rescue you right back

Это была дерьмовая, дерьмовая идея. Но вернемся к началу. Ричард вздрагивает от громкого хлопка в ладоши и инстинктивно съеживается, вжимая голову в плечи, пытаясь сделаться меньше, мечтая исчезнуть или, как минимум, стать невидимым. – Хорошо! Итак, кто будет первым? Он боится пошевелиться и старается не поворачивать голову, окидывая взглядом помещение и избегая присутствующих. Комната кажется слишком огромной для семерых человек, а еще слишком пустой – здесь нет ничего, кроме стульев, на которых они все сидят, и пары столов с закусками у дальней стены. Желтый тусклый свет и мерное утробное гудение явно старых флуоресцентных ламп странно усыпляют, и Ричард снова вздрагивает, когда кто-то правее него тихо откашливается. – Меня зовут Динеш, – произносит смуглый мужчина с легким восточным акцентом. Он кажется ненамного старше самого Ричарда, но его странная подростковая полосатая красно-белая рубашка-поло явно сбавляет ему несколько лет. – Привет, Динеш, – унылым, нестройным и неуверенным хором произносят остальные – все, кроме Ричарда. Он закусывает губу изнутри и сжимается сильнее. Он чувствует себя героем какой-то тупой комедии. И придурком. Хотя это не ново. – Бонусные очки этому малому за смелость! – мужчина с аккуратно – возможно, даже подозрительно чересчур аккуратно – подстриженной бородкой хлопает себя ладонями по коленям и смеется. – Расскажи нам, что привело тебя сюда. – Ну… – Динеш с преувеличенным вниманием рассматривает собственные ладони и подбирает слова, открывая и закрывая рот. Напротив него длинноволосый около-металлист в клетчатой рубашке громко цокает языком и закатывает глаза, разваливаясь на стуле еще сильнее, так, что это кажется почти комфортным – если бы это была кровать, а не стул. Ричард впечатлен – но еще больше он впечатлен тем, что Динеш, смерив нарушителя тишины презрительным взглядом, распрямляет плечи и продолжает: – Я приехал в Пало-Альто семь лет назад. Семья не одобряла моего "увлечения" программированием… – он изображает воздушные кавычки и морщится, – так что я решил, что, может быть, здесь я смогу чего-то добиться, подняться на ноги, подняться над ними всеми, показать им… или хотя бы дать им повод гордиться мной. Ричард думает, что это даже смешно – то, как похоже начинаются все истории здешних обывателей. С другой стороны, чего он хотел? Это же колыбель инноваций. Даже если она больше похожа на кладбище надежд. – Я работал какое-то время в одной местной компании, эм… не думаю, что будет уместным конкретизировать. В любом случае, все было неплохо – я мог себя обеспечить, кроме того, у меня был свой проект, который, правда… Он резко затихает и раздраженно вздыхает, будто злясь на самого себя. – Оказался полным дерьмом? – услужливо подсказывает ему Клетчатая Рубашка. Динеш скалится. – Не таким дерьмом, как твоя прическа. – Ну же, парни, полегче, – Подстриженная Бородка разглаживает невидимые складки на рубашке и улыбается, обнажая абсолютно все зубы. Это довольно жутко. Ричард ежится. – Что было потом? – торопит тот, и это, вроде как, немного непрофессильно с его стороны, но кто Ричард такой, чтобы судить? Динеш снова вздыхает. – Потом был мой невероятно тупой брат с его невероятно тупым приложением, который срубил денег на Кикстартере и стал любимцем и лучшим сыном наших родителей, в то время как я конкретно проебался. Конец истории. В комнате повисает неуютная тишина, и кажется, что лампы начинают гудеть сильнее. Ричард покусывает нижнюю губу и колупает пальцами внутренние швы карманов толстовки, думая о том, что эта история, конечно, довольно печальна, но… – Ну и какого хера ты приперся сюда? – Клетчатая Рубашка вскидывает бровь, и тусклый свет бликует, отражаясь в стеклах его очков. – Тебя забыл спросить, – бормочет Динеш, но Подстриженная Бородка наклоняется ближе, с интересом склоняя голову, и он снова раздраженно вздыхает. – Я просто… потерял способность концентрироваться, какой-то стимул или веру в себя, или как там вы называете эту поебень. Не могу работать. Не могу ничего делать. Не могу продолжать улучшать свой видеочат, осознавая, насколько он уебищный – в смысле, он и раньше был уебищным, но тогда это не мешало мне пытаться… – А зря, – Рубашка усмехается, умудряясь при этом сохранять совершенно бесстрастное лицо, – достаточно того, что это видеочат. Динеш едва ли успевает придумать достойный ответ, потому что Бородка вновь хлопает в ладоши – чересчур громко – и улыбается – чересчур широко. Ричард думает, что этот человек все делает чересчур. – Ладно, парни, думаю, мы должны кое-что попробовать... Перенесемся чуть вперед, в момент, когда стулья сдвинуты к стене, а они стоят все в том же круге лицом друг к другу. В центре Мистер Бородка – Расс, как выяснилось ранее – с будто приклеившейся к его лицу маниакальной улыбкой рассказывает о "классном тренинге, который он надыбал на одном сайте". И если это звучит не слишком убедительно, то черная лента в его руках и вовсе отметает последние остатки желания участвовать в его авантюре. Разумеется, у Ричарда нет выбора. Он не особо вникает в объяснения Расса, но когда Динеш, как обладатель звания первого смельчака на деревне, не совсем по своей воле оказывается в центре с завязанными глазами, Ричард чувствует дрожь в собственных коленях. Это напоминает какую-то бюджетную пародию "Пятидесяти оттенков", и это определенно совершенно не то, чего он ожидал – даже при условии отсутствия любых ожиданий. Тем временем Расс, выкрикивая громкие подбадривающие и в меньшинстве своем цензурные междометия, от души раскручивает несчастного подопытного на месте, а затем толкает его вперед, прямо на растерявшегося крупного кучерявого блондина, отчего оба чуть не валятся с ног. – Это вроде как на сближение, – говорит Расс, будто это очевидно. Потому что – нет. Это больше похоже на туповатую и одновременно с тем изощренную пытку, на самом деле. – И на доверие. Вроде как, думает Ричард и истерически смеется где-то глубоко внутри себя. Просто охуенно. – Мы все должны пройти через это? – интересуется Клетчатая Рубашка, пока Расс оттаскивает Динеша, мертвой хваткой цепляющегося за блондина как за единственную свою опору, обратно в центр. – Конечно, чувак. Не забывай, кто тут босс. Он подмигивает ему – или всем сразу – и раскручивает Динеша за плечи снова. Тот едва сопротивляется и выглядит в целом довольно… зеленым. Ричарда подташнивает от одного вида происходящего, но второго толчка не происходит – Расс развязывает ленту и взмахивает руками, будто в этом и был весь фокус. Если это и правда так – что-то явно не работает. Пока Динеш на негнущихся ногах возвращается на место, Расс продолжает: – Суть в том, чтобы оказаться в полной темноте, наедине со своими инстинктами. Чтобы потерять способность управлять своим телом. Чтобы ощутить поддержку в чужих руках и… – он замолкает и хмурится, достает телефон из кармана, что-то в нем ищет, а затем, судя по движениям его большого пальца, долго-долго скроллит. Наконец, его лицо загорается, и он заканчивает, читая прямо с экрана, – "…самая главная часть – не знать, кто в итоге помог тебе удержаться на ногах. Первичный шок не позволит определить достаточно отличительных особенностей фигуры незнакомца, и по итогам испытания это поможет сблизить всех членов группы между собой путем выработки у каждого подсознательной благодарности к остальным". Он отрывается от телефона и вскидывает голову, улыбаясь. – Ну не охуенно ли? И даже если Ричард так не считает – у него все так же нет выбора. Это продолжается долго. Они выходят по одному, и процесс завязывания глаз занимает какое-то время – особенно когда в центре оказывается высокий мужчина с бледной кожей и темными волосами. Ричард не успевает рассмотреть больше, потому что его отвлекают комичные попытки Расса допрыгнуть до уровня его лица, пока шатен не сгибается в три погибели, облегчая ему задачу. В ходе раскручивания он крайне неловко размахивает своими длинными конечностями и – Ричард видит это даже со своего места – слишком сильно сжимает губы, видимо, чтобы не издать ни звука. Он врезается в грудь Клетчатой Рубашки, который вытягивается как столб и не шевелит ни одним мускулом, и глаза его опасно сверкают за стеклами очков, когда Расс оттаскивает пошатывающегося мужчину назад. – Этот чувак трахается! – провозглашает он, похлопав шатена по плечу напоследок, – Отвечаю, ему ебля перепадает чаще всех вас! И… ладно. В целом все движется довольно неплохо, пока спотыкающаяся на своих непомерно высоких каблуках девушка не влетает прямо в Ричарда, вынуждая его вскинуть руки и опустить их куда-то на ее спину, чтобы спасти их обоих от падения. Сначала он отвратительно краснеет, потому что – его руки на теле девушки, черт, блять, в последний раз это было так давно, что он уже и не помнит, а еще у нее красивые волосы и приятное на ощупь платье, но затем он рвано вздыхает и невольно морщится, потому что от нее сильно пахнет табаком, а еще она, вообще-то, довольно ощутимо наступила на его кроссовок одним из своих каблуков, и блять, они что, из стали? Ричард отмирает, только когда Расс с улыбкой и неуместно пошлыми подергиваниями бровей отводит ее на место, раскручивая снова. Но даже после этого он чувствует бьющееся где-то в горле сердце, не позволяющее как следует вздохнуть – и это ощущение лишь усиливается, когда приходит понимание того, что остался последним, не прошедшим через этот бонусный круг ада. Хорошо, говорит он себе, когда мир вокруг него поглощает чернота мягкого атласа. Хорошо, Ричард. Ты сделаешь это точно так же, как сделали другие. Ты останешься до конца и не сбежишь, не запнешься, не упадешь у всех на глазах и не обблюешь того, в чьи руки угодишь. Ты справишься и докажешь самому себе, что не окончательно безнадежен и непригоден для жизни в обществе, ты не будешь кричать как девчонка и блять, что-то происходит, что-то с его ногами, это ненормально, это не… И все заканчивается. Он не понимает этого поначалу; все, что он способен осознать – он все еще стоит, и он не блюет, и, кажется, даже не кричит – если у него, конечно, не заложило уши до такой степени, что он не слышит собственного голоса. А потом приходят другие ощущения; медленно, одно за одним – но так быстро, словно все они стремятся раздавить до того, как Расс оттащит его обратно в центр. И пока он здесь, пока стоит на месте, его поясница странно выгибается в крепкой, но в то же время неожиданно деликатной хватке чьих-то рук; его запястье цепляется за мягкую ткань на чужом бицепсе, а подбородок утыкается в чью-то макушку. И это странно – он, вообще-то, никогда не считал себя низким, но в этой комнате явно нет никого, кто дышал бы ему в шею. Однако сейчас этот кто-то – кем бы он ни был – дышит, дышит немного рвано и прерывисто, будто беззвучно смеется или сдерживает истерику. И Ричард вдруг понимает, что паники, которой он боялся, но которую ожидал, нет; и он дышит тоже, и чувствует необычный, но приятный аромат хвойного леса, вроде того, что рос за его домом, того, в котором он любил прятаться в детстве; и больше всего на свете он хочет выпутаться из этих объятий, потому что он не хочет из них выпутываться, но он вообще не обнимается, а еще – сдернуть чертову повязку и узнать, кто это; и он почти осмеливается вытащить вторую руку, зажатую между их телами, чтобы дотронуться хотя бы до одежды или волос, чтобы определить хоть что-то; но следующее, что фиксирует его мозг – сильные, немного грубые, другие руки, разрывающие контакт, и странное ощущение пустоты вокруг него и во всем его теле. Когда мир начинает и перестает кружиться снова, когда он все-таки ощущает легкую тошноту – ну, потому что это Ричард, и потому что это его вестибулярный аппарат – он почти слепнет от резко атакующего глаза света, а потом – от безусловно неотразимой, но все такой же жуткой улыбки Расса, ритуально похлопывающего его по плечу. – Не знаю, как вам, но как по мне – это было охуенно, – он разворачивается к остальным и взмахивает руками. – Может, пожрем?

