***
Спустя две недели Минсок перебрался в загородный дом Бэкхёна и начал обустраиваться. На выходных к нему заглядывали хозяин с Кёнсу, взрывая своей громкостью и деятельностью тихий быт. Минсок творил, как сумасшедший. Столько идей у него не рождалось давно, потому он записывал мысли, делал наброски и вдохновлялся осенью за окном и в душе. Он исходил весь посёлок, познакомился с хозяевами магазинчиков и перестал появляться в городе, спокойно сдавая квартиру в аренду. Всё недостающее могли привезти Бэкхён с Кёнсу, даже если необходимость в чём-то отсутствовала. Но это он так думал, а Кёнсу с Бэкхёном были другого мнения и заваливали холодильник снедью. Переводить продукты Минсок не привык, потому просто смирился с опекой друзей и не стал разводить свары на ровном месте. Всё равно никому и ничего не докажет. Ему хотелось творить, а остальное было неважно. Осенняя стынь вдохновляла на всё новые идеи, только записывать успевай. Птицы потянулись на юг и перестали бередить сердце своими печальными голосами. Лишь сычи, филины да совы остались, скрашивая вечера зловещими звуками и подстёгивая фантазию. Листья золотились и багровели, раскрашивая окружающий мир в яркие цвета, полыхали осенним пожаром и усыпали ярким ковром дорожки. Паутинки летали в воздухе, и всё чаще пахло морозной свежестью, которая пришла взамен приятному для Минсока аромату влажности и палых листьев. Жизнь в посёлке текла неторопливо, необычно для Минсока, привычного к гулу и шуму большого города. Но так правильно и необходимо именно сейчас. Всё чаще вместо стылых капель осеннего дождя в воздухе кружили снежинки. Вскоре тропинки и дороги завалило сугробами. И вместо листьев, которые Минсок тщательно убирал у дома, ему приходилось разгребать снег. Но ему было радостно работать руками, а не только головой, как в большом городе, где из-за компьютера он отрывался только для еды, тренировок или встречи с другом. В начале декабря, посоветовавшись с Бэкхёном и получив разрешение, он съездил в город и купил вазоны с землёй, лампы и все необходимые инструменты, решив заняться выращиванием ароматных трав. И на день рождения Кёнсу порадовал блюдами со свежей зеленью, выращенной собственноручно. Когда травы пошли в рост, а Минсок в разнос, высаживая всё новые сорта и виды, пришлось договариваться с магазинчиками, чтобы продавать ароматную зелень жителям. Впервые Минсок увидел незнакомого молодого мужчину на кассе ближе к концу марта, незадолго до своего дня рождения. Минсок замер и долго смотрел на мужчину из-за полки с видовыми открытками и магнитиками: тот явно был не местный, одет неброско, но стильно и практично. Минсок стоял и, не мигая, смотрел на профиль смуглого мужчины, на красиво очерченную линию челюсти и волевой подбородок, на крупные мясистые губы и нос с небольшой горбинкой. На узловатых пальцах и низком бархатистом голосе Минсок вообще завис и потерял момент, когда мужчина ушёл. Пока на кассе улыбчивая госпожа Вон пробивала товар, Минсок сравнивал свой рост с ростом незнакомца. Ориентиром служила вывеска с рекламой его пряных трав – высокий, на полголовы точно выше. Он показался Минсоку притягательным и волнующим. Он думал о незнакомце всю ночь. Голос незнакомца будоражил, во всём теле будто жила какая-то древняя магия, даже чёрное пальто и белый шарф на шее так красиво оттеняли его кожу. А потом Минсок думал о нём каждый день. Точнее не думал даже, но незнакомец сам проникал в мысли. И Минсоку ничего не оставалось, как поддаться и фантазировать на тему, кто бы это мог быть и что забыл в их посёлке. Загадочный мужчина появлялся в магазинчике госпожи Вон стабильно раз в две недели. Почему Минсок решил таиться и смотреть на незнакомца исподтишка, он бы и сам не ответил. Просто так получалось само собой. Когда мужчина уходил, Минсок выходил из укрытия. Он чувствовал себя школьником, который следит за объектом воздыханий, возомнив себя тайным агентом. И с удовольствием смотрел, как перемещался незнакомец. Складывалось ощущение, что он всё время танцевал, даже когда не двигался. Однажды Минсок, измотанный требованиями директора и заказчика по корректировке разработки игры и бессонницей, приплёлся в магазин в нелепых ярких резиновых сапогах, наизнанку надетой футболке и в домашних шортах с крупным принтом скелетов рыб, которые забыл сменить на что-то более пристойное. Он прошлёпал к стеллажам, схватил первое, что подвернулось под руку и показалось знакомым, и не заметил, как налетел на кого-то. Пачка рисовой лапши вместе с пачкой риса и макарон из твёрдых сортов пшеницы полетели из рук. Минсок даже не встрепенулся, тупо глядя на пустые руки и тёмную макушку у его ног. Кто-то наклонился, чтобы поднять чудом уцелевшие упаковки. Минсок чуть не вскрикнул, когда ему протянули покупки. Смуглые узловатые пальцы приковали взгляд, и Минсок что-то нечленораздельно пробормотав, сбежал из магазина, забыв обо всём. Не замечая брошенной вслед мягкой улыбки. Казнил он себя ещё долго, рассматривая свой прикид и внешний вид в большом зеркале. Он выглядел, как идиот. Так опростоволоситься перед незнакомцем, который – Минсок уже мог себе признаться – нравился ему. Пусть он не имел ничего, кроме голоса, внешности и поведения в магазине, но ему был интересен этот человек. А то, что он ещё и позорно сбежал, не добавляло радости. С тех пор Минсок стал осмотрительнее и не выходил из дома с нечесаными вихрами или в нелепой одежде. Познакомиться Минсок не решался, несмотря на интерес. Вот если бы Кёнсу или Бэкхён пронюхали об его заинтересованности, то точно лбами столкнули бы, несмотря ни на что. Как это и делали в Центре. Но Минсок тщательно хранил свой секрет, оберегал его и даже загадал, что если он увидит незнакомца в неурочный час, обязательно познакомится. Но пока не видел его ни разу, кроме привычного расписания. Обещание само собой стало подзабываться. Но душа хотела ввысь к рваным облакам, чтобы подхватил сумасшедший ветер и унёс на край света, стоило ему заметить уже знакомую фигуру у прилавка. Кроме выращивания трав, по весне Минсок занялся клумбами, и в мае дом утопал в цветах. Бэкхён с Кёнсу, которые со дня рождения Минсока не появлялись в здешних краях, сначала проехали мимо, а потом обомлели и долго ахали, смущая Минсока. Потому что «такие цветы разводила моя бабушка», « а эти колокольчики папа маме дарил всегда». Предложили даже цветочный магазин открыть. Минсок