the lying game

***

Они ютятся на узенькой скамейке как отчаявшиеся дети-беспризорники, гипнотизируя взглядом деревянную дверь кабинета впереди. Будто если смотреть в одну точку, произойдет неожиданное чудо. Будто если смотреть в одну точку, все желания сбудутся. И когда в коридор выходит Мадо Акира, детская вера просыпается в сердце каждого без исключения. Им представляют собственного наставника. Урие в реальность возвращается первый и единственный. Перед ними стоит лишь оболочка человека. Но почему-то смотрят на него с каким-то восхищением и беспредельной верностью, проснувшейся почти мгновенно. Лживое имя и такая же сладко-приторная улыбка. От Сасаки Хайсе несет фальшью за километр, и Урие почти удивляется, почему никто этого не замечает. Ах, точно, ведь все они тут больные со смертельным диагнозом: изуродованную жизнью душу уже ни что не спасёт. Находить счастье в самообмане единственное, что остается таким безнадёгам. Но Урие другой. Он уже давно выбрался из скорлупы и последнее, что ему сейчас нужно, так это тёплое местечко под крылом любящей матери по имени Сасаки Хайсе. Вот только судьба хочет иначе. Их зовут куинксами — такое вот новшество, козырная карта CCG и заслуга научного центра. Их зовут куинксами, но на деле они кучка бесхарактерных идиотов. Кроме Урие, конечно же. Местный бандит, ленивая хикка, одноглазый трус и в завершении всея мамочка Хайсе. Хорошая команда по спасению человечества, ничего не скажешь. Кажется, людям уже не на что надеяться. Урие ненавидит свой отряд, но сжимает кулаки, топит оправданную злость в мечтах о повышении и пытается работать «в команде». Сасаки не тянет на звание «наставника». Ширазу бесполезный и создает конфликты на пустом месте. Сайко не вылезает из комнаты сутками. Муцуки... Слабый. Пугливый. Ненужный. Урие прожигает его грозным взглядом, как бы намекая — тебе здесь не место, мальчик. В ответ получает лишь сконфуженную полуулыбку. Проходят дни, но Куки ни с кем не пытается сблизиться, просыпаясь и засыпая лишь с одной дикой неприязнью к этой четвёрке. Одним вечером Сасаки собирает их в комнате, улыбается по неискоренимой привычке, а потом говорит: «Мы станем девушками.» Так просто берет и говорит: спокойно, легко, будто рассказывает о прогнозе погоды на завтра. Отряд принимает эту чокнутую идею на «ура» — они только и знают, что соглашаться с наставником. Дом наполняется неискоренимой суматохой и женской косметикой. В вещах Акиры-сан, с длинными светлыми волосами, Сасаки выглядит чуть лучше, чем Ширазу и смеющаяся Сайко вместе взятые. На Муцуки же платье выглядит удивительно грамотно, и Урие подавляет в себе желание сделать его портретный набросок в таком образе. Вот только Тоору думает наоборот. Он неловко улыбается, переминается с ноги на ногу и складывает руки крестом на груди, напряженно сжимая тонкими пальцами ткань укороченного пиджака. Он боится, и это выдает исключительно всё: начиная от учащенного сердцебиения и заканчивая тяжёлым липким запахом неуверенности. Последнюю неделю подготовки Урие тренируется в два раза усерднее и пытается узнать причину этого страха. И ему удается, только момент не самый удачный. Зачистка на «Аукционе» оказывается не такой лёгкой, как ожидалось. Урие лезет в первые ряды, сражается за пятерых, так и кричит всем своим существом «заметьте меня!». Ширазу всегда шутил, что он когда-нибудь доиграется. И, наверное, единожды оказался прав. Открыт четвёртый фрейм, и мозг будто бы отключается. Щёлк. Урие ничего не понимает, да и не хочет: в голове пульсирует лишь мысль о будущих заслугах, и он срывается с места, игнорируя сумасшедшие атаки врага. Который оказывается сильнее в сто крат. Позорное поражение усмиряет бушующее нутро и охлаждает кровь. (почему? я ведь такой сильный, почему только ко мне судьба несправедлива?) Муцуки сгибается пополам и судорожно хватает ртом воздух. Белый плащ давно расцвел тёмно-алыми пятнами. (куроива такеоми, к у р о и в а, всегда он, почему, я же лучшелучшелучше.) Урие корчится от боли на холодном кафеле амфитеатра и ненавидит Сасаки Хайсе вслух. Шум в ушах заглушает биение собственного сердца. Тоору закрывает глубокую рану рукой и пододвигается поближе, участливо смотря на него из-под полузакрытых век. За отчаянной злостью понимающий взгляд оказывается незамеченным. Урие хрипит, закрывает