***

Так что, да – это была совершенно точно абсолютно дерьмовая идея. В смысле, почему он вообще решил, что это должно сработать? Почему решил, что стоит послушать своего врача, которого не волнует ничего, кроме разработки его прототипа "я-предпрежу-тебя-о-панической-атаке-за-пять-секунд-до-того-как-ты-побежишь-блевать"-датчика? Почему решил пойти даже на это, лишь бы не возвращаться к родителям в Талсу? Ох. Кажется, это и есть ответ. Ричард кусает губу, рассеянно разглядывая черничные кексы и изредка – слоняющихся по комнате людей. Он полный, конченый неудачник – как и все здесь присутствующие. Совершенно очевидно, что на такие собрания приходят лишь те, кто не может собрать собственное дерьмо в кучу самостоятельно. Даже если у каждого индивидуальные мотивы, конечная цель всегда одна – впустить кого-то в свою голову для того, чтобы этот кто-то в итоге чудодейственным пинком под зад смог отправить в полет на нужную орбиту. Боже, он здесь впервые, вообще впервые на подобном мероприятии, но уже ощущает, насколько не принадлежит этому месту. Ричард думает, что он жалок. Он чувствует, как желчь поднимается по его пищеводу, и пытается убедить себя, что остальные здесь такие же жалкие. Даже этот парень в очках и клетчатой рубашке – черт бы побрал его пуленепробиваемую невозмутимость. Даже эта стильно одетая девушка с сумочкой, которая, наверное, дороже полной стоимости обучения в Стэнфорде – слава богу, Ричард вовремя ушел оттуда, чтобы не успеть осознать, о какой сумме идет речь. Даже этот кудрявый блондин с крайне странной растительностью на лице, пытающийся завести беседу с их психологом. Да и сам психолог – Расс, черт возьми, запомни это имя – в первый час едва ли успел продемонстрировать хотя бы намек на свою компетентность. Даже этот высокий болезненно худой мужчина, молчаливо осматривающих остальных, который… Вау, думает Ричард, когда их взгляды встречаются. Вау, думает он снова, мгновением позже. У него красивые глаза. А затем – черт, нужно отвернуться. А затем – черт, он идет сюда. – Черничные кексы, – тихо и размеренно произносит незнакомец, и этот тон, как и его низкий, мягкий голос, так ему подходят, что Ричард вынужден зажмуриться, стараясь не концентрироваться на гуле в ушах. – Когда-то я их обожал. Длинные бледные пальцы тянутся за стаканом воды мимо его предплечья, так близко, что он почти вздрагивает. Так близко, что он чувствует необъяснимый жар. Впервые кто-то здесь обращается к нему напрямую, и Ричард думает, что промолчать было бы крайне невежливо. Как бы сильно не хотелось. – Когда-то? – сипит он и морщится от звука. Словно ему снова четырнадцать, господи боже. Однако даже это ощущается почти как подвиг, потому что еще секунду назад он был уверен, что его вырвет, как только он откроет рот. – До того, как обнаружил у себя непереносимость лактозы, – мужчина смеется – неловко и так же тихо, как и говорит, но внезапно удивительно мелодично. Ричард чувствует странное головокружение. Ему нужно на воздух, пока он не испортил местный паркет. – Извините, я думаю, эм… – Да, конечно, – путь к спасительной двери открыт, но Ричард почему-то не может сделать ни шагу. Он словно примерз к полу, его бросает то в жар, то в холод, а в груди становится так тесно, что он не может вдохнуть. И это так чертовски похоже на приступ паники – но это совершенно точно не он. Он с удивлением осознает, насколько его собеседник выше. И это же осознание влечет за собой какое-то иррациональное сожаление. На нем голубая рубашка, чей воротник аккуратно выправлен из выреза бежевого, мягкого на вид пуловера. У него темные, идеально убранные волосы. И глаза – голубые, как эта рубашка. Он весь кажется таким мягким, спокойным, правильным, и Ричард чувствует себя совершенно отвратительно в своей нестиранной футболке под застегнутым бордовым худи. – Меня зовут Джаред, – говорит мужчина, будто Ричард не собирался пару секунд назад выйти за дверь. Хотя, может, он и не собирался. Если честно, он не помнит. На лице Джареда – на его худощавом, бледном, правильном, несмотря на высокий лоб и довольно крупный нос, лице – печать усталости в виде темных век и складок около рта, какие бывают у людей, которым приходится много говорить. И это странно, потому что сейчас Джаред молчит, и это кажется таким естественным. Правильным. Подходящим. Таким его. Он молчит, а затем улыбается и протягивает руку для пожатия. Его глаза как будто чуть светлеют, хотя с их оттенком это кажется невозможным, и вокруг них собираются морщинки. И Ричард совершенно точно не собирается никуда уходить. – Ричард, – отвечает он, прочистив горло, и пожимает его ладонь. Она холодная и мягкая, и Ричард мысленно морщится, будто впервые ощущая все грубые мозоли и торчащие заусенцы на собственных руках. Но, наверное, это неважно. Потому что Джаред улыбается еще шире, наклоняет голову еще ниже и произносит – еще тише: – Приятно познакомиться, Ричард.

***

Ричард сплевывает, вытирает губы и перекатывается с колен, откидываясь затылком к стенке туалетной кабинки. Он прикрывает глаза, стараясь игнорировать кислый металлический привкус во рту, и считает белые точки за закрытыми веками, считает собственные вдохи и выдохи, считает до десяти и обратно – делает все, что пишут на этих сраных форумах, все, что советует ему его врач, даже если это не помогает, никогда не помогает. Когда он снова ощущает собственные ноги, когда позвоночник перестает напоминать желе, а узел в груди едва заметно ослабевает, он с мучительным стоном поднимается и направляется к раковине, тщательно избегая отражения в зеркале. – Чувак, – Башка сочувственно поджимает губы, когда он возвращается к своему рабочему месту. – Опять брограммеры? Ричард пожимает плечами и отворачивается к монитору, стараясь выглядеть максимально безразличным. Сейчас даже этот унылый практически бесполезный код для очередного мобильного приложения кажется невероятно занятным и увлекательным. – Какого-то черта сболтнул им о своем сайте, они спросили, как он называется, а потом… – он проводит ладонью по волосам, спутывая их еще сильнее, – я сам виноват. Каким блядским придурком надо быть, чтобы каждый раз вестись на что-то подобное. – Забей на них, – Башка пожимает плечами и громко втягивает содовую через трубочку, – эти мудаки только и могут, что издеваться над другими. Рассеянно закусив губу, Ричард решает оставить последнюю фразу без ответа. В конце концов, сейчас он слишком трезв для того, чтобы вываливать на друга очередную порцию своего нытья. Спасибо хотя бы за то, что сам Башка не стебется над "Пегим Дудочником". – Как там, кстати, твои собрания? Помогают? – спрашивает тот после очередного нападения на несчастную трубочку. Ричард щурится, чтобы найти опечатку в коде, и поджимает губы. – Я сходил всего на одно. – Пока на одно, или ты, типа, бросил? Он вздыхает. Вспоминает о перепалке между Динешем и Клетчатой Рубашкой – Гилфойлом, как выяснилось – продолжавшейся почти всю прошлую встречу. Вспоминает Расса, довольно потирающего руки, жутко улыбающегося и не дающего практически никаких толковых советов, или чем там должен заниматься психолог. О, и этот его тренинг, черт бы его побрал. Вспоминает ту девушку с сумкой из кожи с задниц ангелов, постоянно либо курящую, либо поглядывающую на часы. Вспоминает кучерявого блондина с его покровительственным взглядом и карманным бонгом. Вспоминает Джареда. – Не знаю. Возможно, я схожу еще раз, – бормочет он, устало потирая глаза. Башка понимающе кивает и отставляет содовую. – Я мог бы сходить с тобой, знаешь? Типа, в качестве поддержки. Ричард издает странный звук – нечто среднее между кряхтением и усмешкой. – Зачем тебе это? Туда обычно приходят те, кто считает себя недостаточно… нормальным для этой жизни. – Мы все немного неудачники, чувак, – Башка беспечно пожимает плечами и прокручивается на стуле. – Как вообще понять, что ты нормальный? Я, например, знаю, что программист из меня отстойный, а кроме этого я вообще ничего не умею, так что… Он грустно усмехается и разводит руками, встряхивая головой. – Просто разница в том, что я не считаю это проблемой. Ну, ты понимаешь. Так сложилось, но пока мне есть, где работать и на что жить, это нормально. Из его уст все действительно звучит удивительно просто. И черт возьми, иногда Ричард так ему завидует. – Но все равно – если ты хочешь, чтобы я составил тебе компанию… Он быстро машет головой, возвращаясь к монитору. – Нет, не нужно. Но спасибо, эм… – Обращайся. Ричард находит ошибку в команде и переписывает ее, глубоко вздыхая. Возможно, видеть хотя бы одно знакомое лицо на собраниях было бы приятно – даже если он понимает, что это плохая идея, от этого она не становится менее заманчивой. Может, в таком случае он перестал бы рассматривать встречи группы психологической поддержки как наказание. Однако. Его пальцы дергаются от фантомного ощущения прикосновения к холодной мягкой коже.