всерьёз подумывал о покупке дома, да и идея друзей пришлась по вкусу, и её стоило обмозговать. Ему нравилось в посёлке, он обожал копаться в земле, и только здесь он видел того смуглого красавца. Минсок завёл привычку гулять в лесу. Осенью под шуршание листьев и камыша на реке, зимой под скрип снега и деревьев. А весной он полюбил щурить глаза от весеннего яркого солнца и смотреть на искристые блики на воде. Небольшая речка протекала едва ли не ровно посередине леса, и делила его пополам извилистой лентой. Ему нравилось пробежаться утром по обустроенным тропинкам, полной грудью дыша напоенным хвоей воздухом. А вечером неспешно пройтись всё теми же тропинками и посидеть под раскидистым дубом с термосом чая. Близился день рождения Бэкхёна, который он задумал встречать в загородном доме, и Минсок навёл идеальный лоск в доме, на клумбах было не найти лишних растений и сорняков, а травы благоухали так, что кружилась голова. Вечер ничем примечательным не отличался. Минсок возвращался после прогулки домой, когда заметил белые подошвы кроссовок на ярко-зелёной траве. Он спешно двинулся в том направлении, хотя эту тропинку он обычно проходил по средам, а вовсе не по пятницам. Минсок подошёл ближе и ахнул – в небольшом отдалении от тропы в сочной зелени лежал человек. Он был жив, но не шевелился, лишь медленно моргал. В раскосых глазах плескалось недоумение, удивление и испуг. Не так хотелось встретиться с этим человеком, ой не так. Минсок сбросил рюкзак рядом на траву и присел рядом, потянулся за телефоном и набрал «скорую». Потом зашуршал в рюкзаке, пытаясь отыскать полиэтилен, чтобы накрыть раны на груди и животе. Минсок приложил чистый пакет и едва успел вынуть из шеи пострадавшего странный дротик – такими аборигены с помощью трубки плевали в жертв – как почувствовал толчок и полетел в траву. Он подскочил и ударил наотмашь. Нападающий мужчина тряхнул головой и взмахнул ножом раз-второй. Минсок уклонялся, как мог, но отступал, пока не упёрся спиной в дерево. Лицо нападавшего озарила улыбка, и он подошёл вплотную, чтобы заняться неожиданным гостем. Минсок судорожно соображал, что делать дальше, вспоминал приёмы самозащиты, когда нащупал в кармане ветровки баллончик со спреем от насекомых. Не задумываясь, он прыснул тугой струёй в лицо нападавшего и постарался проскочить мимо к валяющейся на земле толстой ветке. Спину обожгло, но он со всего маху ударил нападавшего по голове. Тот, не отнимая рук от воспалившихся глаз, глухо охнул и завалился на бок. Минсок вынул пояс, стянул руки нападавшего за спиной, а потом достал из рюкзака маленький моток шпагата и зафиксировал ноги. Хотел для верности ещё раз ударить, чтоб не шевелился, но мужчина и так лежал, как труп, а сесть за всё это Минсоку ой как не хотелось. Он кинулся к раненому, поискал дрожащими руками телефон и набрал сначала полицию, потом Бэкхёна, заплетающимся языком пояснил, что происходит и попытался сосредоточиться на лице лежащего перед ним человека. Перед глазами всё плыло, руки тряслись и почему-то морозило. Минсок вздрогнул, когда понял, кто лежит перед ним. Он осторожно сжал смуглые пальцы и прошептал: – Подмога близко. Ты потерпи только. Я же обещал, что познакомлюсь с тобой. Ты же не по пятницам здесь бываешь, так что теперь мне не отвертеться от данного себе обещания. Парень вряд ли что-то понимал, но продолжал цепляться туманным взглядом за лицо Минсока. Тело Минсока простреливало странной болью, спину и грудь немилосердно жгло. Ещё несколько минут Минсок сидел рядом, молясь, чтобы незнакомец выжил, а потом медленно завалился на бок. Разорванный фарами и фонарями поисковой группы поздний вечер, звёзды далеко вверху, гул голосов, запах лекарств, долгая тряска, яркие лампы операционной – все было как в тумане, как сквозь плотный слой ваты и не с ним, а с кем-то другим. Будто смотрел арт-хаус и пытался вникнуть в замысел режиссёра. Казалось, рёбра вились тугими спиралями, а жилы перекручивались, связывали и разрывали, увеча тело. Вкус крови во рту и вязкая горькая слюна не смачивали сухой и шершавый, будто наждачка, язык, который совершенно не слушался. Даже моргать удавалось с трудом, всё сливалось в бесконечную пёструю ленту на постоянном повторе. Ярко-ярко. Очень шумно и гулко. Непонятно и нелепо. И, наконец, темно. Когда Минсок открыл глаза, рядом хлопотала медсестра. А за дверь понуро плелись Кёнсу с Бэкхёном. Медсестра проверила пульс и давление, подкрутила колёсико на капельнице, смочила губы Минсока водой и посоветовала поспать. Но Минсок не унимался и выспрашивал, что с тем парнем, которого привезли с ним. Медсестра хмурилась и отнекивалась, но устоять перед очарованием огромных раскосых глаз не смогла и в итоге сдалась. – Как он? Жив? – Минсок сел и плотно сжал губы от накатившей слабости. – Кто он? Тот человек, которого вы спасли? С ним всё будет хорошо. Он потерял достаточно крови, но вы – молодец, догадались плёнкой накрыть раны. Если бы не вы… – Не надо. – Ему сделали переливание и операции. Раны хоть и многочисленные, но он выкарабкается. Доктор Ву, знаете у нас какой? С того света достанет! А вас его муж зашивал. Минсок пытался осмыслить сказанное, но часть информации проваливалась в какую-то бездну. Он сидел и напрочь игнорировал надувшегося Кёнсу за смотровым окошком и Бэкхёна со стаканчиком кофе, который уговаривал своего парня освежиться. – Обычно «лесной убийца» следил, как жертва истекает кровью. Ему это нравилось, представляете? А полиция всё никак понять не могла, почему мужчины не сопротивлялись, а благодаря вам, они нашли дротик с препаратом. – Кто? – Тот, кого вы связали. Вы не знали? – Нет. – А как вам вообще удалось это сделать? – сестра заинтересованно оглядела Минсока, а он лишь пожал плечами, мол, сам не знаю, как, и медсестра продолжила: – Все обсуждают ваш поступок – вы теперь герой. С ножом в спине скрутили маньяка, который несколько лет терроризировал округу своими нападениями. – Я не герой, – прошептал Минсок и прикрыл глаза. Как-то это всё не вязалось с ним, какой он к чертям герой?! Он просто спас человека. Так бы сделал каждый. А как ему удалось скрутить того амбала, он и сам не понял. Просто всё так сложилось. И никакого героизма – чистое желание выжить. Минсок сглотнул горечь во рту и покачнулся, хватаясь за бортик кровати – слабость накатила с новой силой. – Я…мне… – Вам нужно отдыхать. – Можно я к нему приду? – К