет, такие люди не должны стоять у власти, думала королева. Такие люди должны укорчевываться в старых часовнях, но уж точно не носить корону. Его готовили всю жизнь к этому, но он так ничего и не усвоил. Не усвоил, что нужно принимать такие решения, которые никто не решится принимать. Но вот она... она сможет удержать власть в своих руках. Уж её-то рука точно не дрогнет. К городу подступала чума, а ей и дела до этого не было. Королева никому так не улыбалась, как себе или своему отражению в зеркале. Любила свои извивающиеся, длинные волосы, которыми была известна на всем континенте, любила свои карие, страстные глаза, любила свою слабую улыбку на червленых губах, любила величественно выступающий подбородок, любила свое лицо безмерно. И все любили, пока в столицу не пришла чума. Когда король умер, королева вырвала из рук знахарки заклятье вечной жизни, а саму велела сжечь заживо за колдовство. Взобралась так высоко, как только могла. Видела пылающие дома, мародерство мертвых внутри в домах мертвых снаружи. Эти прекрасные глаза не должны видеть такую мерзость. Королева считала каждую прядь, а вместе с ними и каждый год, когда расчесывала золотым гребнем свои волосы. Королева прочитывала свою книгу раз за разом, лихорадочно перебирала страницы за страницей, но так и не могла найти лекарство от старения. Не умирала. Не жила. И только тогда, когда кожа пылала и буквально слезала с жеманных рук и прилипала к золотым кольцам, поняла, что её провели. Подходя тысячный раз к зеркалу, она видела только прекрасное отражение своей безукоризненной красоты, проходя по холодной глади морщинистыми руками. Болезнь её не брала, но со старостью королева вряд ли могла что-то сделать. Когда от домов остались только пепелища, когда никого за башней не слышно ни днем ни ночью, королева решила уснуть. Слабая, да, но магия все еще струилась по венам. Все это было так давно, что королева и имя свое запамятовала. Теодора. Но кому оно нужно теперь? Разве для кого-то имеет значение? Все изменилось, когда лесничий случайно заблудился в Турингском лесу. Приятная случайность, которой королева воспользовалась. Подарила жизнь, сдула снег с плеч, согрела лаской и царственным приветствием, пронзила само сердце. А он, в свою очередь, принес ей в жертву себя и своих дочерей. Королева заснула надолго, дожидаясь того дня, когда кровь закипит в жилах как прежде. Когда зеркальное отражение перестанет быть просто отражением. Она чувствует лес так, как будто бы сама была этим лесом; будто срослась с каждым корешком. Королева будет приятно удивлена, когда мальчишка, еще нет тридцати лет отроду, залез прямо к ней в башню. Она, та, что из зеркала, смогла зацепить внимание на себе целиком и бесповоротно. В зеркале на всю комнату сложно усмотреть что-то реальное. Но королеве был нужен кто-то, кто каждый день будет убеждать в её красоте, кто будет её живым зеркалом, и в чьих глазах она будет видеть свое отражение. В чем смысл красоты, если её никто не будет превозносить? Глаза королевы всегда смотрят далеко. Якоб видел этот дряхлый, отвратительный скелет и поверить не мог в то, что он видит в зеркале. Хриплый голос полуразложившейся старухи и налитая кровью с молоком средневековая женщина, готовая свести его в могилу. — Якоб... посмотри на меня, Якоб. Если бы Уилл видел такую красавицу, то давно бы прикусил себе язык. Живое сказочное воплощение, полумертвая королева в зеркале — только протяни руку. Её руки, все в рубиновых перстнях, обхватывают торс и поднимаются к груди. — Посмотри на меня, Якоб. Я как прежде на свете всех милее? В воздухе пахнет кровью, да что там, на языке застыл только её привкус. — Скажи мне, что я на свете всех милее. И я устрою так, что твои мечты сбудутся. Её ладони так нежно скользят по щеке и ниже — по подбородку. Взгляд точно такой же, легким флёром скользит по его лицу, и в зеркале она очарована собой. А в её карих глазах Якоб видит свое отражение и не может оторваться. Это плохо? — Что тебе нужно, Якоб? Слава? Власть? Но кто с ней рядом? Кто этот человек с неуклюжей походкой и по-детски честными глазами? Но королева все знает, все понимает. От страхов и отвращения до каждого мрачного желания. — Ан-же-ли-ка? — королева прикрыла свои глаза в прозрачном подобии удовольствия и смущения. Она говорит ему в