***

– Ого, вы все снова здесь! Я был уверен, что некоторые соскочат после предыдущего раза! Расс хохочет, выставляя все зубы, словно его дантист платит ему каждый раз, когда он рекламирует его услуги. Хотя – кто знает. – Кто хочет начать сегодня? – Так уж и быть, возьму эту ношу на себя, – едва дождавшись, когда он закончит, театрально вздыхает мистер Волосы-От-Создателя-Лапши-Быстрого-Приготовления. Расс смеряет его невидящим взглядом и отворачивается. – Меня зовут Эрлих… Он выжидающе смотрит на остальных, и Гилфойл с Динешем одновременно закатывают глаза. – Привет, Эрлих… – Да-да, привет. Я думаю, причина моего пребывания здесь в том, что я повсеместно непризнан и недооценен. Со стороны Расса доносится странный звук, в то время как девушка с новой еще более дорогой сумкой морщит нос, стараясь сдержать смешок. – Когда-то у меня была компания, – продолжает Эрлих, не обращая никакого внимания на реакцию остальных. Он смотрит прямо перед собой, куда-то немного выше головы Ричарда, так, словно декламирует какую-нибудь поэму, и Хендрикс съезжает на стуле чуть ниже, засовывая руки еще глубже в карманы, – я бы огласил название, и вы бы не поверили своим ушам, потому что – срань господня, это было нечто… Девушка цокает языком и тянется за сигаретой. – Ты в футболке с фирменным наименованием, – бесстрастно произносит Гилфойл. – …если бы не дурацкие рамки конфиденциальности. Так или иначе, – Эрлих откидывает волосы со лба, и выражение его лица из мечтательного становится трагичным, – настал день, когда мне пришлось расстаться с моей деткой. Взамен я получил крутые шмотки, кучу бабла и всемирный респект от телочек… На этот раз нос морщит Динеш. – …но главное – шикарный дом, который превратил в бизнес-инкубатор. Я думал, что смогу сделать мир лучше. Смогу дать кров, указать дорогу страждущим, таким же, как и я в свое время… Эрлих драматично вздыхает и обводит взглядом присутствующих. – И что я имею теперь? Почет и уважение кучи инвесторов и бизнесменов, безукоризненную репутацию и охуенные навыки потенциального сэнсэя для молодых неопытных сосунков? Бесспорно, – он ухмыляется, с изумительным мастерством игнорируя отвращение на лице Расса, – но ко мне приходят одни идиоты с идеями вроде бинарной пародии на суп Кэмпбелл или джи-пи-эс-навигатора для детских площадок, ака "орудие педофила". Хотя последнего умника мне все же пришлось взять чисто из соображений социальной помощи нуждающимся эмигрантам. – И чем же недовольна твоя королевская задница? – Гилфойл скрещивает руки на груди. – Тем, что я мог бы сделать куда больше! – Эрлих всплескивает руками и обреченно качает головой. – Я мог бы взять под крыло любого гениального задрота с его прототипом, который в итоге сулил бы многомиллионную, миллиардную прибыль… – И солидный опцион для тебя? – девушка, вертящая все еще незажженную сигарету в руках, вскидывает бровь. Эрлих смеряет ее странным, темным взглядом, усмехаясь чему-то в своей голове, и, честное слово, Ричард не хотел бы знать, о чем он думает. – Не без этого. Но проблема в том, что всем плевать! Никто не видит жертв, на которые я готов пойти, помощи, которую я могу оказать; даже инвесторы – да, они без оговорок признают меня частью своего элитного круга, но дальше случайных разговоров на коктейльных вечеринках дело не заходит. Моя невероятная харизма чересчур невъебенна для того, чтобы не сдаться под ее напором, но мое величие слишком необъятно для человеческого глаза, и я не могу мириться с такими условиями… – Сказал миллионер с частично позолоченным бонгом, – тихо произносит девушка. – Никто не любит Канье больше самого Канье, – добавляет Динеш, и Гилфойл громко усмехается. Эрлих лишь вздыхает и замолкает, безвольно роняя руки. Он выглядел бы вполне убедительно несчастным, если бы вообще не открывал рот. Все выжидающе смотрят на Расса, потому что никто не имеет решительно никакого желания высказываться по поводу всего озвученного. Ханнеман, в свою очередь, бросает еще один – второй по счету – и такой быстрый взгляд в сторону Эрлиха, словно боится заразиться чем-то, если продержится чуть дольше. – Ясно, – говорит он после небольшой паузы, и Ричард вскидывает брови. Не то чтобы советы, которые он дал Динешу неделю назад ("да просто наплюй, или обоссы тачку брата, или выеби его невесту, честное слово"), были хотя бы минимально полезными, но это – это какой-то новый уровень. Маска самоуверенности на лице Эрлиха дает трещину. Сидящий рядом с ним Джаред задумчиво хмурится, между его бровями появляется глубокая и абсолютно очаровательная складка, и – так, ладно, не смотреть на Джареда, не смотреть на Джареда. – Ну, – Расс оживляется, проверяя часы и цепляясь руками за полы собственного пиджака. – У нас еще хуева туча времени, так что – может быть, кто-то хочет продолжить?.. – Как насчет нашей Марлы Зингер? – Эрлих щурится и криво ухмыляется, кивая в сторону только что щелкнувшей зажигалкой девушки. Та на мгновение замирает и удивленно оглядывается, будто надеясь найти здесь еще хотя бы одну особь женского пола. Затем косится на сигарету в своей руке и закатывает глаза, делая затяжку. – Ладно, – она стряхивает пепел прямо на пол, и Ричард невольно ежится. – Меня зовут Моника. – Привет… – Ой, вот только давайте без этого, ладно? – она морщится и затягивается снова. – То, что я здесь – своего рода недоразумение. То есть, я планировала прибегнуть к подобному методу психологической поддержки пару месяцев назад, когда мой прежний начальник скончался и… Ее взгляд стекленеет, по лицу пробегает тень печали. – Вы были близки, да? – с совершенно неуместной пошлой усмешкой произносит Эрлих, и Моника вздрагивает. – Что? Нет! Фу! – она морщится, хотя мгновением позже выглядит немного сконфуженной, – я имею в виду, не буквально "фу" – он был довольно респектабельным мужчиной и все такое, но… – Отношения на рабочем месте лучше всего сохранять и поддерживать в исключительно профессиональном ключе, – подсказывает Джаред, и Моника благодарно улыбается ему, вздыхая. – Именно. В любом случае, он был идеальным боссом. Довольно непредсказуемым и временами импульсивным, но… Она снова замолкает и затягивается, так глубоко, что Динеш, наблюдающий за ней, начинает кашлять. – После его смерти у меня появился новый начальник. Начальница, если быть точной, – Моника делает странное выражение лица, которое Ричард описал бы как "кислое". – У-у, две хозяйки на одной кухне, – смеется Эрлих, после чего внезапно хмурится, – это сексизм? Или не сексизм? Он смотрит на Джареда, который неуверенно покачивает ладонью в жесте "пятьдесят на пятьдесят". – Нет! Она… она профессионал в своем деле, – продолжает Моника, аккуратно туша сигарету о железную ножку стула и убирая окурок в пачку. – Может быть, она немного слишком азартна и безэмоциональна… Ричард пытается представить подобное сочетание и терпит поражение. Судя по замешательству на лице Джареда, тот тоже. – …но она хороша в принятии довольно рисковых решений, при этом осознавая все возможности и угрозы для компании… Эрлих закатывает глаза. – Это, конечно, весьма увлекательный бизнес-план твоей начальницы… – Я думаю, корректнее было бы привести аналогию со SWOT-анализом, – вежливо откашливается Джаред. – …да поебать. В смысле, если у тебя – у вас с ней – все так здорово, почему ты здесь? Моника пару секунд молчит, а затем со вздохом тянется за новой сигаретой. Ричарду кажется, что глаза Динеша вот-вот вылезут из орбит. – Вот почему, – отвечает она, щелкая зажигалкой и затягиваясь с таким наслаждением, словно это не она минуту назад прикончила предыдущую. – Она крайне негативно относится к курению. Почти патологически ненавидит, более того – не знаю, что у нее за заморочки, но она почему-то убеждена, что причина данного пристрастия в неуверенности в себе или каких-то проблемах с самоидентификацией… – Чушь собачья, – фыркает Эрлих, и Моника впервые смотрит на него почти с симпатией. – Я ей так и сказала. За что получила ультиматум: либо участие в какой-нибудь подобной программе психологической помощи, либо увольнение, – она раздраженно вздыхает и качает головой. – Я должна предъявлять ей чеки и подобное дерьмо в качестве доказательства моего присутствия здесь, но в итоге это – едва ли не единственное место, где я могу спокойно покурить, зная, что за мной не следят. Она вдруг с опаской оглядывает помещение, будто пытаясь высмотреть скрытые камеры, и Расс смеется. – Расслабься, детка. Я бы никогда так не поступил – врачебная тайна и все такое, сама понимаешь, – он задумчиво прикладывает указательный палец к губам и щурится. – Твоя начальница случайно не имеет привычки оставлять окна своей машины опущенными? Моника хмурится, поправляя волосы. – Не знаю, а что? – Ну, я бы на твоем месте попробовал напустить дыма в салон ее авто… Ричард прикрывает глаза и зарывается носом в воротник толстовки. Он почти уверен, что все в этой комнате немного двинутые.