господину Киму? – Не надо, не говорите его имя, я хочу сам. Медсестра улыбнулась и кивнула: – Я спрошу у врача, ладно? Кстати, а вот и он, – томно вздохнула и добавила: – один из лучших хирургов. Чжан Исин. Она взбила подушку Минсоку и заставила улечься обратно. Минсок видел, как доктор говорил с его хмурыми друзьями, задержавшись у двери. Затем вошёл в палату, выслушал доклад медсестры и просьбу Минсока, сверкнул ямочкой на щеке и улыбнулся: – Обязательно сходите, но не сейчас. Я вас проведу после вечерней перевязки, договорились? – Где я? – Вы в Пусане. Вас привезли ночью. А сейчас вам нужно отдохнуть. Минсок вымучено улыбнулся и кивнул, откидываясь на подушку. Сон сморил его в секунды. А когда открыл глаза, у его кровати обнаружились Бэкхён и Кёнсу, осунувшиеся и с красными глазами – явно не спали. И дома тоже не были, если судить по лёгкой щетине и взлохмаченным волосам. – Ну и видок, – прохрипел Минсок. Друзья тут же кинулись к нему и постарались заобнимать и отлупить одновременно. – На себя посмотри, – хмыкнул Бэкхён. – Дал себя располосовать. – Зато человека спас, – фыркнул Кёнсу. – Мне надо к нему. Минсок попробовал сесть и поморщился от накатившей тошноты, головокружения и неприятных ощущений буквально по всему телу. Перед глазами всё поплыло и завертелось. Минсок схватился за кровать, чтобы найти точку опоры и остановить вертящийся вокруг своей оси, коей являлся он сам, мир. – Вот придурок, лежи,– но Минсок взбрыкнул и спустил ноги с кровати, Кёнсу прищурился и неумолимо нажал кнопку вызова медсестры. – Ну, блииин!!! Су, какого чёрта?! – Заткнись! – Бэк, скажи ему! – Что я ему скажу?! Сам знаешь его, – фыркнул Бэкхён и сложил руки на груди. – Прости, что испортил твой день рождения, – прошептал Минсок, но Бэкхён его услышал и фыркнул ещё громче, буркнул «придурок» и отвернулся. Вопреки ожиданиям, в комнату вошёл доктор Чжан, а не медсестра, и выпроводил сопротивляющихся друзей домой. Смотреть на послушных Бэкхёна и Кёнсу было весело. Обычно попробуй их угомони, а тут мягкая улыбка и пара слов – и на выходе имеешь чудо. Доктор Чжан вернулся к Минсоку, сменил лекарство, проверил катетер, осмотрел Минсока и предупредил, что будет заниматься раной. Минсок чуть поплыл от действия лекарств и закрыл глаза, стараясь унять вновь накатившее головокружение. Прибежавшая медсестра помогла Минсоку снять больничную одежду. Ткань цветной грудой легла на бёдра, оголяя торс и руки. Минсок зябко поёжился, лишённый тепла. Медсестра аккуратно поддела бинты на спине, и Минсок едва не дёрнулся от холодного прикосновения смоченного в лекарстве тампона, но пальцы доктора Чжана даже сквозь перчатки дарили тепло, и Минсок зажмурился. Больно не было, больше – неприятно и немножко странно, будто не с ним. Пока действовали анальгетики, боль была приглушённой и далёкой, оставляя лишь намёки. Когда со спины переключились на грудь, Минсок вновь вздрогнул – вчера он не чувствовал ничего, кроме стучащей в висках крови и желания жить. Это потом, когда он умудрился связать превосходящего его по размерам мужчину, накатили лёгкая усталость и слабость. На груди и плече обнаружились глубокие длинные порезы, но Минсока заинтересовало не это. Прямо под швами слева на груди что-то темнело. Что-то, чего не было прежде. Минсок едва подавил желание дотронуться, но сдержался и мешать доктору делать свою работу не стал. – Красивое имя, – сказала медсестра, видя, как Минсок всё-таки коснулся выведенных на груди букв. – Забавно, правда? – Что? – Минсок вскинул брови и уставился на медсестру, ловко убирающую окровавленные бинты. – Ну, как что, вчера вы спасли человека с таким же именем, как и у вас на коже. Вы, случайно, не соулмейты? Минсок не ответил, пытаясь рассмотреть буквы, которых ещё вчера там не было. Обзору мешали швы, наложенные на рану, и головокружение. Но Минсок прочитал и согласился с медсестрой. Красиво звучало «Чонин». Что же это получалось? Судьба ходила рядом несколько месяцев, а он боялся подойти? Было бы забавно, если б не было так грустно. А что, если бы он не успел? Но он спас, а обо всём остальном как-нибудь потом подумает. Доктор Чжан, как и обещал, помог дойти до смотрового окошка соседней палаты, аккуратно поддерживая, пока Минсок катил рядом с собой держатель для капельницы. Идти было совсем недалеко, но Минсок вымотался, будто кросс пробежал. Он стоял и смотрел, боясь оторвать взгляд от окошка, за которым лежал смуглый незнакомец. Казалось, отвернись – и его там не будет. Будто он призрачное марево и растает, лишь отведёшь глаза. – Как он? Всё же будет хорошо? – Справится, организм молодой и сильный, он выкарабкается благодаря вам… – Не надо, – Минсок перебил доктора и вновь нахмурился. Ему было неприятно и непривычно, что его хвалят чужие люди. В детстве так часто поступали родители, а потом только друзья. И от этого было совсем неловко. Он не сделал ничего сверхъестественного. Хотя Минсоку было радостно от того, что он сумел спасти и его скромные познания в медицине позволили избежать пневмоторакса и большей потери крови. – Можно я ещё сюда приду? Минсок прижался лбом к стеклу и безотрывно смотрел на лежащего парня. Тот был неестественно бледным в искусственном освещении, но не менее привлекательным. А с того момента, как Минсок увидел на своей груди чужое имя, он горел желанием узнать о незнакомце больше. – Хорошо, но лучше в следующий раз заходите в палату, там кресло есть. И не забывайте предупреждать персонал об уходе. Иначе все решат, что вас выкрали журналисты. – Что? – Караулят вас под больницей. Ход в отделение закрыт, но они везде пытаются всунуть свой нос. Потому если не хотите, чтобы швы разошлись, постарайтесь избегать тесного контакта с жадными до сенсаций репортёрами. А теперь вам пора назад. – Доктор, как скоро меня выпишут? – Минсок боролся с накатывающей слабостью, но пока проигрывал. Пальцы, сжимающие держатель капельницы, побелели, кожа на костяшках натянулась и, казалось, сейчас треснет. – Ещё два дня я вас точно продержу, поглядим, как рана заживает. А теперь отдыхать. Минсок не сопротивлялся и позволил увести себя. Он собирался с утра пойти в палату к Чонину и дождаться, когда тот очнётся. Им надо было поговорить. О чём именно, Минсок не знал. Он вообще смутно догадывался о том, что и как происходит у встретившихся соулмейтов. Не детей и даже не подростков, а у взрослых людей с устоявшейся жизнью. Хотя