губы, чтобы её воля была его словами. От неё нельзя отвести взгляд. Губы королевы щекочут щеку, а она шепчет его имя, как заклятие, как молитву: Якоб... Якоб... Якоб... С каждым словом сильнее, и Якоб уже сам не может отвести взгляд. Да и не хочет. За Якобом было приятно наблюдать: тот молчал, на вопросы не отвечал, но был готов стать достойным оружием в руках. И с радостью выполнять королевскую волю. Королева заметила не без усмешки, что годы заточения в башне сделали её только сильнее. И озлобленнее. Прошло пятьсот лет, а мир так и не изменился. В конце концов, принц должен выглядеть младше своей королевы. Подарить ласку, раскрыть глаза, вскружить голову, но ни в коем случае не дать посмотреть в сторону. — Ты ведь любишь её, не он, — она подходит с другой стороны, хватаясь за плечи. Её прикосновения как контракт с дьяволом заставляют судорожно вздрагивать, а поцелуи завещают рай. Ты хочешь больше и больше, но стоишь в оцепенении. Впервые Якобу нравится то, что он видит в зеркале. Впервые в Якоба кто-то поверил, а он — в себя. Старуха. Ведьма. Королева. Богиня. — Он её не любит, — согласно вздохнет королева, а её натянутые властной хваткой пальцы поднимутся к шее. Якоб уже поддался, продался с потрохами, лишь бы не возвращаться в реальность, лишь бы не увидеть разочарованный взгляд Уилла, лишь бы не видеть жалеющий взгляд Анжелики, лишь бы не видеть задыхающуюся Лотту. Лишь бы не. Только не снова. — Не то что ты, Якоб... — она робко лизнет кончиком языка ушной хрящ, раскроет рот и мягко прикусит целое ухо. От таких горячих, спелых коралловых губ Джейк закатывает глаза. Он не принадлежит себе и почти вверяет свою судьбу в чужие руки. Он чувствует, как с громким вдохом перехватывает его дыхание. Каждая фраза и каждое касание. Якоб чувствует это могущество и желание поделиться ею, поскольку его сон все еще силен. Венценосное великодушие. Кто милее всех на свете? Заклинание предусматривает поцелуй любви, и все они влюблялись в красоту безумно. Все влюблялись в зеркало. А потом в него прилетит камень, оставляя только обрывки соблазнительных слов. — Якоб! Посмотри на меня! — топает королева из отражения, и её сопровождает только скрипучий голос из жизни. — Не смотреть! — он крепко сжимает глаза, чтобы хотя бы краем глаза не очароваться совсем, обвязывая вокруг себя седые старческие волосы. Он сигает вниз, и ему уже плевать, куда приземляться: — Рапунцель, сбрось свои волосы! Якоб... Принц... Доносится её голос блуждающим ветром, когда он со всех ног убирается из Турингского леса.

***

К их ногам бросили головы мертвых бедняг. Их дожидается не гильотина, а сожжение живьем, будто другие хотели, чтобы они помучились. И как можно подольше. Вместе с ним сгорят и его сказки. Сапог, не щадя, касается необузданный пламень. "Уилл" — по-детски вырывается стон, близкое знамение смерти. А потом руки словно бы освободятся от бечевки. Или это руки так затекают, или... Анжелика в волчьих шкурах топором рубит путы. Она кричит что-то сквозь тресканье горящих веток, но что именно — Якоб не мог разобрать. Да и надо ли? Больше себя ему было жалко сборник, но Уилл подгоняет и не дает случиться неизбежному, не дает сгореть заживо. Из огня да в полымя. Анжелика бежит вперед, вся разъяренная, тяжело дышит, — гарь забивается в легкие, — и успевает до того, как между ней и Якобом падают пылающие ветки. А потом на поляну спрыгнет оборотень. А твердая в своих намерениях Анжелика опустит оружие, увидя в этом лице что-то вскользь знакомое. — Отец... Точно, отец. Добровольно отдаст в руки топор ему на закол. Уилл кивнет, мол, принцесса твоя — ты и спасай. В момент, когда он замахнется топором, Якоб оттолкнет её в сторону и крепко схватит. Как хватают самое драгоценное в своей жизни и выносят из пожара. — Что ты делаешь?! Это мой отец! — она в ярости пытается вырваться из-под рук, и ей это удается. — Это не твой отец, Анжелика, а заколдованный оборотень! — кричит изо всех сил Якоб. Лишь бы удержать, лишь бы удержать и не дать упасть. Её ладонь соскальзывает и Анжелика падает в маленький пруд. Утонуть в нем просто невозможно, но она тонет. Подо льдом. А Якоб просто не может разломать этот чертов лед, сколько бы он не бился над ним. И когда её очертания скроются насовсем, Якоб провалится под него, но не за ней. Нужно спешить.