***

– …не неси хуйни, у этого парня явно комплекс бога… – А еще личный бизнес-инкубатор и актуальная потребность в жильцах, – Гилфойл прикладывается к бутылке с содовой и морщится, словно до последнего надеялся обнаружить в ней как минимум пиво. Динеш закатывает глаза и еще сильнее понижает голос, поглядывая на Эрлиха, который с энтузиазмом окучивает скучающую Монику у противоположной стены комнаты. – Да, но кто знает, что у него в голове? Такие, как он, обычно имеют пунктики в духе "как ты посмел забыть встать, когда я вошел в твою комнату без стука, потому что мне насрать, и это моя собственность, а ты такой же кусок дерьма, как и все программисты-недоучки". Гилфойл закатывает глаза и пожимает плечами, закидывая в рот крекер. – Как знаешь. Мне есть, что ему предложить, так что я собираюсь поговорить с ним насчет жилья, и отсутствие необходимости ежедневно лицезреть по соседству твое унылое хлебало становится приятным бонусом к сделке. Динеш стискивает челюсти и отворачивается, так же, как и Гилфойл, окидывая оценивающим взглядом Эрлиха, норовящего почти прижать снова нервно закурившую Монику к стенке. Ричард кусает губы и ищет вескую причину для того, чтобы задержаться у столика с закусками. Для того, чтобы подойти чуть ближе и присоединиться к разговору. Потому что – серьезно, мало того, что он живет с Башкой уже почти шесть лет, то есть все время своего пребывания в Пало-Альто, и с переменным успехом игнорирует шутки брограммеров на эту тему, так еще и почти все его средства уходят на оплату ренты, которая месяц назад подскочила в очередной раз, потому что "наплыв приезжих, рыночный спрос растет, ты все равно нихуя не шаришь, так что просто гони еще две сотни сверху". В этом есть свои плюсы – по крайней мере, из-за недоедания он стал реже срываться к ближайшему ведру или мусорному контейнеру, но голодные обмороки вряд ли можно приписать к той же категории. Если добавить к этому его работу, на которой он заперт в одной из сотен офисных кабинок, работу, на которой он, один из сотен, следит за сотой частью процесса, в совершенстве освоенного им еще в средней школе, работу, которую он ненавидит, которая душит его и заставляет тайно мечтать однажды захлебнуться собственной рвотой во время очередного приступа в служебном туалете – что ж, вариантов остается не так уж и много. Он задерживает дыхание и делает шаг, но задевает ногой провод, ведущий к шоколадному фонтанчику – шоколадному, блять, фонтанчику – от чего тот громко лязгает по столу, но остается в вертикальном положении. Тем не менее, это привлекает внимание парней. Они оборачиваются к Ричарду: Динеш с его перманентно вскинутой левой бровью и Гилфойл, во взгляде которого нечитаемая смесь безразличия, презрения и прямой угрозы умерщвления. Ричард чувствует, как воздух застревает у него в горле, а сердце начинает биться о ребра с такой силой, что перед глазами вспыхивают искры; он неловко бормочет что-то себе под нос и пятится, забывая выпутать ногу из провода, отчего теряет равновесие. Вот и все, думает он. Ты еще ни разу не открыл рот, но даже эта стратегия не помогла тебе показаться меньшим идиотом, чем обычно. Возможно, в следующий раз стоит ограничить контакты с другими социальными существами перепиской… С запоздалым удивлением он осознает, что вновь твердо стоит на ногах. Следующее, что он чувствует – большие ладони на своей спине, чуть ниже лопаток. Он вздрагивает и инстинктивно отшатывается, прежде чем в его поле зрения на почтительном расстоянии возникает неловко покашливающий в кулак Джаред. – Мои извинения! – он вскидывает руки в защитном жесте, и Ричард даже не знает, что на это ответить. – Я не хотел тебя напугать! Просто шел поздороваться, но затем увидел это "проводное соединение"… Он только что назвал это "проводным соединением". Ричард не может понять, считает он это очаровательным или невероятно глупым, но чувствует, как кончики его ушей краснеют. – …и подумал, что с моей стороны дождаться развязки и поздороваться после того, как ты окончательно примешь горизонтальное положение, будет крайне невежливо. Так что… – О, эм, нет, все… все в порядке, – Ричард проводит ладонью по задней части шеи и рвано смеется, – спасибо, на самом деле. Если бы не ты, я бы выставил себя еще большим придурком. Брови Джареда сходятся к переносице, и по его лицу можно решить, что он хочет поспорить – но вместо этого он поджимает губы и опускает руки, на всякий случай сдвигаясь назад еще на пару дюймов и не переставая следить за реакцией Ричарда. – Я прервал что-то очень важное? – Не считая "проводного соединения"? – в такие моменты, как этот, от удара самого себя по лицу Ричарда останавливает только осознание того, что это будет выглядеть странно. – Э-э, нет, на самом деле. Я просто… Он оборачивается в сторону Динеша и Гилфойла, молча наблюдающих за разворачивающейся сценой. Те обмениваются странными взглядами и синхронно отталкиваются от стола, направляясь в другую часть комнаты. Ричард вздыхает и прикусывает щеку изнутри. Если бы он не проебывал абсолютно все в своей жизни, это был бы уже не он. Он возвращает свое внимание Джареду как раз вовремя, чтобы заметить, как тот виновато опускает голову и плечи, делая шаг в сторону. И он ничего не может с собой поделать. Он никак не может оправдать иррациональную панику, одномоментно вспыхнувшую где-то между ключицами, заставляющую дернуться вперед, сделать хоть что-то, не дать ему уйти. Он жалок, и он такой, такой придурок. – Так, эм… что нового? – он ерошит волосы и опускает лицо, чтобы скрыть румянец на щеках. Боже, как будто он знает, "что старого", честное слово. Его мозг прикидывает матрицу всех возможных фраз, которые он мог произнести, в надежде найти хотя бы одну более тупую. Джаред снова разворачивается к нему всем телом, и Ричард думает, что эта его манера – буквально и визуально укутывать в свое внимание собеседника – до ужаса странная, но до странного успокаивающая. Он с удивлением отмечает, что не чувствует привычного удушья от осознания того, что кто-то смотрит на него – смотрит так внимательно и так пристально, как это делает Джаред; более того, он с неожиданным вздохом облегчения чуть распрямляет плечи и даже пытается улыбнуться, однако быстро передумывает, представив свое лицо со стороны. – Все довольно здорово, спасибо, что спросил, Ричард, – Джаред улыбается ему тоже, но по-другому – мягко и едва растягивая губы, зато всем лицом, так, что его глаза теплеют, а на щеках прорисовываются небольшие ямочки. – Что насчет тебя? Ричард думает, что в подобные места не ходят люди, у которых "все довольно здорово". Ричард думает, что у этих людей не бывает таких темных кругов под глазами и такой бледной, почти серой кожи, но у него нет никакого права задавать какие-либо вопросы. – Я… да, круто, все круто, – он неловко усмехается и коротко вздрагивает, когда его телефон вибрирует от входящего сообщения. Он быстро вытаскивает его и смотрит на экран лишь для того, чтобы обнаружить там новое напоминание от своего арендодателя о скором платеже и очередном поднятии цены на жилье. И внезапно он чувствует такую усталость, что ему приходится прислониться к столу и с тихим стоном зарыться лицом в собственные ладони. – Нет, на самом деле все плохо, все просто пиздец как плохо, – едва слышно бормочет он и морщится от презрения к самому себе. Почему-то Джаред внушает доверие. Почему-то от Джареда не хочется бежать; с Джаредом хочется делиться и разговаривать. И это ненормально, потому что они знают друг друга неделю; но черт возьми, Ричард уже давно все ему рассказал бы, будь тот на месте Расса, рассказал бы, если бы в принципе умел рассказывать; однако даже сейчас, позволив себе эту короткую слабость, он чувствует странное опустошение и отвратительный кислый привкус вины на корне языка. Только не спрашивай, мысленно молится он и старается дышать глубже, ровнее, старается загнать дурацкие слезы назад, кусая губы так сильно, что становится почти больно. Только не спрашивай, иначе я не смогу остановиться, и тогда ты возненавидишь меня так же сильно, как я сам ненавижу себя. Только не… Он снова слышит деликатное покашливание, а затем ощущает легкое прикосновение к плечу. У него уходит еще пара секунд на то, чтобы вернуться к более или менее спокойной версии себя, и когда он отнимает руки от лица, на него смотрят голубые глаза, полные беспокойства, понимания и совершенно не объяснимой заботы – но не жалости. Словно Джаред все знает, хотя это невозможно, просто невозможно. – Вот, – он протягивает Ричарду стаканчик с чаем, и тот изо всех сил концентрируется на том, чтобы не уронить его, несмотря на собственные дрожащие пальцы, – это должно помочь. Чай простой, черный, но совершенно идеальной температуры и – Ричард готов поклясться – ровно с двумя с половиной ложками сахара. Именно так, как он всегда пьет. Это безумие, думает он. Совершенно очевидно, что Джаред заметил, как он готовил чай на прошлой встрече; заметил, запомнил и воспроизвел. И это, откровенно говоря, до усрачки жутко – но Ричард почему-то не чувствует ничего, кроме разливающегося в животе тепла. Он надеется, от чая. У него немного заплетается язык, когда он пытается выдавить что-то вроде благодарности, но Джаред лишь отмахивается и улыбается, неуверенно облокачиваясь на столешницу рядом с ним. – Если чай делает все лучше, мне нужен океан чая, – тихо проговаривает он, и – нет, блять, этого не может быть. – Мне нужен весь чай в Индии. Что ж, очевидно, может. Ричард поджимает губы и пытается перебороть себя и свою абсолютно несносную привычку, которая сейчас грозит с потрохами выдать его секрет о том, что год назад он буквально не мог оторваться "Моего безумного дневника" – совершенно отвратительной книги, которую оставила гостившая у них сестра Башки, и которой он бесстыдно зачитывался долгими зимними вечерами, когда в глазах начинало рябить от бесконечного залипания в экран лэптопа. Он терпит поражение. – Эм, в Китае, – едва слышно произносит он, опуская лицо и приковывая взгляд к отражению собственного носа в поверхности чая. – Там было "Мне нужен весь чай в Китае". Он буквально чувствует, как горит его лицо. Джаред тихо хмыкает и пожимает плечами, после чего кивает. – Уверен, ты прав. Скорее всего, именно так там и было. И если после этого Ричард неловко и как можно более незаметно придвигается чуть ближе к нему – что ж, его можно понять. Когда в конце встречи Расс утягивает их в очередной бессмысленный тренинг и заставляет взяться за руки, Ричард почти не ощущает раздражения. Вместо этого он ощущает аккуратную маленькую ладонь Моники слева, горячую и слегка грубую Эрлиха – справа; ему немного – много – неуютно, потому что он вообще не фанат прикосновений, но, несмотря на атакующие позвоночник мурашки, он не может отрицать циркуляцию странного необъяснимого тепла где-то внутри себя. Возможно, во всем виноват дурацкий чай. Или… нет, конечно, это чай. – Когда я буду вспоминать сегодняшний день, в первую очередь я вспомню долгожданное приглашение на ланч с участниками клуба "Трех Запятых", – с мечтательной улыбкой произносит Расс, заставляя остальных переглянуться. Никто из них понятия не имеет, о чем речь, но что еще интереснее – по-видимому, всем насрать. – Когда я буду вспоминать сегодняшний день, в первую очередь я вспомню красотку, предпочитающую Мальборо Красный моей компании. Пока что. Эрлих дарит Монике странный взгляд, и та закатывает глаза. – А я – лучшую половину твоей коллекции неудачных подкатов. – Когда я буду вспоминать сегодняшний день, в первую очередь я вспомню, что проебал здесь целых два часа своей жизни, – возмущенным тоном делится Динеш, на что Гилфойл хмыкает. – Когда я буду вспоминать сегодняшний день, в первую очередь я вспомню потные ладошки Динеша. Он зарабатывает пинок в голень, но все равно довольно улыбается. – Когда я буду вспоминать сегодняшней день, в первую очередь я вспомню… – Джаред на мгновение замолкает, и Ричард почему-то не может оторвать взгляд от морщинки между бровями, которая постепенно разглаживается, после чего его лицо светлеет, – эту встречу. – А че, так можно было? – Динеш недовольно цокает языком и фыркает. – Читер. А потом все смотрят на Ричарда. Все смотрят на Ричарда и ждут, когда он закончит этот бесполезный ритуал, когда они, наконец, будут свободны и смогут пойти по домам для того, чтобы забыть эту идиотскую встречу точно так же, как предыдущую и, наверное, каждую последующую. Все смотрят на Ричарда, пока в его голове сталкиваются и разлетаются в стороны, как шары в бильярде, мысли о чае, проводном соединении, чае, "моем безумном дневнике", наполненных смыслом редких фразах, еще более наполненном смыслом молчании и снова чае. Этого всего так много – слишком много для Ричарда. Он говорит: – Когда я буду вспоминать сегодняшний день, в первую очередь я вспомню ебучий шоколадный фонтанчик. По крайней мере, это заставляет Динеша и Гилфойла усмехнуться. Но Ричард едва замечает это, потому что Джаред стоит напротив него; потому что у Джареда на щеках едва заметные ямочки; потому что Джаред улыбается.