если признаться честно, как это, он вообще не подозревал. Что надо было говорить? Фраза «Привет, я твой соулмейт, по закону мы должны пожениться» очень походила на бред. Да, его определённо привлекал Чонин, но он хотел узнать его поближе, что он любит, а чего на дух не переносит. Как-то пробовать строить отношения, пусть даже на уровне знакомых. Но Чонин не проснулся ни к утру, ни через три дня. Врачи разводили руками и просили ждать и верить. Так бывает, когда человек не сразу приходит в себя. Минсок приходил каждый день и сидел у его постели. Даже когда его выписали. Он ждал, гладил шершавые руки и говорил, говорил непривычно много и обо всём. Чонин пришёл в себя неожиданно к ночи, о чём и сообщил доктор Чжан Минсоку в сообщении. Но просил не приезжать раньше утра. Минсок не мог сомкнуть глаз, внутри будто скручивалась тугая пружина, готовая выстрелить, даже дрожью в мышцах отдавало. Его потряхивало каждый раз, когда он начинал проваливаться в сон. Казалось, что он падает со ступеней или под ногами оказывается зияющая дыра, и он летит в пропасть. И он вздрагивал, кутаясь в одеяло, и видел безумный блеск своих глаз в бледном отражении тёмного оконного стекла. Завтра он придёт к Чонину и всё расскажет. Завтра. Почти сегодня. Время утекало сквозь пальцы и в то же время растягивалось, превращаясь в века ожидания. Ночь стучала в окна. И пусть не были заметны привычные ветви сквозь стекло – только огни большого города, отражённые от низких туч. В соседней комнате мирно спали Бэкхён и Кёнсу, а Минсок перебирал варианты реакции Чонина, но понимал, что угадать не получится. Иногда он сам себя удивлял, что уж говорить о чужом человеке? А что если Чонин отвергнет его? Потребует объяснений или скажет, что Минсок ему не нужен? Ведь Чонин ни слова не сказал о том, есть ли у него чужое имя или же нет. А что если примет? Как поступать дальше? Законы законами, но как можно состоять в браке с человеком, которого не знаешь? А если просто ничего не говорить? И жить, как жил? Ведь у Чонина вполне может быть свой соулмейт, это просто он, Минсок, неудачливый. Может, надо отложить своё признание? Или вообще забыть о зуде кожи над сердцем, забыть о чужом имени? Незаметно пришло утро, на кухне зазвенел голос Бэкхёна, подпевающего старенькому радио, и Минсок вздрогнул от понимания, что ещё чуть-чуть и надо идти. Лучше сразу сказать, как бы ни случилось в последующем, чем тихо лелеять мысли, что имя рассосётся и всё будет как прежде. Тихо и спокойно. Ароматные травки, цветы, создание игр и друзья. Ничего лишнего и непонятного. Потому что как быть с другим, когда и не влюблялся никогда, неясно. Спросить у друзей, каково это встретить соулмейта, он так и не решился, сохранив тайну чужого имени. Минсок глубоко вздохнул и поднялся с кровати. Сегодня решится всё. Если что, его ждали клумбы и теплица с травами, которые без него уже и зачахнуть могли. Откладывать не имело смысла. Всё-таки не каждый день ничейный обретает своего соулмейта. Он решил расставить все точки над «і», и будь что будет. А выдумывать сотни ходов и комбинаций – просто невозможно утомительно. Сегодня он узнает всё, как бы не было страшно. Больница привычно гудела, персонал сновал по коридорам, а Минсок морщился от запаха лекарств и радовался, что надел маску, скрывающую лицо – журналисты всё ещё караулили их под больницей. Спасибо доктору Чжану, дал пропуск, чтобы входить через служебный ход в гараже. Минсок долго стоял перед дверью палаты, собираясь с мыслями. Он видел в смотровое окошко спящего Чонина и уговаривал себя решить всё поскорее. Наконец, он толкнул дверь и вошёл в палату. Осторожно тронул смуглое запястье и едва не дёрнулся, когда Чонин резко сел на кровати, сильно сжимая его пальцы. – Что? – прохрипел Чонин. – Привет. Меня зовут Минсок. – Я помню твоё лицо, – улыбнулся Чонин. – Это был ты тем вечером? – Да…но… – И голос твой помню. Врачи сказали, что ты сидел рядом и много рассказывал. – Да…но…Чонин, я хочу кое-что сказать… Минсок замялся и, не находя слов, медленно расстегнул чёрную рубашку, с усмешкой ловя смущенный непонимающий взгляд Чонина. Подошёл впритык и повернулся так, чтобы лучше видно было. Чонин замер, приглядываясь, потянулся к чужой груди, осторожно коснулся кончиками пальцев своего имени. Минсоку даже стало больно от этих осторожных прикосновений, он нахмурился, но промолчал. – Это? – Да, – кивнул Минсок. – Имя появилось после встречи с тобой. – Прости, но…эй, подожди… Минсок отступил на шаг, потом ещё, вылетел из палаты и стремглав побежал к парковке. На выходе столкнулся с доктором Чжаном, сунул ему пропуск и буквально впрыгнул в машину. Положил дрожащие руки на руль и опустил на них голову. Пытался справиться с дыханием, срывающимся на судорожные вздохи, и сжимал пальцы так, что казалось, ещё чуть-чуть и кровь брызнет из-под пергаментно-бледной кожи. – Так бывает, так бывает, – шептал Минсок, стараясь справиться с мелкими пуговицами рубашки. – Бывает. От нервов он забыл вернуть машину и уехал прямо в загородный дом Бэкхёна, оставил телефон в приборной доске, и когда к вечеру его из всех сил тряс разъярённый Кёнсу, Минсок почти не реагировал. Смотрел бездумно куда-то в сторону, пока Кёнсу не устал. Минсок просто сидел на подоконнике и давил в себе желание закурить. Никогда не пробовал, а теперь вот захотелось. Останавливало лишь отсутствие сигарет в доме и закрытый магазинчик в конце посёлка. – Зачем ты разгромил теплицу? Что происходит, Мин? – Так бывает. Бывает. – Кёнсу, оставь его. – Но… Минсок почувствовал, как его укрыли пледом, передёрнул плечами и сбросил клетчатую ткань, но так и продолжил сидеть на подоконнике. Стекло не сильно холодило разгорячённую кожу, и Минсок открыл окно, пуская в дом ночную прохладу. Легче не становилось. Ни к утру, ни к вечеру. Болело где-то так глубоко, куда не добраться. Минсок пропускал мимо ушей смысл сказанных слов, улавливая лишь чужие интонации, болезненно морщился и продолжал шептать, уговаривая себя в том, что так бывает. Вот только как быть, когда это «так бывает» случилось, никакая книга не объяснила бы. Он не злился на Чонина, больше на себя за то, что вот так открылся, не подготовив. И сбежал, боясь услышать слова Чонина. Кёнсу пытался разговорить Минсока, чтобы разобраться, что случилось, но он упорно молчал, пытаясь сглотнуть тугой комок боли, застрявший в горле. Бэкхён не лез к нему, и