Incertae: Что есть настоящее?

      POV Юнхо       Я бежал, не останавливаясь. Ноги подрагивали от беспрерывного бега, дыхание сбилось, легкие жгло раскаленным металлом, что хотелось их вырвать; губы обветрились на холоде и начинали трескаться, немного кровоточа. Я сжимал замёрзшие пальцы в кулаки, впиваясь ногтями в ладони, чтобы хотя бы кратковременными вспышками боли контролировать свою нарастающую панику. Я боялся остановиться. Я боялся не успеть. Я старался не думать о самом плохом, старался себя успокоить, но мое сердце гулко билось в груди, выбивая похоронный марш. И мне было наплевать на холод, на промокшие насквозь ноги от внезапно выпавшего снега, было наплевать на ветер и дождь, потому что холоднее, чем внутри меня, не было нигде: нигде и ни у кого так не заледенела душа от страха и неизвестности. Он пропадает не в первый раз, но именно сейчас я чувствую, что случится нечто непоправимое и вместе с тем неизбежное. И это чувство невозможности что-либо изменить прошибает всё мое тело током, и заставляет не останавливаться, спешить… Потому что я нужен…       Звуки моих шагов и прерывистого дыхания отражаются от бетонных стен, глаза только начали привыкать к темноте, но перед этим я не раз спотыкался и падал в этом мраке. Здесь пахнет сыростью, тянет могильным холодом, пробирающим до костей. Я слышу, как пищат крысы в углах, как перебирают своими маленькими ножками по бетону, царапая его ноготками, и ждут: ждут, когда я упаду, чтобы мной полакомиться.       Я уже обошел подобные заброшенные тоннели, которые были поблизости, и после каждого, в котором не было Его, меня затопляла волна паники и душила безысходность, но я не собирался сдаваться. Я не имел на это права.       Поворот, снова поворот, развилка – я, не думая, выбираю левый коридор, и снова повороты, эхо моих шагов и мои мысленные молитвы. Я взывал ко всем богам, лишь бы они помогли мне Его найти, помогли спасти от самого себя.       Наконец, я дошел до конца коридора. Там была большая, вся облупившаяся железная дверь. Мое сердце судорожно забилось, ладони вмиг вспотели, пальцы не слушались, но я уверенно схватился за ручку, с большим усилием потянул на себя и в сотый раз взмолился, чтобы Он был за этой дверью. Она поддалась не сразу, но всё же я ее смог открыть, вложив силы и распахивая настежь. Она с грохотом ударилась о бетонную стену, но я этого даже не услышал, потому что мои уши заложило от жуткого, леденящего кровь ужаса, что накрыл меня с головой. Я просто окаменел на месте. Крик, так и не сорвавшийся с моих губ, застрял где-то в горле, расцарапывая его в кровь, превращая в ободранные стенки, от страха. Я широко распахнутыми глазами смотрел в центр комнаты, не веря в увиденное, и даже не мог моргнуть от представшей передо мной картины: в центре комнаты стоял Он – мой Чанминни… Или не мой? Я вглядывался в него, пытаясь это понять. Мин бросил на меня тяжелый взгляд, наполненный невообразимой силой, ненавистью, жаждой крови, а затем за секунду он внезапно изменился – стал растерянным, напуганным. Чанмин недоуменно моргал, пытаясь осознать себя, а затем умоляюще посмотрел на меня, словно я мог ответить на все его не заданные вопросы, мог его спасти от всего этого. Он неподвижно стоял на месте, боясь пошевелиться, вызвать мой гнев и разочарование неосторожным движением. Мои руки подрагивали от желания его обнять, кончики пальцев покалывало от мысли прикоснуться к нему. Я хотел подойти к нему, обвить руками, спрятать его, защитить… Но что-то меня останавливало. Вернее, всё остальное меня останавливало.       