***

– Эй, Петя Юбочник! Ричард жмурится и умоляет кофейный автомат работать быстрее. – Здорово, Рикки! – он морщится от слишком сильного удара по плечу и медленно оборачивается. Ну конечно. Этот отвратительный день не мог стать еще хуже. – Ричард, вообще-то, – мямлит он, постукивая пальцем по почти наполнившемуся картонному стаканчику. Он бы давно плюнул на него и сбежал, если бы четверть часа назад не уснул прямо на клавиатуре, запоров приличный кусок кода. – Как дела? – интересуется Джейсон с самой дружелюбной улыбкой из своего арсенала, от которой у Ричарда почему-то сводит скулы. – Да, как дела Рикки? – поддакивает ему Али. Если бы Ричард не был Ричардом, он бы закатил глаза и посоветовал им снять комнату. Но он всего лишь Ричард, поэтому он поджимает плечи и почти полностью отворачивается к бесполезному пиздецу под названием кофемашина. – Отлично, отлично, – он слабо улыбается и притоптывает ногой, буквально отсчитывая последние капли. – Это круто, круто, – Джейсон кивает и скрещивает руки на груди, играя бицепсами. – Кстати, мы тут недавно шарились на Гитхабе и нашли там прототип… кажется "Педо-Булочника"? Али заходится в приступе почти истерического смеха, и Ричард снова начинает считать вдохи и выдохи, натягивая на лицо фальшивую улыбку. – Очень смешно, – он выхватывает наполнившийся, наконец, стаканчик из держателя и направляется к прозрачным дверям в конце коридора. Звук собственных шагов в его ушах сливается в монотонный гул, который давит на барабанные перепонки, и он шумно дышит через рот, не сбавляя темпа. Когда-то он жил надеждой на то, что это закончится. Что рано или поздно он докажет, что сила и количество номеров девчонок в телефонной книге решают далеко не все. Что когда-нибудь все узнают, что он тоже чего-то стоит. Что он закончит школу и поступит в колледж, где подобного не повторится. Потом – что он бросит колледж и найдет работу, где сможет заниматься любимым делом. Потом… он не помнит. Ричарду уже двадцать шесть, "большие парни" так никуда и не делись, и он больше не надеется. Почти не надеется. – Кстати, классный пидорский логотип! – кричат ему в спину, когда Ричард, наконец, сворачивает за угол и останавливается у стены, выравнивая дыхание и смаргивая точки перед глазами. Его вдруг начинает тошнить от запаха кофе, так что он опускает веки и слушает гулкое биение собственного пульса. Он пытается думать о чем-нибудь спокойном, о чем-нибудь, в чем он так сильно и так необъяснимо нуждается, о чем-нибудь, что могло бы внести хоть немного порядка в его спутанные, суматошные мысли. Когда мир перестает вертеться на фоне бархатной темноты, все окрашивается в теплый голубой цвет – и это совершенно внезапно заставляет его улыбнуться. "Если чай делает все лучше, мне нужен океан чая". Он выбрасывает полный стаканчик в мусорный бак и решительно направляется к кафетерию.

***

– Мое имя вы уже знаете. И я здесь не по своей воле. Я сатанист ЛаВея со склонностью к теизму, а моя мать – христианка. Она вбила себе в башку, что у меня проблемы с психикой, и проплатила эти сеансы в надежде, что я встану на путь истинный. Двуличная сука. Но на самом деле я здесь ради бесплатной жратвы. Гилфойл замолкает. Он сидит, закинув руки за голову и развалившись на стуле в одной ему свойственной манере, так, словно именно данная поза в данном месте в данное время – самая комфортная из всех когда-либо возможных. Ричард с легкой завистью думает о том, что он сам не чувствует подобной степени удобства даже, пожалуй, в собственной постели. (Может быть, потому что это на самом деле дешевый диван. Может быть, потому что он едва на нем умещается и все время мерзнет по ночам. Может быть, потому что он вообще его ненавидит. Может быть). – Сатанист со склонностью к теизму? – задумчиво переспрашивает Динеш, косясь на торчащую из-под рукава короткой футболки Гилфойла татуировку. – Тогда почему у тебя на бицепсе крест? – Это перевернутый крест. – А отсюда кажется нормальным. Динеш вскидывает бровь, и тогда Гилфойл с каменным лицом опускает руки. – А, окей. Ясно. Ричард старается не отвлекаться (было бы от чего, на самом деле), но его взгляд невольно соскальзывает к стулу напротив, на котором, как и в любой день до этого, сидит Джаред. Он все так же внимательно слушает и кивает рассказчику, но сегодня что-то не так; Ричард видит, как подрагивают его руки, видит залегшие, почти въевшиеся в кожу тени под его глазами; видит тонкий серый флисовый жилет, так сильно отличающийся от его обычных деловых свитеров, жилет, за который он то и дело цепляется пальцами, изредка обнимая себя за ребра. Ричард видит и чувствует робкое, несмелое желание сделать что-нибудь; но еще он чувствуют оглушающую, обескураживающую беспомощность, от которой что-то внутри него противно сжимается, поэтому старается не смотреть. Не смотреть. Блять. – Так, погодите, я нагуглил классный тренинг, – Расс щелкает пальцами, привлекая всеобщее внимание, – называется "Четыре задачи"… так… так… упс, кажется, я только что проболтался о половине задания. Спойлер! Он смеется громко и в одиночестве, как и всегда. Остальные перестали удивляться чему-либо происходящему – в особенности тому, что их типа квалифицированный психолог гуглит тренинги, не отходя от кассы. – Ладно, похуй. Короче, мне нужна бумага и ручка… И понеслась. Несколько минут спустя Ричард смотрит на записку в своих руках, испещренную неровным и скачущим почерком. "Ваша задача – быть тихим и незаметным. Старайтесь, чтобы на вас никто не обращал внимания. Если вас заметили, постарайтесь переключить внимание на кого-то другого. Никому не сообщайте содержание этой карточки". То есть, ничего нового. Оки-доки. Он не думает, как это должно помочь ему с его проблемой – он похоронил подобные мысли еще в середине первой встречи. И тем не менее он все еще сюда приходит, потому что он идиот, и потому что это лучше, чем валяться на диване, который он ненавидит, вернувшись с работы, которую он ненавидит еще сильнее, и гадать, есть ли в мире хоть что-то, способное вытащить его из этого порочного круга всепоглощающей ненависти. Ну и, собственно. Вот он и здесь. В течение следующих минут происходят довольно странные вещи. На него предсказуемо не обращают внимания, в то время как Эрлих едва ли не стоя декламирует какую-то балладу – судя по ее содержанию, собственного сочинения. Что-то о деньгах, дури и Монике, кажется – Ричард не может толком разобрать. Каждый раз, когда он ошибается с ударением или произношением, Джаред деликатно, на самом деле, больше для самого себя, чем для Эрлиха, вносит поправки, которые, разумеется, остаются без ответа. Моника отходит покурить в противоположный конец комнаты и старается ни на кого не дышать, что совсем на нее непохоже, а потом и вовсе начинает предлагать сигаретку всем и каждому, на что никто не соглашается – кроме Эрлиха, разумеется. Динеш традиционно отпускает грубые и не всегда уместные комментарии (так же безуспешно подвергаемые цензуре Джареда), а Гилфойл периодически издает не самые приличные звуки посредством рта. В общем и целом, это похоже на зоопарк, поскольку все происходит одновременно и хаотично, но Расс, судя по его широченной улыбке, остается доволен. Либо у него наконец-то свело лицо. Либо это такая подтяжка. Кто его знает. Ричард снова смотрит на Джареда, который смотрит на него тоже. Какое-то время они тупо пялятся друг на друга, будто выпавшие из этого балагана, пока Джаред не начинает судорожно кивать головой в сторону Эрлиха. Ричард почти отворачивается, пока не вспоминает запись в собственной карточке. "Если вас заметили, постарайтесь переключить внимание на кого-то другого." Он поджимает губы, чтобы сдержать непонятно отчего рвущуюся на лицо улыбку, и качает головой. Пару мгновений Джаред заторможено хмурится и опускает взгляд к своему листку. Его пальцы дрожат, когда он поднимает его выше, тени словно сильнее врезаются в черты лица. А затем оно светлеет; он весь будто светлеет, разгибается снова и просто смотрит в глаза Ричарда, будто пытаясь залезть в его мысли и найти, понять что-то. И Ричард, который не привык к таким долгим зрительным контактам, почему-то не может отвернуться. Он тоже смотрит, и они снова просто пялятся друг на друга, и это, на самом деле, в равной степени нелепо и забавно. Ухмылка срывается с губ Ричарда, и он видит, как плечи Джареда чуть подрагивают от сдерживаемого смеха. Хорошо, думает он, глубоко вздыхая. Хорошо, черт, черт, хорошо, ладно. – Очевидно, привлекал внимание тут только Эрлих, – с меньшим недовольством, чем ей бы хотелось показать, заявляет Моника, когда Расс устает от шоу и предлагает им угадать роли друг друга. Эрлих понимает, что поэтическая атака прошла успешно, и довольно ухмыляется. – А ты была милашкой, – он почти подмигивает, и Гилфойл изображает звук рвоты. – Вообще-то, я тоже привлекал внимание. – А я думал, ты пытался всех раздражать, – вставляет Динеш. – Звуками пердежа? Что естественно, то не безобразно, – Гилфойл пожимает плечами и разваливается на стуле еще сильнее. – Зато тебе, чтобы быть раздражающим, даже жопу рвать не пришлось. – Завались, – огрызается Динеш, разворачиваясь в сторону Ричарда, – зато сразу понятно, кто пытался не привлекать внимания. – И ему это удалось, надо сказать, – вступается за него Расс, и – вау, Ричард почти польщен. – А что насчет этого? – Эрлих кивает в сторону Джареда, авторитет которого явно снизился еще после первого десятка исправлений и подсказок. Динеш на мгновение задумывается, и его взгляд стекленеет. – Хуй знает. Понятия не имею, как кому-то удается быть настолько раздражающим и милым одновременно. Или эти вещи связаны?.. – Я тоже пытался не привлекать внимания, – тихо отвечает Джаред, дрожащими пальцами поправляя упавшую на глаза челку. Ричард не должен замечать, что сегодня его волосы лежат не так аккуратно, но он замечает. Ладно. – Ничего нового, – Гилфойл склоняет голову к плечу и одаривает Джареда взглядом, от которого тот невольно ежится, – иногда мы вообще забываем, что ты с нами. И Ричард не знает, согласен он с этим утверждением или нет. – А это значит, что у нас есть победитель! – Расс хлопает в ладоши, затем Джареда по плечу – тот опасно пошатывается на стуле – затем снова в ладоши. – Этот парень тот еще жеребец, я же говорил! Джаред скромно, но широко улыбается этой сомнительной похвале, в то время как остальные решают промолчать. Динеш даже не пытается закатывать глаза хоть немного незаметнее, Эрлих сверлит взглядом то по-прежнему успешно игнорирующего его Расса, то вновь сжавшегося Джареда, и это именно тот момент, когда тишина нарушается звуком урчащего желудка, а Гилфойл громко вздыхает: – Не знаю, как вы, а я пойду пожру.