Минсок был ему благодарен за то, что вообще из дома не выгнал. Потому что наедине с компьютером в пустой городской квартире он попросту загнётся. А тут хоть физический труд и ноющие мышцы – какое ни какое отвлечение. Стараясь переключиться, он восстановил разгромленную теплицу и долго извинялся перед пострадавшими растениями, изредка срываясь на истерический хохот. Дошёл до ручки уже – с травой разговаривать. Лучше бы друзьям признался, нет, правда. Спину и грудь немилосердно жгло, но он был рад, когда физическая боль затмила душевную. Так было правильнее. – Не обижай Кёнсу, он помочь хочет, – рядом присел Бэкхён и начал стряхивать землю с розмарина. – Ты зачем тяжести тягаешь? Вдруг раны откроются? – Плевать, – буркнул Минсок. – Так мне и надо. – Ты неправ. Мин… – Минсок упрямо молчал и Бэкхён замолчал, поправляя кадки с травами. – Давно покрасить пора, а я после смерти бабушки никак не мог зайти в теплицу, да и клумбы позабросил. Если бы не ты, так бы и смотрел, как они хиреют, разваливаются и зарастают. Спасибо. Минсок дёрнул плечом и закусил губу. Душевная боль накатывала взбесившимся от шквала волнами. Тяжёлыми и тёмно-серыми, с пенной истеричностью на гребнях. Кидала его то вверх, то вниз, вынуждая барахтаться и захлёбываться заливающей лёгкие безысходностью с привкусом несбыточности и горечи. Он не имел никаких прав на Чонина, но всё равно болело, жгло и лихорадило. Всё это было глупо и нелепо, но оно было. Даже чёрная футболка липла к телу, будто его окатило с ног до головы. Солнце сквозь стёкла золотило кожу, придавая ей медовый оттенок. Минсок потёр руку, пытаясь стереть непривычный цвет кожи, но руки лишь потемнели от прилившей крови и напомнили ему о Чонине. Минсок взвыл и рухнул на колени, вываливая всё на Бэкхёна. Всю правду о чужом имени, свою боль, сомнения и терзания, глупые мечты и реакцию Чонина. Бэкхён гладил по спине и слушал молча, а потом всё-таки заговорил: – Я думаю, ты сделал поспешные выводы. Человек в себя только пришёл, а ты вывалил на него информацию. Себя на его месте представь. Минсок всхлипнул и мелко задрожал, справляясь с накатывающей истерикой. Он же не малолетка какой, который мог себе позволить реветь во всё горло от того, что всё вышло не так, как ему хотелось. Да и все живы, слава богам, тьху-тьху-тьху три раза. – Ну, Мин, идём. Я швы обработаю, чаю выпьем. Идём. Минсок нехотя поднялся и двинулся следом за Бэкхёном. Медленно и слегка пошатываясь. Даже за стену пришлось придерживаться, чтобы так не качало, будто в шторм на борту корабля. Он присел за стол и обессилено положил голову на сложенные руки, пока не услышал обрывки разговора. – Я его убью! – Су, угомонись. – Нет уж. Ведёт себя как тупой безразличный ко всему подросток! Я ему новых шрамов нарисую. Где нож да поострее?! – Су, уймись. Это ты как ревнующий подросток. – Что происходит? – подал голос Минсок и попытался оторвать голову от… подушки? Но слабость накатила, и он обессилено откинулся обратно, замечая над головой ставший привычным за несколько месяцев светильник прикроватного бра. Головокружение и тошнота накатили внезапно, и Минсок прижал ладонь ко рту, пытаясь дышать размеренно, давя поднимающийся сгусток. – Так, ты лежи, – сказал Бэкхён Минсоку и повернулся к Кёнсу, – а ты сядь сюда, и руки положи, чтоб я видел, – и гораздо тише пробурчал: – А потом спрашивают, почему я не хочу детей. – Что…? – попытался спросить Минсок, но его остановили взгляды раздражённый Бэкхёна и убийственный Кёнсу. – Чтокает он, – фыркнул Кёнсу и прищурился так, что Минсоку стало не по себе – таким он друга прежде не видел. – Цыц, оба. Ты, – Бэкхён указал на Минсока, – на постельном режиме до послезавтра. Если понадобится… – То я тебя привяжу и буду пытать, понял?! – зло проговорил Кёнсу, глядя на Минсока. – Су, блин, – захихикал Бэкхён, – весь серьёзный настрой сбил. А его надо бы отчитать. – И по жопе надавать, чтоб неповадно было, – добавил Кёнсу, становясь привычным, и мягко улыбнулся: – Ты какого чёрта вообще полез ящики таскать? Ни на минуту одного не оставить. Вышли одни в магазин. – Я… – Ты, ты, заговорил меня, у меня даже из головы вылетело, что ты ранен, даже, как идиот, бросился тебе помогать, а когда ты отрубился, я думал Кёнсу, тебя добьёт. И меня заодно, чтоб не мучился и не мешал глазки строить другим, – хмыкнул Бэкхён и тут же схлопотал покрывалом по голове. – Мин, ты своей выходкой отбросил себя на неделю назад. Я о заживлении ран. Ты головой думаешь, или она нужна только для фантазий и чтобы в неё есть? И спать надо, а не выпендриваться, понял? – Су прав, – кивнул Бэкхён, – да и доктор Чжан нас едва не четвертовал силой мысли, когда мы позвонили ему, чтоб уточнить, что с тобой делать. Он местного врача на уши поднял, а мужчина он немолодой, ему вредно так нервничать. Мин… Минсок нахохлился и натянул плед по глаза. Друзья правы, а он является идиотом, но ничего не мог с собой поделать, ему надо было отвлечься, пусть даже перетягиванием тяжеленных ящиков с рассадой. От больничного безделья длиною в три дня, он на стены б полез, если бы не Чонин. А здесь он третью ночь не спал и не знал, куда себя деть, чтобы не думать и не казниться. В горле собрался плотный ком сожаления и вины перед друзьями, недовольства собой и собственной безалаберностью, а ноющая боль над лопаткой и у сердца не давали сосредоточиться и отвлекали от придумывания отмазок. Безудержно клонило в сон, и он поддался, проваливаясь в темноту. Два дня у друзей вышло продержать Минсока в кровати, но на третий никакие уговоры и доводы не сработали. Да, он старался не перенапрягаться, но и тратить отпуск друзей на себя не собирался. С поливом и прореживанием он и сам прекрасно справится, а холодильник вновь был забит едой под завязку. Выпихнуть из дома Бэкхёна с Кёнсу представлялось сверхзадачей, но Минсоку удаётся. Он ушёл с головой в разработку новой игры и полностью погрузился в уход за травами и клумбами. Каждый вечер он отчитывался о самочувствии перед друзьями и обещал питаться лучше, потому что спал с лица. Но кусок не лез в горло. С горем пополам он пил чай или кофе, изредка сооружая бутерброд. Все скоропортящиеся продукты, которые он не собирался есть, он отнёс знакомому старичку-соседу. Тот долго благодарил и приглашал на чашку чая. Но Минсок был занят то игрой, то теплицей, то клумбами, то сеансами связи, откладывая поход в гости на потом. Минсок