Чанмин стоял в некогда белой больничной пижаме. Я ненавидел ее всем сердцем, хотел разорвать ее в клочья, просил Мина ее не надевать, носить обычные вещи, но он лишь грустно улыбался, клал ладони на мои щеки, когда я сидел на полу у его ног в наши спокойные, размеренные, уютные вечера, и, вглядываясь в мои глаза, мягко, словно объясняя ребенку, говорил: «Я болен, – он делал паузу, чтобы я по-настоящему услышал суть этих страшных слов, – Поэтому я должен ее носить, чтобы ты об этом не забывал. – А когда я хотел возразить, он мягко касался подушечкой большего пальца моих губ, пресекая всякие возражения, медленно качая головой из стороны в сторону, – Это напоминание для тебя, что я – опасный монстр». – шепотом, доверительно заканчивал он. Я глубоко вдыхал после этих слов, прикрывая глаза, и утыкался носом в его колени, обтянутые ненавистной мною белой тканью больничной пижамы, и вдыхал его запах. И только тогда моя злость к этой тряпке успокаивалась: пока она не прячет Его запах, пока она не утаскивает его в пучину больничных стен и нескончаемых лекарств, пока не забирает его у меня – я готов был с ней мириться.       Сейчас же эта белая ткань была вся пропитана кровью, и лишь небольшие белые пятна, оставшиеся нетронутыми, свидетельствовали о том, что когда-то она была именно такой.       Я спускался взглядом по телу Мина, и меня всё больше бросало в дрожь: тонкая, длинная шея, которую я обычно выцеловывал, руки, которые я перехватывал, крадя невинные поцелуи их владельца, открытые изящные ключицы, которых я так любил касаться губами, очерчивать кончиками пальцев – всё было забрызгано кровью, но, как ни странно, ее алый цвет хорошо гармонировал со смугловатой кожей Чанмина. Но эта «гармония» была жуткой. С его пальцев срывались крупные капли крови и падали в лужу с оглушающим звуком, раздающимся в этой мертвой тишине. Его босые ноги противно хлюпали в этой луже, а к моему горлу подступала тошнота. Меня словно оглушило: я абсолютно ничего не слышал, тело парализовало от страха, меня внутренне трясло, и в эту секунду я понял, как чувствует себя жертва перед сильным хищником: это был животный страх и желание убежать, спрятаться, исчезнуть... Вокруг лежали разорванные в клочья с вывороченными внутренностями, безобразно торчащими ребрами из вскрытых грудных клеток десятки тел. Тому, кто это сделал, словно было любопытно узнать, что же там внутри – внутри этих хрупких тел... От этой мысли воротило.       Мои губы задрожали, с уголков глаз скатились слёзы: «Что же ты наделал, Минни, – прошептал я потрясенно на грани слышимости, – что же ты наделал, малыш...». Его глаза наполнились слезами, он сам с отчаянием озирался по сторонам, не веря, что это сделал он. Я чувствовал, как в его груди зарождается крик. Он медленно посмотрел на свои руки, до последнего надеясь, что они чисты, и сделал судорожный вдох, который так и застрял у него в горле, удушая. Мне показалось, что если бы он мог, он бы сбросил с себя эти окровавленные руки, как сбрасывают противных насекомых – с отвращением и боязнью, но он не мог... Это были его руки, это ими он безжалостно обрывал чужие жизни, кромсал чужие тела, и сейчас он их ненавидел…       Наконец, с его губ сорвался отчаянный, нечеловеческий вопль. Мин весь задрожал, вцепился пальцами правой руки в предплечье левой и начал ожесточенно расцарапывать ее своими ногтями, мешая свою кровь с чужой – с той, которая не должна была пролиться, с той, которая въелась в кожу и которую теперь никогда не смыть, сколько бы вечностей не прошло...       