***

– Ну, не знаю. Это все звучит, конечно, довольно неплохо, но мне нужно что-то… звучное, понимаешь? Чтобы люди обкончались от одной фразы, что-то… что могло бы компенсировать название. Эрлих морщится и складывает пальцы под подбородком, сверля Ричарда выжидающим взглядом. Тот сглатывает и чувствует, как пот выступает у него на лбу. Он уже миллион раз пожалел о своем решении – о каждом решении из всей цепочки решений, берущей начало с их последней групповой встречи. Когда Джаред снова оказался рядом – и это так странно, потому что он буквально все время где-то поблизости, но это почему-то не кажется проявлением назойливости, не вызывает раздражения, во всяком случае, не у Ричарда точно – и там снова были эти его усталые глаза, и чуть подрагивающие руки, и серый жилет, и немного сбившийся воротник рубашки, а еще растрепанные волосы и этот взгляд, этот взгляд "расскажи-мне-что-тебя-беспокоит-потому-что-я-знаю-что-ты-здесь-для-этого-и-думаешь-что-всем-плевать-но-это-не-так". Там был Джаред, и Ричард думает, что у него, скорее всего, не было шансов – в любом случае, он лишь смутно может припомнить, что именно говорил, потому что его язык как всегда спотыкался и заплетался, путаясь в словах, не поспевая за мыслительным процессом, но – он говорил. Говорил много, скомкано и сбивчиво; говорил, не глядя в глаза Джареда, ковыряя собственные заусенцы до крови; говорил, говорил, говорил, словно изголодался по этому, говорил и сам поражался своему порыву, говорил и не мог остановиться. Потому что он говорил с Джаредом, и он сам ни черта не понимает, что это значит, но каким-то образом это значит все. – Думаю, ты должен встретиться с Эрлихом, – тихо произносит Джаред, кивая в конце фразы, будто подчеркивая свою точку зрения и одновременно убеждаясь в том, что его услышали. – На его территории. Ричард мелко и многократно кивает в ответ, так, как он делает это всегда, потому что все, что говорит Джаред, имеет значение; потому что за такое короткое время он каким-то образом успел стать едва ли не единственным человеком, к мнению которого Ричард хочет прислушиваться; потому что это Джаред, и все, что касается его, кажется правильным; все, чего он касается, становится легче. И когда в последующие дни Ричард снова чувствует удушающую хватку паники на своем горле, когда однообразная монотонная нелюбимая работа начинает придавливать его к офисному креслу с такой силой, что он вынужден сбежать на свежий воздух – всего на пару минут, вопреки голосу совести, даже если его отсутствия на месте все равно никто не заметит – каждый раз, когда всего кажется слишком много, он ловит себя на мысли о том, как сильно ему хочется позвонить Джареду. Он знает, что это невозможно; им не запрещено обмениваться личной информацией, но это похоже на негласный закон; он чувствует себя в более или менее обнадеживающем расстоянии от черты между обычной тревожностью и панической атакой лишь в стенах полупустого помещения с гудящими лампами, грязным паркетом, семью стульями в центре и двумя столами у дальней стены; он чувствует себя почти спокойно, только когда осознает границы – временные, пространственные и эмоциональные. И он уже совсем не уверен в существовании последних, поэтому изо всех сил цепляется за первые две; даже когда Эрлих выпрашивает у Моники ее сотовый номер, который она диктует с напускной неохотой; даже когда Гилфойл и Динеш спорят по поводу того, кто въезжает к Эрлиху первым, кто вторым, и какой между этим должен быть временной промежуток, чтобы они не бесили друг друга как можно дольше; даже после всего этого Ричард сжимает челюсти и проглатывает любой намек на просьбу вынести что-то – то, что образовалось между ним и Джаредом, чем бы это ни было – наружу. В мир. Туда, где настоящая жизнь, где отчаяние, боль и ненависть ко всему, что его окружает – потому что меньше всего на свете он хочет, чтобы Джаред стал частью этого. Даже несмотря на то, что это еще и то, чего он хочет больше всего на свете. Так что – ни телефонных номеров, ни фамилий, ни мест работы или каких-нибудь обозначений, которые могли бы однажды сломить Ричарда и сдаться этому эгоистичному желанию не быть больше в одиночестве. Он говорит себе, что не хочет этого – и убеждает себя, что Джаред не хочет этого тоже. Потому что тот не спрашивает – просто смотрит, слушает, хмурится и кивает; просто стоит близко, у самой границы личного пространства, и ограждает его от мира. От настоящей жизни. Он не спрашивает; он отвечает. – Думаю, что ты должен встретиться с Эрлихом. И вот он здесь. В знаменитом – в узких кругах – хакерском хостеле Эрлиха Бахмана. Выбравшийся из раковины, вынесший частичку из полупустого офисного помещения в мир, нарушивший собственное правило – браво. И до чего же это странно: видеть кого-то, с кем раньше сталкивался лишь при определенных обстоятельствах, в его личной реальности. В своей реальности. В единственно существующей – для всех них, по крайней мере. Это немного пугает и в равной степени завораживает, но это нормально. Это не страшно. Нет ничего плохого в том, чтобы попросить… Ричард старается не думать об этом. – Послушай, парень, – Эрлих вздыхает и наклоняется ближе, упираясь локтями в колени и наклоняя голову. – Ты кажешься умным малым, потенциально спокойным жильцом, и вообще, в общем и целом, нравишься мне. Твое приложение, этот… На мгновение его лицо искажает гримаса. – "Пеший Дудочник"… – Хм, "пегий"… – Да срал я – вот видишь? Люди должны запомнить его; но они запомнят это лишь в том случае, когда ты забросишь им наживку. Наживку, которая им и не снилась в самых блядских смелых снах. Эрлих снова откидывается в кресле, на его лице смесь сожаления и смирения, и Ричард знает это выражение. Он до боли знаком со всем, что последует дальше: вежливые – возможно, не в случае с Эрлихом – слова, грустные улыбки, печальные интонации, а затем прямой или оформленный в пустые обещания "подумать" отказ. Он проходил это далеко не единожды, и он не готов снова – только не в этот раз. Тошнота подкрадывается незаметно, но стремительно, и, боже, как же он ненавидит это; Ричард даже не успевает задуматься – перед его глазами темнеет, и там, в этой темноте, чей-то тихий мягкий голос успокаивающими волнами обволакивает его раскаленную черепную коробку: – Не уверен, что я все понял, но, Ричард, по моему скромному мнению это звучит довольно амбициозно и прогрессивно. Музыкальный гугл, ха? – "Пегий Дудочник"… – он откашливается и открывает глаза, с неожиданной смелостью глядя на Эрлиха, – станет гуглом музыки. Бахман перестает моргать. Он зависает на какое-то время совершенно без движения – Ричард даже не уверен, что тот дышит – а затем выпрямляется в кресле и криво ухмыляется, обнажая зубы. – Гугл музыки, – смакует он, его улыбка становится еще шире, – некислая такая заява… Он щурится и награждает Ричарда оценивающим взглядом, после чего решительно протягивает руку для пожатия. – Как насчет экскурсии по дому? И Ричард снова ловит себя на мысли, что хочет позвонить Джареду. Поделиться – или хотя бы поблагодарить. Он стискивает зубы и думает, что сделает это лично. А затем улыбается, пытаясь скрыть дрожь от неверия и облегчения в голосе. – Конечно.

***

– Меня зовут Джаред… Он запинается на имени и удивленно хлопает глазами, глядя на собственные колени и будто прислушиваясь к чему-то в своей голове. Ричард поджимает губы так сильно, что они почти вибрируют. Волосы Джареда сегодня в полнейшем беспорядке, который даже при всей фантазии сложно назвать творческим. На нем зеленый жилет – толще и явно теплее, чем серый. Он буквально обнимает его худой торс, подчеркивая широкие костлявые плечи. Из-за расстегнутого ворота клетчатой рубашки виднеется белая футболка, горловина которой слегка растянута, словно за нее то и дело цеплялись, оттягивая в сторону. Ричард старается не смотреть в его лицо – в глаза – в глаза, вокруг которых залегли нездоровые черные круги, свидетельствующие о долгом отсутствии сна. Из-за них Джаред немного похож на енота, и это глупое сравнение, наверное, должно казаться милым, но это не так. Это нихуя не мило, это чертовски жутко, и у Ричарда болезненно скручивает желудок, но он лишь стискивает зубы и сжимает руки в кулаки, стараясь не упустить ни одного слова. – Мой психолог предложил мне попробовать посетить курсы групповой взаимопомощи, потому что проблемы, с которыми я столкнулся, по его словам, имеют место быть следствием опасно узкого круга общения, – он рвано смеется и качает головой. – Проблемы? Так и знал, что у тебя их дохуя, – тихо бормочет Динеш, на что Джаред лишь криво улыбается. – Я не собираюсь оглашать все – или те, из-за которых мне пришлось прибегнуть к помощи терапевта. Здесь я… – он замолкает, будто взвешивая собственные слова перед тем, как произнести их, – наверное, в первую очередь из-за проблем со сном. Он смотрит на Расса, который невпопад кивает, залипая в экран собственного смартфона, и вздыхает. – Сначала это было что-то вроде недосыпа, я полагаю. Я работаю в крупной компании, и мой начальник очень… требовательный. – Джаред довольно резко вздрагивает, но, кажется, никто, кроме Ричарда, не замечает этого. – Он груб с тобой? – или нет. Джаред поднимает взгляд на Монику и хмурится, подбирая достойное выражение для ответа, хотя эта пауза говорит красноречивее любых слов. – Он… большой человек, назовем это так. Со своеобразным стилем руководства. Думаю, положение обязывает его быть довольно жестким и действовать в интересах организации, чего бы это ни стоило. Он заторможено моргает, словно его веки слишком тяжелые для того, чтобы справиться с этим простым действием. У Ричарда чешутся ладони от желания сделать хоть что-то, поэтому он сильнее вжимается в спинку стула. – В любом случае, последние несколько месяцев выдались довольно насыщенными в плане сделок и контрактов, большая часть работы с которыми была поручена мне. Так что на какое-то время с полноценным сном пришлось попрощаться, но я не страдал от этого, так как у меня уже имелся некий опыт… – он резко замолкает, словно понимает, что сболтнул лишнего, и слегка трясет головой. – После это переросло в бессонницу, с которой первоначально удавалось бороться с помощью полагающихся медикаментов, однако вскоре они утратили способность воздействовать на мой организм. На сегодняшний день мне едва ли удается урвать несколько часов сна в неделю, но я научился с этим справляться – по крайней мере, я так думал. Он проводит по волосам трясущейся ладонью, и на его лице впервые за все время мелькает что-то очень похожее на страх. – Далее последовала путаница в днях недели, забывчивость, периодический ступор при контакте с элементарными вещами, утрата навыков координации в пространстве и общее снижение работоспособности. Также я заметил за собой странную новую привычку отключаться в самых разных обстоятельствах и терять контроль над собственным телом. Тесты на нарколепсию дали отрицательный результат, но врач сказал мне, что с подобным образом жизни так будет продолжаться не долго. Не совсем уверен, что он имел в виду… Джаред снова рвано смеется, его взгляд судорожно мечется по поверхности пола. Он заламывает пальцы и начинает говорить – на этот раз громче, сбивчиво и торопливо, настолько не в своей манере, что Гилфойл и Динеш обмениваются странными взглядами. – Мой психолог – он говорит, что круг людей, с которыми я общаюсь, должен быть шире, чем только люди, с которыми я работаю – он сказал, что, возможно, его услуг больше не достаточно – он сказал, что мне нужна групповая терапия, и настоял на моей записи под его наблюдением после сеанса, на котором я отключился прямо в кресле – он сказал, что это довольно характерные проблемы для людей с похожим прошлым и… Его голос срывается, он в панике вскидывает глаза и встречается взглядом с Ричардом, который кусает щеку изнутри и щипает себя за запястье, потому что видеть такого Джареда – разрушенного, сломленного и потерянного, вместо всегда собранного, спокойного и готового, стремящегося, желающего помочь – видеть такого Джареда выше его сил. Это что-то делает с ним; это заставляет его хотеть делать что-то, заставляет его чувствовать эту странную смелость и необходимость действовать; заставляет чувствовать тревогу и слабость от осознания того, что он не может, он не сможет, он снова облажается и проебет все, и он так не хочет этого, нет, только не с Джаредом. Он не сразу понимает, как долго они просто смотрят друг на друга, но в какой-то момент Джаред моргает – и все исчезает. – Простите. С вашего позволения, я должен отойти. Джаред неуверенно поднимается и так быстро, как только позволяет его неустойчивое состояние, покидает помещение, тихо закрывая за собой дверь и оставляя в комнате гробовое молчание с привкусом подплавленной жалости. – Он пиздец какой странный, – резюмирует Эрлих спустя пару бесконечно долгих мгновений. Ричард вздрагивает и отворачивается от двери, сразу натыкаясь на непроницаемый взгляд Гилфойла. – Да, – басит тот, в характерной ему манере умудряясь не шевелить ни единым лишним мускулом, – и не только он, ага? – Судя по тому, где мы находимся, мы все слегка припизднутые, – Динеш пожимает плечами, и Моника согласно вздыхает, поджигая сигарету. – Или не слегка. – Кроме меня, естественно, – вставляет Расс, наверное, даже не почувствовавший, что стул рядом с ним опустел. Он не отрывает взгляда от мобильника и не замечает, как все синхронно закатывают глаза. Все синхронно закатывают глаза и не замечают, как Ричард еще раз косится на дверь. Расс, наконец, решительно щелкает по единственной кнопке на смартфоне и прячет его в карман, вскидывая голову. – А где хозяин всей ебли? – хмурится он, пялясь на освободившееся место. Ричард думает, что Джаред был бы рад узнать, что его отсутствие заметили, но Ханнеман тут же отмахивается и хлопает в ладоши. – Значит, мне достанется на один куриный сэндвич больше! Вообще-то, Джаред вегетарианец, думает Ричард. Потом он понимает, что Расс не обязан об этом знать. Что он сам не должен об этом знать. Но он знает, почему-то он знает, и почему-то это кажется ему важным. Он косится на дверь, а затем по инерции смотрит на Гилфойла, который дарит ему устрашающую ухмылку. Ричард роняет голову на руки и стонет себе под нос. Он жалок. Жалок и безнадежен.