окончательно прижился в посёлке и всё серьёзнее подумывал об открытии магазина зелени и свежих овощей. Он запретил себе думать о Чонине, старался меньше смотреть на имя Чонина на груди, перестал ходить в магазинчик, где видел когда-то Чонина, и всячески делал вид, что ничего не было. Вообще ничего. В один из очередных майских вечеров, незадолго до очередного приезда друзей на выходные, Минсок всё-таки решился и пришёл к старичку Киму. Договорившись о том, что заглянет вечером, он весь день провёл за приведением дома в порядок. А с закатом захватил с собой любимый чай и даже лоток с клубникой из теплицы, чтобы не идти с пустыми руками. Вообще-то, Минсок собирался вытянуть кустики клубники, что ровным слоем закрыли землю и освободить кадку под эстрагон, но рука не поднялась. А теперь он каждое утро наслаждался парочкой сочных и благоухающих ягод. Старик очень обрадовался приходу Минсока, угостил свежими булочками и посетовал на то, что Минсок слишком худой, что по приезде он выглядел в разы лучше. Старик Ким оказался очень приветливым и знающим, с удовольствием рассказывал о садоводстве и подсказал, как поступить с деревьями в саду покойной госпожи Бён. Дал много дельных советов, которые Минсок сразу же записал, чтобы не забыть. Ушёл он уже далеко за полночь, пообещав заходить почаще. Сказать, что Минсок стал лучше питаться или приобрёл более здоровый вид, друзья не могли, но он однозначно ожил и вновь блестел глазами, как в тот далёкий день, когда зацвела первая ранняя вишня или первые посаженные ростки пробили грунт. Минсоку нравилось общаться с господином Кимом, он даже тетрадь для записи советов завёл и гордился достижениями, которые без старика нескоро пришли бы. Незаметно для себя Минсок поделился своими переживаниями и заботами, без упоминаний имён, а Ким-старший выслушал и посоветовал не отчаиваться. Хотя и поинтересовался, почему же он не выслушал соулмейта, а сбежал. Минсок не нашёлся, что ответить. А потом рассказал Минсоку свою историю любви к прекрасной женщине, что подарила ему детей и превратила его жизнь в настоящую сказку, пока не оставила его одного несколько лет назад. Они оба были непарными, но сошлись вопреки всему и прожили счастливую жизнь, несмотря на косые взгляды родни и коллег, как они уехали из большого города и перебрались в этот посёлок, как растили детей и трудились. Как дети разлетелись по всему свету, но изредка приезжали внуки. И как он счастлив, что Минсок приходит в гости, скрашивая его будни. Минсоку сделалось неловко за то, что он столько времени не приходил, находя причины. Минсок летел на всех парах с корзинкой спелых абрикосов, которые вызрели благодаря советам старика Кима. Бэкхён в трубку верещал, как сумасшедший, ведь он не думал, что дерево ещё способно плодоносить. А требовались лишь забота и правильный уход. Минсок нажал на звонок и принялся ждать – старик Ким ходил с тросточкой, и чтобы добраться до двери требовалось время. Минсок привык коротать время, рассматривая свою обувь или же мозаику под ногами. Но дверь открылась гораздо раньше, Минсок посмотрел на босые смуглые ступни и непривычно длинные пальцы ног, показавшиеся в зоне видимости, поднял глаза, сглотнул и отступил на шаг, роняя корзинку. Спелые плоды покатились по зелёной траве. Но на этот раз убежать не успел: Чонин схватил за запястье крепко – не вырваться,– и притянул к себе. Минсок постарался оттолкнуть Чонина, но не смог. Руки будто ослабли, а колени превратились в желе и отказывались держать. От Чонина пахло чем-то терпким с отзвуками шоколада и дыма, Минсоку захотелось дышать полной грудью и не думать ни о чём, потому он просто слушал чужое сбившееся с ритма сердце и глубоко дышал, боясь поднять голову. – Чонин, кто там? – послышалось от двери. – Будь аккуратен. – Да, деда. Буду. – Господин Ким твой?.. – тихо спросил Минсок. – Мой. Как и ты. – Но ты же… – А ты понимаешь, что я был растерян и напуган тем, что пришёл в себя в больнице? Что у меня болели раны и до твоего прихода я был ничейным? Я твоё имя во время перевязки увидел впервые. – Как и я, – выдохнул Минсок. – Только у тебя над сердцем, а у меня под, – улыбнулся Чонин. – А ты сбежал тогда. Я врачам мозг вынес, выпрашивая выписку или хотя бы твой телефон. – Я его потерял в тот день, – Минсок поднял глаза на Чонина и робко спросил: – Ты меня, правда, искал? – Искал. Как можно забыть о том, кто предназначен судьбой? Как выписался, сразу к деду приехал, я же видел тебя в здешнем магазине, думал расспросить. Успел лишь переодеться – звонок, дверь открываю, а тут ты. Прикосновение сухих губ ко лбу – было таким правильным и волнительным, что он не знал, как отреагировать. А горячие ладони на пояснице – ещё правильнее. И Минсоку было странно, как будто он в очень счастливом сне. Даже захотелось смеяться и плакать одновременно, верить и не верить в происходящее. Минсок сжал светлую футболку Чонина в ладонях, стал мять ткань, пропуская между пальцев, читать надпись, щипать себя за руки, чтобы поверить, что не сон, что всё происходило на самом деле. Он глубоко-глубоко задышал, справляясь с накатившими чувствами. Они ещё не влюблённая парочка, ещё не знают многого, но они уже нашли друг друга, и будут учиться жить по-новому. – Ты как? – спросил Минсок. – Нормально, меня Ву не отпускал до последнего – пришлось пневмонию лечить, из-за ран началась. Если бы не ты… – Не надо. – Надо. Если бы не ты, я бы стал очередной жертвой лесного маньяка, и не познакомился бы с тобой. За спиной Минсока что-то стукнуло и раздалось незлое ворчание. Минсок провернулся в руках Чонина и прижался худыми лопатками к широкой горячей груди, видя перед собой хитро улыбающегося старика Кима. – Вместе вы ещё прекраснее, – сказал Ким-старший. – Ну, вы воркуйте, а я к Чону, у него прекрасное вино. Это стоит отметить. – Но, – начал Минсок и замер от поцелуя в затылок и по кромке роста волос. От чужого дыхания ноги вновь стали ватными – к спине он не подпускал никого. До сегодня. – Я спешу? – тихо прошептал Чонин, обжигая ухо Минсока своим дыханием. – Нет. Я слишком долго этого ждал, – сказал Минсок и вновь провернулся в руках Чонина и потянулся за первым в своей жизни поцелуем.Часть 1
13 апреля 2017 г. в 12:24
– Ты определённо неправ, – сказал Кёнсу и помахал в воздухе ложечкой с тонким слоем мороженого. А потом зачерпнул ещё лакомства с мелкой крошкой фундука и с удовольствием съел.