***

— Останови её, Уилл! — кричит Якоб. Когда гравитация обретает нулевое значение, Якоб больше всего на свете боится отпустить из рук средневековый нож. Его тело ему не принадлежит, и лезвие давным-давно вспороло бы брату горло, но Якоб держится. И Уилл тоже держится, но понимает, что это ненадолго. Лунный диск прячется за багровой завесой, а его свет падает ведьме на иссохшее лицо. Королева становится краше с каждой секундой. — Ты можешь её остановить! Но Уилл всегда делал все как надо. Почему? Какого черта? Что он сможет сделать против неё, черт побери? Да ни черта он не может, и Уилл это хорошо знает, но разыгрывает этот спектакль, чтобы в конце увидеть его перепуганного и засмеяться. Пожалуйста, пусть это будет так. — Я не знаю, как... — едва проронит Якоб, вскидывая голову так, чтобы нож снова не вспорол ему горло. Королева упоенно вскрикнет: — Кто теперь милее всех на свете? — Это твой мир, Якоб! Ты знаешь эту сказку! — удивительно, но он на полном серьезе. Лучезарно улыбается и... верит в него. — Это ты, ты! Только не выпускай из рук нож. Уилл всегда все делал как надо. Якоб попытался бы вытащить из сердца нож, но зачем тревожить мертвеца? В это нельзя поверить, это, черт возьми, невозможно. "Никто не может рассорить братьев Гримм: ни ведьмы, ни тролли, ни уж тем более мертвые королевы". — Уилл, не смотри ей в глаза, — умоляюще просит Якоб, пряча взгляд Уилла ладонью. "Только не смотри. Я не смогу справится без тебя. Ты это знаешь". Королева в фальшивом ужасе вскрикнет, а потом наигранно прикроет рот. — Какая братская любовь! — словно расчувствовавшись, она растерянно поднимет палец к губам, припевая: — Какие жертвы... Словно в насмешку. Якоб дрожит, придерживая голову полумертвого Уилла. И она подойдет, словно может чем-то помочь, словно может остановить саму смерть. — У тебя есть бобы? — повторяет она извечный вопрос, который Якоб повторяет себе уже пятнадцать лет. — Ты можешь его воскресить? Нет? А вот я — могу. Мертвецы поднимаются из могил, и в зеркале Якоб видит, как Турингская королева уводит старшего брата под ручку. В золотых, уютных покоях и пылающих свечах. Якоб понимает, что зеркало показывает то, что хочет сама королева. Остается только загнанным зверем забиваться в угол. — Какая замечательная сказка на ночь получится! — она восторженно хлопнет в ладоши, затем бросит в Якоба взгляд, полный превосходства, и помрачнеет. — А ты не знал, Якоб? Правда всегда гораздо ужасней вымысла. Она смеется, и её голос похож на звон стекла. Стекла. Уилл плетется за ней, чуть ли не кланяется в полы, а Якоб просто не знает, что делать, как прекратить это унижение. — Ты хочешь жить? — она бросает на них обоих одинаково холодные взгляды. Какой именно не нужен? Старый пес сослужил достойную службу. Но королеве нужен был кто-то, кто скрепит её власть над собой поцелуем. А кто именно — не суть важно. — Закончи заклинание. Зеркало... зеркало на стене... — она зазывает, медленно шепчет: — Скажи это... — Ты всех прекрасней на земле, — продолжит он, приподнимаясь к её губам. Пока он её не поцеловал, возможно все. Якоб берет в руки заколдованный топор, вспоминает и усмехается про себя с испугом: все было так просто. — Не целуй её! — что есть мочи кричит Якоб. Уставший, бессильный, и разбивает чертово зеркало вдребезги. Пути расходятся. Ударом по зеркальному миражу. У Уилла ладони все изрезаны кусками зеркала, а он и рад, дуралей. Якоб радуется в душе, радуется, что все закончилось, радуется, что финальная точка поставлена. Но также готов отдать богу душу со страху, когда видит бросающегося за оборотнем Уилла. Красота трескается вместе с осколками зеркала в позолоченной раме, рассеивается, как бы Уилл не пытался её сохранить и собрать, как в детстве, пазл по осколкам. Королева в ужасе кричит. Но она, видимо, забыла, что отражения в зеркалах не всегда правдивы и что не все в жизни предрешено заранее.