лицо узкими ладонями и бьет Муцуки в живот со всей силы, пытаясь выдавить из себя весь яд, отравляющий сознание раз за разом. А потом как будто выныривает наружу. — Ты не помеха, — шепчет Тоору одними губами, кладёт руку ему на плечо и выпускает кагуне. Урие верит, как и в то, что всё будет хорошо. Урие верит, потому что, оказывается, Муцуки знает о боли ни больше ни меньше, чем он сам. Урие верит и кусает бледные губы, размазывает по лицу кровь и вдыхает-выдыхает носом горячий воздух. Приторно-сладкий запах, собравшийся возле Тоору куполом, щекочет обострившееся обоняние и маленькими сигналами отправляет до мозга одну единственную мысль. (девушка.) И мир в глазах Куки просто переворачивается с ног на голову. Заслуги и победы как будто больше не имеют значения. Через несколько недель Урие понимает, что большим лжецом чем Сасаки Хайсе можно стать, лишь отрицая очевидное. И это «очевидное» — недвусмысленная дрожь по всему телу при одном упоминании Муцуки. Она потерянная, горчащая на языке болью и тайнами прошлого — под стать своему имени. Урие думает о ней настоящей слишком часто. Тоору ассоциируется с утренним кофе без сахара, слышится в каждом слове и видится в лице любой девушки, проходящей мимо. Урие лезет в справочники, читает медицинскую литературу и статьи в интернете — ищет признаки своего сумасшествия. По-другому происходящее и не назовешь. Урие готов признать себя шизофреником, но только не отчаянно влюблённым. Проклятие. Смертельный дар. Он чувствует, понимает, но верить отказывается. Единственная заслуга, положенная ему сейчас, так это заслуга за лучший самообман. Трубите марши, взрывайте фейерверки, хлопайте в ладоши: Урие Куки — новый король лжи. У него нет ни скипетра, ни парадной мантии, однако это не мешает вводить себя и других в заблуждение раз за разом. (хватит. долой фальшивый маскарад.) Приходит момент. Маски трескаются, смолкают фанфары, реальность спасительными каплями яда просачивается в его тело, накапливается в мозгу. Урие закрывает глаза на жалкие полсекунды и, открывая их вновь, видит мир совершенно по-новому. (сейчас или никогда.) Он чувствует себя восставшим из мертвых. Исчезнувшее наваждение дает возможность вдохнуть полной грудью. Урие бросает кисти, испачканными ладонями бьет себя по лицу и отшатывается назад. Муцуки почти укоризненно смотрит на него с мольбертного листа. Может быть именно это ускоряет бомбу замедленного действия: под угрозой смерти Куки наконец-то складывает пазл, принимает себя и не успевает заметить, как уже настойчиво барабанит в дверь её комнаты. (пожалуйста, открой.) (прошу.) (умоляю.) Замок податливо щелкает и в узком проеме неуверенно возникает худощавая фигура Тоору. С загорелого плеча ненарочно сползает легкая ткань футболки. Урие впервые молчит не по собственному желанию. Он действительно не знает, что сказать, до скрежета сжимает ровные зубы и со всей силы ударяет кулаком по стене. Мгновенная вспышка боли особо ярко констатирует с вечным бессилием. Муцуки вздрагивает от неожиданности и отступает назад. Муцуки хочется запереть эту дверь, спрятаться в самый дальний угол комнаты и надеятся, что все будет хорошо: отец, когда злился, тоже крушил все подряд. Если этого оказывалось недостаточно — переходил на единственную дочь. Надежда была ее единственным спасением в эти моменты. Нет, во всей жизни, пропитанной страхом и ложью первого сорта, которая сладким сиропом ложилась на кровавые раны безобразной души. Такой же безобразной, как и у Урие. Такой же, как и у каждого в этом треклятом доме. Все они тут — больные со смертельным диагнозом. Жить приходится сегодняшним днем. (так чего медлить?) И правда. Урие хватает Муцуки за тонкое запястье, одними губами шепчет «я знаю» и прижимает к себе с такой трогательной заботой, что Сасаки Хайсе со всей его фальшивой, но всё же л а с к о й, оказывается на втором месте. Урие знает: избавляться от секретов больно и приятно одновременно. Поэтому Муцуки, наверное, беззвучно плачет на его сильном плече, сжимая длинными пальцами темную рубашку. Непривычное тепло закрадывается в сердце, мурчащим котом сворачиваясь в уголке. — Всё будет хорошо, — говорит Урие и заставляет ее робкую благодарность исчезнуть в мимолетном поцелуе, потому что терпеть больше не в силах. Потому что боль у них одна на двоих.