Этот крик словно заставил меня очнуться: пелена ужаса спала с моих глаз, и я снова увидел Его: это же мой Чанмин – ранимый, иногда беззащитный, напуганный своей новой сущностью и по-прежнему хрупкий – хрупкий для меня. Как я мог усомниться в этом?       Я, откинув все сомнения, стараясь не обращать внимания на хлюпанье под ногами и продолжая смотреть лишь на Него, боясь отвести взгляд, преодолел разделяющее нас расстояние и крепко обнял его, прижимая к себе и не давая ему возможности продолжать себя калечить. «Тсс, Чанмин-а, я здесь. – шептал я, крепко зажмуривая глаза, в желании, чтобы этого всего на самом деле не было. – Я с тобой… всегда». – Я хотел, чтобы он услышал, хотел достучаться до него. Сейчас, стискивая руками его узкие плечи, ощущая как его волосы щекочут мою щёку, чувствуя его дыхание на своей коже, его тело в своих объятиях, я как никогда ярко понимал, что это всё, что мне нужно в этом мире, и даже то, что он сотворил, не может заставить меня отвернуться от него. Из-под закрытых глаз стекали слезы: я плакал за нас с Чанмином, за его судьбу, за этих невинных людей, которым не посчастливилось встретиться с другой стороной Мина… Я разделю его этот грех: я ведь тоже убийца, потому что не могу остановить Чанмина, не могу его потерять, а одно без другого невозможно. Будь моя воля, я бы сам ответил за смерти этих людей, я бы запятнал свою душу клеймом палача, лишь бы спасти одну хрупкую, чистую душу – единственное, что по-настоящему имеет для меня значение в этой жизни – константа моего такого хаотичного мира.       «Я – Монстр, я –монстр, я – чудовище» – дрожа всем телом, шептал как заведённый Мин: понимание того, что всё это сделал он, сменяющиеся в его сознании вспышки воспоминаний чужих криков, мольб, и его ненасытное желание причинить боль, просто сломало его изнутри. Он пытался вырваться из моих объятий, но я лишь крепче сжимал руки, боясь того, что стоит мне отпустить его лишь на секунду, и я потеряю его навеки. «Мы справимся с этим, Чанмин, мы сможем, – пытался я его образумить, – Мы обязательно что-нибудь придумаем». Он внезапно перестал вырываться, замер в моих руках, после этих слов, что я даже испугался на миг. Я с тревогой заглянул в его лицо, которое сейчас было пустым и отрешенным, но эти эмоции быстро сменились потрясением и неким отвращением. Вот только к кому: ко мне или к себе?       «Мы? – поражённо повторил Мин, – Справимся? – со смешком повторил он, отстраняясь от меня и заглядывая мне в лицо, – Ты слышишь, что ты говоришь? – с безумным блеском в глазах проговорил Мин, а по моей спине пробежал холодок. – Смотри, что я сделал! – на грани истерики закричал он, вцепляясь пальцами в края моего пальто. – И ты хочешь сказать, что я – не монстр?! Что даже таким ты меня принимаешь?! Ты слеп и глуп, Юнхо!» – Я чувствовал его дрожь, видел слезы, что мешались с каплями крови на его щеках, и не мог признать правоту его слов. «Мин, монстр – не ты, он просто в твоей голове. Мы сможем его победить». – я говорил то, во что хотел верить, то, во что хотел, чтобы поверил сам Чанмин. Он так отчаянно плакал, всхлипывал, разбивая мне сердце, что мои слова сами слетели с губ: «Я же люблю тебя, Чанмин-а, я так тебя люблю… – шептал я, – Я тебя не оставлю». – обещал я, а он с тоской и безграничной виной во взгляде смотрел мне в глаза. Его губы дрожали, а слезы не переставали бежать. Он поднял руку, по которой стекала его кровь, и кончиками пальцев осторожно дотронулся до моего виска: «Монстров надо бояться, Юнхо-я, – с некой лаской в голосе проговорил он, под конец переходя на шепот. Он медленно, с нежностью провел линию по щеке к моему подбородку, пачкая кожу алой кровью, а я растворялся в этом голосе, в этих осторожных