– Угу, как же, – пробурчал Минсок, скрадывая возмущение глотком крепкого чая, обжёгся и поморщился.
– Ты только представь, какие перед тобой раскрываются возможности! Ты можешь быть с кем угодно!
– Как и ты, – бросил Минсок.
Он не хотел грубить и бить по больному, оно само собой вышло. Глаза Кёнсу наполнились слезами, он схватился за правый бок, на котором на рёбрах имя. Чужое. Перечёркнутое. Как и вся жизнь Кёнсу. Он комкал пальцами тонкую ткань футболки и ронял слёзы. Минсок пересел, прижал к себе Кёнсу, утыкаясь носом в шею, и хрипло шептал извинения.
Кёнсу вскоре успокоился и подцепил ложечкой подтаявшее лакомство. Смотрел через огромное окно на улицу, где сновали люди, спасаясь от дождя. Мельтешили яркие зонты и дождевики. Малыши плясали в воде, взрывая яркими красками резиновых сапожек и дождевиков окружающую серость, и валялись в лужах, пока не видели родители. А Минсоку хотелось вскрыть вены за то, что он такой. Плохой друг и ничейный. Таких, как он, единицы, но с каждым годом становится всё больше. У него не было чужого имени на коже. Он мог выбрать любого. Мог, но не хотел. Если уж само провидение предначертало ему одиночество, то он будет один. Будет создавать мрачные игры и умрёт в одиночестве.
Потому что ничейные отвергались миром, общество практически вычёркивало их и смотрело, как на прокажённых. Чуть легче судьба обходилась с непарными, но все знали, что если хочешь достигнуть высот в карьере – надо быть женатым или замужним соулмейтом. И неважно, какого пола твой соулмейт. Главное – парность. Или, на худой конец, хотя бы иметь на теле чужое имя. Желательно не перечёркнутое. Если соулмейт умер, то увольнять с занятого поста при хорошем выполнении обязательств и возложенных дел, никто не будет. Но вот устроиться будет сложнее. Ничейным же вообще мало что светило.
Вообще хорошо, когда на твоей коже чужое имя, иначе будет как с ним, с Минсоком, – талантливый программист и создатель игр даже в офисе не появлялся до темноты, работал на дому и лишь в особо важные моменты приходил на работу. Официально он был потерянным непарным и даже так люди сторонились его. За возможность найти достойную работу можно благодарить именно Кёнсу, если бы не он, Минсок в лучшем случае бы работал санитаром, сторожем или посудомойкой. Но он работал и жил в квартире, которую подарили родители. Им было легче вот так вычеркнуть сына из жизни, чем каждый раз от друзей и коллег слышать шуточки о ничейных, зная, что сын ждёт дома. Многие считали, что после общения с ничейными соулмейты теряют пару. Нелепый предрассудок портил жизнь очень многим.
В некотором плане Кёнсу прав, можно было попробовать сойтись с кем-нибудь и не прозябать в одиночестве, но Минсок не хотел так. Он хотел своего, а не чужого непарного. Желание было жгучим, болезненным и несбыточным. Потому Минсок давно забросил все мечты, понимая, что ничего не светит и можно угомонить свои нервы.
Ведь за те долгие месяцы, пока Кёнсу жил с ним после потери соулмейта, они вполне могли бы стать парой. Да и вели себя как пара, только без полноценного секса. А так всё было: совместный быт, общий доход и взаимные ласки. Хотя чаще Минсок ласкал Кёнсу, а собственное напряжение снимал сам. Будто хранил себя для мифического кого-то. Кёнсу злился, что поцелуи – были табу, возмущался и причитал, что ничего с ним не случится, но Минсок не позволял трогать губы и сам не касался ими даже взмокшего лба или виска друга. Хотя Кёнсу не раз шептал, как хочет целоваться, Минсок был неумолим.
Он вообще упёртый баран и многочисленные попытки его соблазнить на нечто большее не увенчались успехом. Так и жили, пока Кёнсу не встретил Бэкхёна – взбалмошного фотографа не намного старше Кёнсу. Его фотографии заставляли трепетать сердца и подкупали своей искренностью.
Работы Бэкхёна были просты и сложны одновременно. Он снимал ничейных или потерявших соулмейтов. Он показывал боль, красоту и нечто большее, чем просто лица и тела с перечёркнутыми надписями на коже или же полным их отсутствием. Каким-то немыслимым образом Бэкхён чувствовал таких, как он сам. Каждая фотосессия пользовалась успехом и приносила известность и деньги. Малую частицу Бэкхён оставлял себе, часть отдавал своим моделям, остальное перечислял в фонд «Потерянные». Где такие же, теперь уже непарные соулмейты, могли познакомиться, найти поддержку или научиться жить без пары. А иногда и встретить новую любовь.
И плевать на общественное мнение, что быть непарным вовсе не круто, а быть ничейным – вообще позор, на клеймо «уродцев» и чужую постыдную жалость. Бэкхён чхать хотел на всех и вся и помогал людям не терять себя и быть самодостаточными, о чём бы там не шептались по углам.
Кёнсу вновь научился доверять и улыбаться. Рядом с Бэкхёном вообще нельзя было оставаться равнодушным. Таков уж он был – заряжал позитивом, напоминая вечный двигатель. Бэкхён много смеялся и шутил, двигался и шумел. Очень много шумел. Минсок не любил столько шума, но что ещё надо для лучшего друга, кроме как знать, что Кёнсу счастлив? И Минсок терпел, понемногу улыбаясь и всё чаще зазывая в гости.
Поначалу Минсок подумал, что Бэкхён притворяется: нельзя быть таким позитивным, утратив пару. Ведь в друзьях у Минсока не только Кёнсу был непарным. Потерявшие соулмейта обычно становились вялыми и апатичными. Зачастую и умирали раньше срока, тоскуя по половинке. Казалось, что Бэкхён прячет под улыбкой глубокую зияющую рану, что всё это наиграно и неправдоподобно. Что придя домой, он ревёт белугой, что на людях только кичится. Но Бэкхён был искренен, несмотря ни на что. Он старался быть счастливым, чтобы его соулмейт даже с небес видел, что он может жить дальше, а не уничтожать себя, как бы сложно не приходилось.
Осень пахла костром и скошенной травой, дождём и свежестью. Минсок сидел в кресле-качалке на веранде загородного дома Бэкхёна и упивался красотой природы, расцвеченной закатными красками. Широкие мазки всех оттенков красного и жёлтого расчертили высь, солнце будто плавилось само и расплавляло небо, смывая синь, оставляло лишь кроваво-красную палитру. Горела не только высь, но и деревья. Едва тронутые золотом, они наливались багрянцем, и казалось, что кровь скапывает с листьев, а вовсе не капли недавнего дождя.