***

Джаред не возвращается. Расс говорит, что он нашел "на этот раз действительно крутой групповой тренинг", но для него нужно участие шести человек, а значит, "все планы идут по пизде" и "всем лузерам пора на выход", если никто в очередной раз не хочет выслушивать "ебучие рассказы о дверцах его машины". Последнее замечание принадлежит Гилфойлу, и после него все действительно начинают собираться, несмотря на то, что до официального завершения встречи остается больше часа. Когда Моника тушит свою последнюю на сегодня сигарету и открывает дверь, чтобы выйти, по другую сторону с вытянутой рукой замирает Джаред. Он прячет глаза и сбивчиво извиняется, явно собираясь предложить вернуться к тому, на чем они остановились, но взгляды остальных заставляют его заткнуться на полуслове. Люди покидают помещение друг за другом, но Ричард мнется у выхода – он не знает почему, он, черт возьми, не знает, и он немного ненавидит напоследок подмигнувшего ему Гилфойла, честно – но Джаред копается в собственной сумке так долго, словно желает остаться в одиночестве. Снова залипнувший в свой телефон Расс, разумеется, не в счет. Ричард поджимает губы, но принимает эту невысказанную просьбу и шагает наружу. Освещение здесь немного ярче, чем в комнате, и он щурится, потирая переносицу из-за рези в глазах. Коридор кажется бесконечным, воздух звенит от какофонии совершенно не сочетающихся звуков, какофонии, довольно типичной для огромных офисных зданий вроде этого, где в десятках комнатушек ютятся представители доморощенного бизнеса, не дотягивающие пока до крупных участков и считающиеся крутыми, если им принадлежит целый этаж. Люди в Пало-Альто готовы делать деньги на чем угодно – Ричард видел соседствующие вывески частного загса и бюро ритуальных услуг среди указателей на цокольном этаже. Это было бы смешно, не будь так грустно. Он выходит на лестничный пролет и почти врезается в чью-то грудь, по запаху геля для душа, пота и резины догадываясь, что это посетители спортзала, расположенного на два уровня выше. Ричард бормочет извинения, но замирает и бледнеет, потому что – этот голос. – Рикки?! – Али смеется и смеряет его недоверчивым взглядом, а затем оборачивается к кому-то, стоящему наверху лестницы. Ричард думает – нет, нет, пожалуйста, не сегодня – но Али кричит, – эй, Джейсон, угадай, кого я встретил? Это конец. Это конец ебаного конца. – Ебушки-воробушки! – Джейсон почти перепрыгивает через ступеньку, стремясь вниз для того, чтобы хлопнуть Ричарда по плечу с такой силой, что тот пошатывается. – Неужели кто-то решил привести себя в форму? – Эм, нет, я… – он инстинктивно оборачивается к двери за своей спиной и тут же останавливается. Катастрофа. Большая, большая ошибка. Какими бы тупыми не были брограммеры, они точно смогут сложить два и два, потому что… – Сомневаюсь, что ты ходишь на курсы для молодых отцов, – Джейсон отрывается от заламинированного списка наименований фирм-арендаторов этого этажа и дожидается одобрительного кивка от Али, – салон педикюра тоже вряд ли, хотя звучит более подходяще – в твоем стиле, если ты понимаешь, о чем я… Он заливается тупым хохотом, тут же подхваченным его поверенным и падаваном. Ричард чувствует закипающую и самовоспламеняющуюся внутри него бессильную ярость. Если бы он не был Ричардом, он бы ответил, что это, скорее, в их стиле. Он бы пошутил о том, что они вечно ходят в качалку вдвоем, но при этом Али выглядит едва ли в лучшей физической форме, чем сам Ричард, так что, возможно, он составляет компанию Джейсону только в душе. Он бы обязательно придумал что-то остроумное и едкое, но он не может, потому что он – Ричард, а не кто-то другой, потому что его горло спирает, потому что он едва может дышать, и все, что он слышит – стук собственного сердца в ушах и голос Джейсона –далекий, словно между ними мили пространства и тонны мокрой ваты. – …остаются встречи группы психологической поддержки под руководством Расса Ханнемана… погоди, это что, тот чувак, который засунул радио в интернет? Это не имеет смысла. Ричард ничего не понимает; он не слышит; он не может пошевелиться. – Рикки, ты что, нездоров? Почему же ты нам не сказал? – Али смотрит на него своими большими темными глазами и сочувственно хмурится, но его плотно сжатые губы дрожат от едва сдерживаемой ухмылки. – Мы бы поговорили по душам, и тебе бы не пришлось проходить через все это в одиночку… – Я думал, мы друзья, – Джейсон печально качает головой, хотя его плечи трясутся от беззвучного смеха. – А друзья нужны для того, чтобы с ними делиться. У него темнеет в глазах. – Ну же, расскажи нам, что с тобой? – Хочешь, мы побудем твоими психологами? – Ты можешь доверять нам, мы никому ничего не… – Заткнитесь, – Ричард едва слышит собственный шепот, его растрескавшиеся губы отказываются ему подчиняться, – заткнитесь… Джейсон картинно прикладывает руку к сердцу и отступает на шаг, всем своим видом изображая шок. – За что же ты с нами так грубо? Мы всего лишь хотим помочь! – Может, у тебя проблемы с агрессией? – Али наклоняет голову к плечу, они обмениваются странными взглядами. – С самоконтролем? С выражением своих эмоций?.. – С определением собственной цели в жизни? Предназначения? Ричард, неужели ты осознал, что все еще не нашел свое призвание? Потому что твой "Порно Блудочник", он, ну, знаешь… – Он немного… – Да, совсем чуть-чуть… Ричард больше не может. Честно, еще несколько секунд, и он обблюет их кроссовки, а это Найк, а у него нет денег даже на туалетную бумагу; он не выдержит еще большего унижения, не выдержит коллажей со своим лицом и разноцветной рвотой, расклеенных по всему офису в Хули; он больше не может, не может… Его ноги, наконец, подчиняются ему настолько, чтобы он, спотыкаясь, развернулся и устремился в другой конец коридора, подгоняемый хохотом и унижением. Он видел пожарный план – спасибо его тупой паранойе – он знает, что здесь должна быть другая лестница, нужно только дойти, даже если он едва видит собственные ноги из-за мельтешащих перед глазами пестрых точек, даже если в его желудке образуется черная дыра, заставляющая его согнуться на ходу; даже если… – Ричард? Он отшатывается к стене и приседает на корточки, стараясь дышать так глубоко, как только возможно, но ничего не выходит. Слишком быстро, слишком поверхностно. Очень душно. Не получается встать. Он будто падает. Темно. Холодная испарина. Коричневые ботинки и светлые хаки. – Ричард, ты в порядке? Джаред, Джаред, Джаред, я совсем не хочу обблевать твои милые коричневые ботинки, ведь ты ни в чем не виноват. Оставь меня в покое. Иди домой. Окей, теперь открой рот и скажи это вслух. – Давай-ка выйдем на воздух, приятель. И после этого его тело будто взлетает. Его рука против его воли ложится на чьи-то плечи, он едва переставляет ноги, но свет в конце коридора уверенно приближается, и все становится немного легче – от осознания того, что скоро станет легче. – Постарайся дышать медленнее, Ричард, иначе у тебя случится гипервентиляция легких. Давай, дыши, дыши вместе со мной. Он слушает дыхание Джареда и пытается подстроиться, но проваливается, снова и снова. Лестница похожа на оживший кошмар, тошнота усиливается от одного взгляда на кажущиеся бесконечными ступени, он опускает веки – и в следующий момент Джаред уже толкает двери, выводя их обоих наружу, к задней парковке. Ты такой сильный. Никогда бы не подумал, что ты такой сильный. Почему ты не бросил меня, почему не ушел домой, почему, Джаред… Так, не смей открывать рот и произносить это вслух. – Тебе легче? – Ричард, наконец, улавливает панику в его голосе, и это не спасает ситуацию. Совсем. Его желудок скручивается в очередном приступе тошноты. – Может, стоит вызвать скорую?.. Ох, это было зря. Ричард рывком бросается в сторону, цепляясь за ограждение, и сгибается в двое, после чего его долго и мучительно выворачивает прямо в цветочную клумбу у входа. Далее следует несколько холостых спазмов, сопровождаемых, тем не менее, красноречивыми звуками, но он уже ощущает болезненное облегчение в виде слабости в собственных коленях, в виде остывающей влажной кожи лица. К черту все, думает Ричард. Железные перила успокаивающе холодят ладони, рубашка под зеленым худи неприятно липнет к спине, всклокоченные волосы – к вискам, веки наливаются тяжестью, но тошнота отступает, а вместе с ней – паника, тревога, головокружение и мельтешащие точки. К черту все, думает он, когда Джаред протягивает ему свой аккуратно сложенный платок, который пахнет как-то неуловимо, необъяснимо знакомо. – Я постираю, – виновато хрипит он, заталкивая испачканную ткань в карман, но Джаред вяло отмахивается с небольшой улыбкой. – Все в порядке. На его лице снова это выражение – беспокойство и готовность броситься на помощь, если что-то пойдет не так; но когда зрение Ричарда окончательно проясняется, он замечает, что глаза Джареда красноватые и припухшие – точно такие же, какие Ричард видел у собственного отражения в зеркале над треснутой раковиной в те дни, когда всего становилось слишком много, и он запирался на целый урок в пропахшем сигаретным дымом школьном туалете и плакал, плакал… К черту все, думает он. Его ноги все еще едва держат остальное тело, когда он отрывается от перил. Волнение на лице Джареда сменяется недоумением, но он не отступает. Ричард делает шаг, еще один, а затем замирает на расстоянии вытянутой руки и просто смотрит. Он не знает, на самом деле не знает, как это делается. Как это происходит у обычных, нормальных людей. Нужно ли об этом просить? Или заранее договариваться? В фильмах все проще, но в фильмах всегда все по-другому, это одно сплошное наебалово, и это так чертовски несправедливо, вся жизнь так чертовски несправедлива… Что-то в лице Джареда надламывается, и его плечи слегка распрямляются, когда он преодолевает пространство между ними. Один короткий шаг, один взмах ресниц – и вот он уже близко, так близко, что Ричард чувствует тепло его тела в контрасте с прохладным вечерним ветром. И он чувствует это снова, чувствует это "слишком", грозящее свалиться и раздавить его, потому что в глазах Джареда так много всего, для чего у него нет слов – по крайней мере сейчас. Он опускает взгляд; его инстинкты приказывают ему бежать, но он стоит на месте, стоит и дрожит, не в силах совладать с собственным телом, пока длинные руки не приходят в движение; манжеты клетчатой рубашки чуть задираются, и – вау, эти запястья очень… – большие ладони ложатся на его лопатки, медленно, словно предупреждающе, но уверено, а в следующий момент он уже утыкается носом в плечо Джареда, в его толстый флисовый зеленый жилет. Он просто стоит так, с безвольно болтающимися руками, пока сердце не успокаивается, не перестает барабанить в его ушах и горле; и тогда он вздыхает – медленно и осторожно – и замирает, потому что – этот запах. Солнечный свет и хвойный лес, безопасность, дом, детство, убежище. И эти большие ладони, выписывающие медленные круги на его спине, замирают тоже; но потом Ричард вздыхает снова – так глубоко, как только позволяют его судорожно сжимающиеся легкие – и обнимает Джареда в ответ, зарываясь пальцами в мягкую ткань. Он не знает, не помнит, обнимал ли так хоть кого-то в своей жизни, кроме родителей; на самом деле, это неважно; на самом деле, это немного пугает, но это не страшно; на самом деле это абсолютно, совершенно прекрасно. Потому что руки на его спине вновь приходят в движение и смыкаются крепче, потому что Джаред в его объятиях снова начинает дышать, и он такой худой, действительно худой, Ричард может почувствовать его ребра, его трясущуюся грудную клетку, но в данный момент это не имеет значения. Имеет значение только данный момент. – Ты же не плачешь, нет? – шепчет он, потому что не доверяет своему голосу, потому что в его собственных глазах стоят слезы, но черта с два он в этом признается. Джаред рвано усмехается куда-то в его волосы и едва слышно шмыгает носом. – Да, но по обычной причине. Ричард слышит в его голосе улыбку и улыбается тоже. И все становится легче. Он будет в порядке. Они оба будут в порядке.

