Летописец

По миру катилось пламя — беспощадное, холодное, неторопливое. Оно сжирало живое по кусочку, сполна наслаждаясь испугом и криками, и подобострастно припадало к земле, достигая полов черной мантии: ну же, бог, тебе не нравится забава? Почему ты не присоединяешься? Смотреть, как умирает мир было больно. Не потому, что Рейстлин его жалел — просто каждый всхлип, каждая смерть, каждый осыпавшийся пеплом дом хлыстом били… не по телу, глубже — по тому, что жрецы называли душой. — Итак, поставленной цели ты добился. — Он обернулся на тихий, едва различимый за ревом пламени скрип пера. Астинус подошел незаметно, появившись из ниоткуда, и теперь навесу дописывал последние строки в конце свитка. — Я не этого хотел. — Рейстлин коснулся было груди, в которой, казалось, выло все то же пламя, но одернул себя и почти шепотом повторил: — Не этого. — Мир гибнет, и ты ему не поможешь. — Кончик пера мазнул по свитку, оставляя кляксу, и на несколько мгновений замер. — Причина случившегося — в тебе. — Тогда помоги ты, — потребовал Рейстлин, пытаясь отвести взгляд от огненного столба на горизонте. — Это подвластно не мне. — Астинус поставил точку и вложил свиток с пером в руки новоиспеченного бога. — Даже у погибшего мира должен быть тот, кто ведет его летопись. Что делать с заполненным свитком — решай сам. Он снял свою накидку, набросил на плечи Рейстлина и пошел прочь по узкой тропе, проложенной в стене жалящего пламени. — Постой! — Миру я больше не нужен, и мне незачем в нем оставаться. — Астинус на мгновение обернулся, с сожалением склонил голову и пошел дальше, вскоре окончательно скрывшись из виду. Каждый новый день мир приносил в дар своему богу очередные жертвы — уже не наносящие удары, но отдающие тупой непроходящей болью в груди. Отводить глаза от людей, пытающихся в отчаянной надежде убежать от пламени, становилось все сложнее, и единственным доступным Рейстлину спасением оставался свиток, переданный Астинусом. Делать первые записи своей летописи он пока не решался, боясь признать окончательное поражение, и только перечитывал завершенную. Взгляд невольно цеплялся за знакомые имена, названия, события, которые стали все чаще появляться ближе к концу. Катастрофа в Истаре — большой абзац, испещренный едва видимыми заметками. Война Копья. Взятие Замана. Несколько коротких строк, посвященных братьям и теряющимся среди множества им подобным – на них Рейстлин постарался не останавливаться, хотя взгляд так и цеплялся за обрывки фраз, вызывающих горькую усмешку. А в самом конце, после бесстрастно вынесенного Астинусом вердикта, нашлась маленькая незаполненная строка. Едва ли в нее удалось бы вписать многое — несколько фраз, не больше, — но если постараться… Рейстлин все же решился и коснулся кончиком пера свитка. Поток времени продолжал течь в своем русле, неся к окончательному разрушению последние кусочки мира, и только одна фигура, облаченная в мантию летописца и стойко держащаяся на ногах, двигалась против течения. Широкая человеческая душа требовала праздника, которому стало тесно в стенах завоеванного Замана — «бравые вояки», побросав в стороне оружие, бесстыдно напивались в разбитом у стен лагере. Верно, Рейстлин сам распорядился его не тревожить — и даже не потребовалось угроз, чтобы люди приглушили голоса и предпочли перенести веселье подальше от неприятного мага со странными глазами. На снующего в празднующей, пьяной толпе неоправданно трезвого Рейстлина не обратили внимания, и на мгновение ему показалось, что в этом времени он лишь призрак из будущего, не имеющий здесь своего места, но протянутая рука коснулась холодной и твердой каменной кладки, а не провалилась в нее по локоть. Что делать с обретенной возможностью дальше Рейстлин не знал — слишком обрадовался удачной попытке. Входить в приветливо распахнутые ворота не стоило и пытаться — не поможет, даже если удастся вновь спуститься к Вратам. Он слишком хорошо знал, что в шаге от своей цели уже не услышит никого, особенно — летописца. Рейстлин никогда не слушал. Убедить остановиться Крисанию? Нет, поздно, безнадежно поздно — она поглощена собой и своей ненормальной, больной любовью, не замечая ни посторонних, ни их слов. Оставался только покинувший крепость брат — но Рейстлин