Бэкхён с Кёнсу возились у мангала с мясом, оставив Минсока отдыхать и набираться впечатлений на ближайшее время, пока друзья не зазовут его опять, предлагая провести выходные на свежем воздухе или в кинотеатре. Сославшись на то, что он и так приготовил все салаты и нарезки, ещё и умудрился очистить весь двор от листьев, друзья выпихнули Минсока на веранду, вручив бокал вина.
Минсок крутил его в руках, даже смотрел сквозь него на пламенеющий закат. От этого вино искрило и полыхало, заточённое в стекло. Воздух был напоен запахами и криками птиц, чёрными галочками повисшими в небе. А в голове крутились истории со встречи «Потерянных».
Одна из них о Чанёле, который не раз спасал свою пару, вырывая из лап смерти. Пытался сдерживать слёзы, которые рвались наружу, боялся, что их соль будет разъедать раны на предплечьях. Тыкался носом в её шею и шептал, что пусть он и идиот, каких свет не видел, но он её. Её собственный идиот. Её равнодушный взгляд в последнее время и полное отсутствие улыбки, которая давно не трогала тонкие губы. Чанёль всегда успевал спасти, но однажды не успел. И ходил теперь, похожий на тень, казнился и хотел умереть, пока не пришёл в группу поддержки при фонде, основанном Бэкхёном.
Каково это вырывать любимую из лап смерти изо дня в день, бояться уснуть и не успеть, уйти на работу, а по возвращению обнаружить холодное тело – переживали все вместе с Чанёлем. Иногда даже не говорили ничего, не комментировали и даже не хлопали по плечу, молча выслушивая. Лишь психолог Тао направлял и помогал справляться с потерей. Таких, как Чанёль было несколько. И они своей группой переживали изо дня в день свою потерю, пока благодаря тонкой работе Тао, не перестали винить себя и смирились с утратой, чтобы жить дальше.
Ничейный Чондэ пытался жить, встречался с разными людьми. Даже пробовал быть с таким же, как и он, ничейными. Всё было не то и не так. Но в итоге сошёлся с потерявшей пару. Сколько души он вложил в отношения, которых поначалу не было, Чондэ не знал. Они многое пережили, притираясь. Пока однажды, уже отчаявшись полностью во всём и придя домой за вещами, Чондэ не уткнулся щекой в прохладную ладонь, ощущая, как на пояснице режется имя. И Чондэ был счастлив тому, что у него были испытания и теперь он ценил свою половинку в разы сильнее, чем многие пары с чужим именем на теле едва ли не с рождения.
Действительно ли всё так радужно, знали лишь сами соулмейты, но Чондэ светился начищенным пятаком и, не умолкая, рассказывал о своей теперь уже жене. Уточнять, каково это, когда у ничейного режется имя и вообще что к чему Минсок не решался, полагая, что лезть в жизнь малознакомых людей, как минимум невежливо. Но многие в Центре стали почти родными. Минсок сжился с их историями, переживал и думал. Много думал над всем.
Чунмён пережил немало, у него на тыльной стороне кисти было имя соулмейта, а у того было три имени по телу, и он был волен выбирать. И выбор пал вместо двух парней на одну обыкновенную, ничем не примечательную девушку, с которой тот хотел семью и детей, а не просто наспех перепихнуться, как с двумя другими, у которых было лишь его имя. Чунмён впервые решил напиться в баре, устроить панихиду своей любви. Успел тогда выпить лишь две стопки, прежде чем зажмурился от боли, когда от случайного прикосновения к пальцам бармена, на локте вырисовалось новое имя. Того самого третьего, тоже брошенного. А бармен чесал шею, и Чунмён с замиранием сердца смотрел на своё имя на коже. Вот так два потерявших внезапно обрели новый смысл жизни.
У высокого и улыбчивого парня по имени Сехун несколько лет назад появилась прекрасная жена, которая по сравнению с ним выглядела совсем хрупкой Дюймовочкой, и чудесный малыш с такими же глазами-полумесяцами, как и у отца. За широкими плечами Сехуна три таких жены и три сына могло уместиться. Он красив, уверен в себе и, казалось бы, нечего ему делать среди потерянных. Но всё равно иногда по четвергам он приходил на встречи в Центр. Потому что у Сехуна периодически ныло в подреберье, на месте чужого имени. Когда хотелось скрести по коже, срывая красочный рисунок, потому что того, кого он любил, нет в живых. Давно уже, но от этого не легче. И пусть чужое короткое имя столько же времени перекрыто витиеватой татуировкой, оно всё равно зудело и бередило былые раны.
И таких историй море. И людей, которым помог Центр – под сотню, хоть и существовал он недолго. Минсок слушал, смотрел и запоминал. Улыбался и даже иногда смахивал слёзы, слушая истории. Но он не был готов пробовать отношения с кем-то просто, чтобы узнать, каково это. И даже Тао не удалось его переубедить. Он лишь отмахивался и говорил, что почувствует, когда появится тот, кого захочется пустить в жизнь и на расстояние ближе, чем в полметра. Хотя это расстояние постоянно прежде нарушал Кёнсу, а теперь ещё и гиперактивный Бэкхён. Но Минсок считал так, и никакие доводы на него не действовали.
Вечер ещё тёплый, но по-осеннему насыщенный запахами. Он будто уютное одеяло укутывал ароматами полыни, терпкого чёрного чая, яблок и корицы. Птицы тянули унылые песни, прощаясь с теплом и возвращая Минсока из мыслей на веранду. Он пригубил напиток и зажмурился. Вино приятно легло на язык и согрело, лишь только скользнув по горлу. Минсок думал, что его соулмейт, если он вообще хоть где-нибудь существует, должен быть как вино: терпким и немного пьянящим, таким, чтобы хотелось к нему возвращаться, несмотря ни на что, чтобы с годами становился лишь лучше.
Улыбаясь своим мыслям, он думал о том, как устал от городской суеты. Тишина, царящая в посёлке, прерывалась лишь вскриками птиц да редкими переругиваниями соседей. Воздух всё отчётливее пах осенью и счастьем. Каким-то простым и необычным. Хотелось тут остаться навсегда. Минсок хмыкнул и решил, что эту мысль надо подумать активнее. И с Бэкхёном поговорить. Для работы ему вовсе необязательно находиться в городе, а в случае чего, два часа езды – не проблема. Зато здесь пахло иначе, и тишина приятно ложилась на душу, порождая новые идеи и замыслы.
Минсок не заметил, как его бокал изредка наполнял пробегающий мимо Кёнсу. Он был полностью поглощён новой задумкой. Темнота незаметно опустилась на плечи, плед больше не грел, а ветер пробирался под одежду и гладил своими ледяными пальцами. Минсок поёжился и поднялся с кресла. И едва не столкнулся нос к носу с Бэкхёном.
– Идём, у нас всё готово. Эй, ты чего?
– Бэк, а как тебе идея…