касаниях, – бояться, а не любить». – вот так просто с его губ сорвались эти душераздирающие, мучительные для меня слова. Когда смысл этой страшной, но правдивой фразы дошел до меня, я вцепился пальцами в его плечи, наверняка причиняя ему боль, и вглядывался в него, беззвучно умоляя его не исчезать… Черт возьми, я любил его настолько, что даже этот ужасный, зверский поступок не мог перечеркнуть всё то, что я чувствую к нему. Ведь я знаю его настоящего: знаю значение каждой его улыбки, его взгляда; знаю, что он смотрит на меня в ответ с такими же чувствами; знаю, каким ворчливым и упрямым он бывает, а также знаю, каким податливым и нежным он бывает наедине со мной… Я знаю его всего, кроме этой его неконтролируемой, кровожадной, разрушающей стороны... Но, даже зная это и видя эти последствия своими глазами, я не могу отказаться от Чанмина, потому что, отказавшись от него, я откажусь и от самого себя.       Я почувствовал, как костлявые, длинные пальцы Мина сжали моё пальто на спине при ответном объятии: он боялся раствориться, исчезнуть. И я боялся того же. В этот момент я понял, что мне не хватало этих объятий, этих тонких рук. Он прижался ко мне всем телом, словно ища поддержки, защиты, и я, касаясь губами открытой кожи возле его шеи, тихо выдыхал эти обещания.       «Прошу, Юнхо, – зашептал отчаянно Мин, а я сосредоточился на любимом голосе, звучащем сейчас умоляюще, – убей меня. – выдохнул он свою просьбу. Это самые страшные, невыносимо жестокие слова, которые я всегда боялся услышать с того момента, как в нем пробудилась эта личность – нет, не личность – зверь. – Ты знаешь, что это правильно, – также умоляющим шепотом продолжал Мин, словно боялся, что я не дам ему договорить. – Это единственный выход. – он сделал паузу и обхватил моё лицо своими холодными ладонями как раньше сотни раз делал до этого, невольно возвращая меня воспоминаниями в эти далекие дни, словно они были в прошлой жизни, и заглянул в мои глаза. – Так ты сможешь жить...» – Улыбаясь, сквозь бегущие слезы, через разрывающую изнутри боль, закончил он, а в глазах затаилась тоска, неизбежность и смирение, и я видел эти эмоции, я их чувствовал, я ими жил.       Я плакал вместе с ним, и мы оба понимали, что это действительно должно быть правильное решение, но почему же тогда моё сердце настолько против? Я прислонился лбом к его холодному лбу. Мин изредка всхлипывал, но иногда с его губ срывались короткие смешки, и он говорил, что это чересчур слащаво для нас и что он чувствует себя глупо, но никто из нас не пытался прервать этот миг, а я пытался запомнить этот момент – каждый момент, проведенный с Чанмином, и не умереть, когда он закончится...       «Я люблю тебя». – шептал я. Я коснулся его губ своими, и они доверчиво открылись мне навстречу, как и всегда: мне не нужно было слышать ответных признаний – именно такие маленькие детали говорили о чувствах Чанмина громче всего. Я цеплялся пальцами за его плечи, обтянутые пижамой, слыша треск рвущейся ткани, что ее маленький клочок оставался в моей ладони, вжимал Мина в свое тело, желая слиться с ним воедино, а поцелуй отдавал горечью отчаянием и прощанием... Я был счастлив все эти минуты рядом с Чанмином.       Конец POV Юнхо       – Вы слышите меня? – Раздавался голос незнакомого мужчины. Он поводил ладонью перед глазами сидящего на кресле парня, но никакой реакции не последовало. – Он до сих пор не здесь. – с разочарованием продолжил тот же голос, отмечая очевидное для присутствующих.       – Как вы думаете, он действительно убил Чанмина? – вклинился в разговор высокий женский голос. По всей видимости, он принадлежал молодой девушке.       – Я думаю, он не смог. – медленно, задумчиво проговорила женщина, по голосу которой было не меньше шестидесяти. – Он любит его самозабвенно, до такой степени, что он готов уживаться с монстром. – аргументировала она свою позицию, и каждое ее слово было таким значимым, весомым, – Да он даже готов забыть свою истинную личность, лишь бы не потерять его. – добавила она.       – Разве это имеет смысл? – снова тот же мужской голос. – Создать личность и влюбиться в неё – это нонсенс. – критические парировал он. – Смею заметить, пациент сначала создал монстра, а не Чанмина.       – Но даже так Чанмин стал намного важнее этого монстра. – емко проговорила женщина. – Ради него наш пациент готов на многое, если не на всё.       – Верно, – поддержала ее девушка, – Юнхо-ши смог синтезировать три другие личности, ради него, чтобы вылечиться: оставался лишь монстр и сам Чанмин.       – Разве это не абсурд? – снова вступился мужчина. – Человек придумал личность, полюбил ее, и, вдобавок ко всему, это чувство оказалось взаимным. Это бред сумасшедшего! – повысив голос, закончил он, высказав, наконец, то, о чем молчал всё это время.       – Человеческий мозг – та еще загадка. – туманно ответила женщина, никак не реагируя на эмоциональность коллеги.       – Но ведь личность Чанмина тоже любит Юнхо, именно поэтому, как я понимаю, он хотел облегчить участь Чона, как он сам считал, и сперва самому соединиться с монстром, а уж потом синтезироваться с истинной личностью Юнхо, чтобы вернуть его к нормальной жизни. – молодая девушка, с некой самоотверженной верой в подлинность такой своеобразной любви, пыталась отстоять это чувство между Юнхо и Чанмином.       – Что интересно, – сменив немного тему, проговорила женщина, и мужчина с девушкой в ожидании продолжения перевели на нее взгляд. – При всей этой ситуации Юнхо понимает, что те личности, которые он уже в себе соединил – это его альтер эго, но вот Чанмин – это другой случай. – она сделала паузу, отпивая из кружки давно остывший кофе. – Он считает его отдельной личностью, отдельным человеком, а так как личность Чанмина решила соединиться с монстром, то Юнхо сделал вывод, что личность чудовища принадлежит Шиму. – она замолчала, и в комнате наступила тишина. Трое ученых перевели свой взгляд и с грустью посмотрели на молодого мужчину, что сидел в кресле и отсутствующим взглядом смотрел в пустоту. Что он в ней видел? Какую жизнь он проживал?       – Увы, монстр в ответ практически поглотил самого Чанмина, не дав ему возможности подчинить себя, – с сожалением в голосе подвел итог мужчина, сдаваясь перед этой поистине печальной историей.       – Но если Юнхо действительно убил Чанмина в себе, значит, его личность синтезировалась с ним. – рассуждала молодая девушка, – Но остался ли монстр или всё-таки Чанмин смог его остановить, и теперь Юнхо будет полноценной личностью? – Задала она риторический вопрос.       – Чанмин был единственной защитой Юнхо перед монстром. – озвучила женщина то, о чем каждый в этой комнате догадывался и ранее. – Сейчас нам остается лишь ждать, чтобы узнать, кто выиграл в этой битве. – хриплым голосом с нотками смирения ответила женщина, и комната снова погрузилась в тишину, но которую никто больше не смел нарушать.       А Юнхо, сидя в кресле и смотря в пустоту, продолжал крепко сжимать в своей руке клочок белой больничной пижамы с капельками крови на нём. Пальцы сводило судорогой, но он боялся их разжать, боялся отпустить и потерять ту единственную крупинку своего настоящего в этом искаженном, иллюзорном мире, где всё казалось выдумкой.