отчего-то был уверен, что далеко уйти через царящий в округе пьяный бардак он вряд ли сумел, и искать его следовало там, где больше наливают — или куда стаскивают бесчувственные тела, чтобы не мешали веселиться остальным. Карамон сидел около одного из костров и, прижав к груди пустые ножны, тихо бубнил себе под нос, жалуясь невидимому собеседнику на несправедливость судьбы. Рейстлин поднял валявшийся неподалеку меч и кинул рядом с братом, привлекая его внимания и лишая снующих вокруг людей соблазна присвоить себе бесхозное оружие. — Что надо? — буркнул Карамон, продолжая пялиться на костер. — Твоя помощь. — Хватит! Помог уже… — рыкнул он, потянувшись к прислоненной к бедру фляге. — Делайте, что хотите. Рейстлин поморщился и перехватил его руку. Удержать не сумел, но хотя бы заставил разжать и без того плохо слушающиеся пальцы, и по земле растеклась мутная вонючая жижа. — Даже если речь пойдет… — он запнулся, вспоминая последние сказанные братом слова. — Скажем, если речь пойдет об Утехе? Карамон заинтересованно повернул к нему голову, пытаясь сфокусировать взгляд на лице. Рейстлин натянул поглубже капюшон, надеясь, что черты, не скрытые тканью, смажет тень, не позволив узнать, и поспешил закрепить успех. — Не просто об Утехе. О твоей жене. Ради Тики ты оторвешься от бутыли? — Она дома, что там может случиться… — Может. Карамон нахмурился, что-то соображая, и рывком поднялся на ноги. Покачнулся, но устоял, вцепился в плечи Рейстлина и, не рассчитав силы, тряханул, лишний раз напоминая ему о хрупкости тела. — Что ты хочешь сказать? — От твоего брата нет спасения ни для Тики, ни для мира. Ты должен его остановить. — Врешь, — гигантские ладони сильнее сжались на плечах. — Он не поступит так. Рейстлин закрыл глаза. Он не надеялся, что будет легко, но и тратить время — драгоценное время, песком утекающее сквозь пальцы — на уговоры Карамона, даже теперь не перестающего отчаянно держаться за веру в брата, позволить себе не мог. Да и слова здесь, увы, уже не помогут. Идти против течения всегда сложнее, чем подчиняться ему, особенно если рядом идет тот, кто вовсе не способен в нем двигаться. Но стоит единожды его одолеть, доказать, что ты — сильнее, и поток расступится, не сбивая с ног на пути к берегу. Из Утехи пламя ушло неделю назад, унеся все, чем могло поживиться, и под взошедшем солнцем теперь серела лишь выжженная земля, утыканная остовами прогоревших домов. Кое-где между ними попадались останки, обгоревшие до неузнаваемости. — Что здесь произошло? — хрипло спросил Карамон, разжимая пальцы, и Рейстлин наконец почувствовал себя свободней. — Будущее, которое ждет мир, если ты не вмешаешься. — Ты врешь! — Я сам бы хотел обмануться, — тихо ответил Рейстлин, упрямо глядя в блеклое, застланное облаками небо. Боль притупилась, но не исчезла, настойчиво выжигая то, что могло бы зваться душой, и оставляя после себя все тот же серый пепел, которым была укрыта мертвая земля. — Что я должен сделать? Он видел, как Карамон упал на землю, попытался разгрести пепел, добраться до земли, увидеть живую траву — хоть что-то живое в погибшем доме — но сник, опустил руки и хрипло, потеряно повторил: — Что я должен сделать? Рейстлин молча протянул ему руку и сам удивился своему жесту. Не отталкивал помощь, не принимал как должное — предлагал, добровольно и искренне. Обратно легче, даже если идешь рука об руку с другим. Поток не противится, поток хочет восстановить привычное, правильное течение и потому подталкивает в спину, незаметно зализывая раны. Они шли рядом, не обгоняя и не прикрывая друг друга — Рейстлин показывал дорогу, а Карамон упрямо смотрел в пол, силясь смириться с происходящим, и только сжатая на рукояти обнаженного меча говорила: решение принято, впервые — самостоятельно. Рейстлин остановился только в самом конце — тогда, когда идти дальше означало бы встретиться с самим собой. Он не властен над здесь и сейчас, в этом моменте он лишь тень, не способная менять мир, но сохранившая возможность направлять тех, кто на это решился. Рейстлин не стал ждать завершения разговора, поднялся из подвала — и только тогда почувствовал, как поток времени замер и тут же снова помчался, свернув в малозаметную, но все расширяющуюся, образующую новое русло реку.