Да, господин Брюс.

Альфред знал, что это было, как минимум, неправильно. Не-нор-маль-но. Но все равно не мог ничего с собой поделать. Потому что Брюс был таким юным и красивым. Таким, каким самому Пенниуорту уже никогда не стать. Альфред осознавал, что он, со своими шрамами на сердце, цинизмом и ошметками вместо души, не ровня Уэйну. Но сдержаться было нереально. Не-воз-мож-но. Выше его сил. Как не провести своей рукой по голове, ероша гриву волос и слушая ребячливые возмущения? А после уйти, сжимая ладонь, хранящую мимолетный запах Брюса. И, уже выйдя за дверь, впитать в себя с воздухом до боли родной аромат, смакуя каждую нотку по отдельности. Альфреду было не впервой разочаровываться в жизни. Иногда он жалел, что все сложилось именно так. Но потом вспоминал сияющую улыбку юного господина, обращенную только к нему, что давала силы существовать, брал себя в руки и терпел снедающую боль, что мешала дышать и полноценно жить. Терпел, когда Брюс замыкался. Терпел, когда Брюс рисковал своей жизнью, пытаясь, несмотря ни на что, вычислить убийцу родителей. Терпел, когда появилась Селина. Терпел даже тогда, когда казалось, что сил уже нет. Терпел, несмотря ни на что. И только под покровом ночи давал волю своим запретным чувствам, беззвучно крича в подушку от бессилия и безысходности. Оплакивая свое горькое счастье. А утром, после очередной выматывающей ночи, натягивал на себя маску абсолютно счастливого человека. Того, кого все устраивало. Маску недоотца и дворецкого. А позже, с почти искренней улыбкой, встречал свое юное наваждение в холле и на каждую фразу отвечал: — Да, господин Брюс. Потому что так надо. Потому что так правильно. Потому что это они.