***

– Меня зовут Ричард, эм, и я… – Вау, он умеет разговаривать, – откликается Гилфойл под согласное хмыканье Динеша. – Я думал, в тот раз меня глючило из-за грибов. Ричард потирает ладонью шею и задерживает дыхание. – Я здесь, потому что… я не знаю, почему я здесь. Его взгляд в очередной раз цепляется за пустующий стул напротив. Стул, на котором обычно сидел Джаред. – Это была идея моего терапевта. После того, как мои панические атаки участились, он посоветовал прибегнуть к этому, э-э, к методу групповой психологической поддержки. У него даже нет его номера, черт возьми, у него все еще нет его номера – и это то, о чем он думал всю прошлую неделю, после того, как они неловко расстались у выхода за территорию здания, потому что внешний мир – табу, хотя это правило было нарушено уже столько раз, что потеряло всякий смысл. И это ничего не меняет. Джареда нет. Его история начинается точно так же, как история Джареда, но Джареда здесь нет; и все же, если он хоть что-то и усвоил за все это время, так это то, что он должен двигаться дальше. – Иногда у меня складывается ощущение, что я, эм… живу не своей жизнью. Я ненавижу свою работу. Частично благодаря… хм, частично из-за отношений с коллегами… они… не очень… Моника понимающе кивает и достает из сумочки – новой, мать ее, сумочки – пачку сигарет. – Частично из-за того, что она вроде как… душит меня? То есть я, типа, занимаюсь делом, которое всегда приносило мне удовольствие, но вместо этого ощущаю только отвращение – к себе и к самой работе. Потому что я не могу… посвятить себя тому, чему мне по-настоящему хочется. Своему проекту, сайту, который – не знаю, я думаю, он действительно классный, но, может, мне только так кажется – я не знаю, не знаю. Мне не хватает времени и сил, наверное. По вечерам я словно… словно из меня выкачали все, включая желание просыпаться следующим утром. Динеш неотрывно смотрит на то, как он заламывает пальцы. Ричард думает, что это, наверное, смешно – то, что он рассказывает о себе именно сейчас, когда остальные уже давно это сделали; то, что он рассказывает свою историю, которая словно составлена из отрывков чужих. – Я думал о том, чтобы бросить, но альтернативные варианты, они… нет. Я имею в виду, найти такую же работу в такой же корпорации, которая по сути – не что иное, как бездушная машина по переработке трудовых ресурсов? Или начать осваивать новое дело, пока не поздно, отмахиваясь все оставшиеся годы от осознания того, что мечта всей жизни на самом деле таковой не являлась? Или вернуться в родной город, к родителям, доказав тем самым свою абсолютную несостоятельность? Доказав, что я такой же ебаный лузер, как и все в этом чертовом захолустье? Гилфойл хмыкает – на этот раз с молчаливым согласием. Он тоже косится на пустой стул, но не говорит ни слова, и – спасибо, боже. Или сатана, если углубляться в терминологию. – Все, чего я ожидал от этих встреч – какого-то прояснения. В собственном восприятии всей ситуации, возможно. Просто, знаете, ну, провести время где-то, кроме собственной постели, где-то, где голова не будет занята мыслями о том, как все безнадежно хуево. – Ричард сжимает пальцами переносицу, надавливает на глаза основаниями ладоней, рвано вздыхает. – Блять, это не имеет совершенно никакого смысла. Просто все это – я не знаю – я всего лишь хотел какой-то стабильности, спокойствия, потому что я так заебался вечно тревожиться и бояться и думать, думать, думать… Джареда нет, а у него даже нет его номера. – …но вместо этого все эти недели меня словно перетряхивало, снова и снова. Это так… утомительно, но в то же время это вдруг помогло мне понять, что я больше не могу жить свою жизнь так, как я это делаю. Что я должен что-то поменять. Что я лучше, чем эти мудаки, что я могу доказать это, что мне просто нужна небольшая помощь, и что иногда о ней не стыдно просить. Эрлих криво усмехается и почти светится, гордо выпячивая грудь. Моника закатывает глаза, но на ее губах мелькает маленькая улыбка, заставляющая Динеша фыркнуть. Ричард выдыхает. Он чувствует себя выпотрошенным, подвешенным где-то между истоптанным паркетом и гудящими лампами; он чувствует себя бесконечно уставшим и неожиданно освобожденным. Он так давно не говорил столько всего – возможно, никогда прежде в своей жизни – и он точно никогда не думал о том, что, возможно, это то, в чем он на самом деле нуждался. – Я, наверное, просто хотел сказать вам всем спасибо. Потому что – ну, эм… просто спасибо, ладно. – Медаль за охуенное красноречие, – изрекает Гилфойл с едва уловимой улыбкой. – Оу, как это мило. Я почти готов расплакаться, – Расс картинно утирает несуществующие слезы, мгновением позже облокачиваясь на собственные колени и наклоняясь ближе. – Но на твоем месте я бы нассал тем уродам в их кофе и… – Да кто вообще выдал тебе диплом психолога? – возмущается Динеш. – Никто. – Как это "никто"? – Гилфойл вскидывает бровь, что означает действительно высшую меру удивления по шкале Гилфойла. – Вот так. Мне стало скучно, и я его купил, – Ханнеман пожимает плечами и хлопает в ладоши – звук, от которого у Ричарда, как у собаки Павлова, начинает урчать в животе. – Океюшки, раз уж мы заговорили об этом – думаю, никто не против, если сегодня мы все попрощаемся. Мне немного надоело ваше нытье – без обид, чуваки. И чувиха, – он подмигивает Монике, – кстати, не забудьте передать королю ебли, ага? И, я надеюсь, вы не думаете, что я оставлю вас без последнего тренинга? На этот раз парного, кстати. – Нас пятеро, – хмурится Эрлих. Расса заметно передергивает, он хрустит пальцами. – Я покувыркаюсь с вами. Давно мечтал. – Тогда пусть твоей парой будет Эрлих, – предлагает Гилфойл, и тот кивает с мстительной улыбкой. – Да, Расс. Ты ведь мечтал об этом, верно? В конце концов, они почти два месяца были подопытными кроликами под руководством дипломированного посредством какого-нибудь и-бэя психолога. У них есть все права на то, чтобы поиздеваться над ним напоследок. В последний раз перед тем, как начать сдвигать стулья к стене, Ричард бросает взгляд на единственный пустующий. Их ждет парный тренинг. Джареда – короля ебли – здесь нет. Он все еще жалок, но ведь не все вещи должны меняться. По крайней мере, он может жить с этим.

***

Где-то слева от него Динеш недовольно взвизгивает и лягает Гилфойла в колено. Тот опускает руки и наклоняется так низко, что почти ложится на него сверху. Пару мгновений они просто пялятся друг на друга, и Ричард готов поклясться, что слышит, как у Динеша перехватывает дыхание – а затем Гилфойл делает это снова. Эту штуку со своим ртом и губами. "Звуки пердежа", как он сам это назвал. Динеш верещит и вытирает лицо от его слюней, а Гилфойл смеется – по-настоящему, открыто и громко, так, что на секунду все замирают. Воистину, последние разы всегда самые странные. Развалившийся на одном из карематов справа Расс кажется довольно… зеленым. Пока Эрлих с садистским выражением лица потирает его голые ступни, он жмурится и впивается пальцами в собственные бедра. Ричард думает о том, что Эрлих, возможно, знает что-то об акупунктурных точках. Возможно, от Цзянь Яня, который живет в его инкубаторе. Или это расизм? Маленький Эрлих в голове Ричарда начинает панически заламывать руки. Окей, никаких взглядов по сторонам. На самом деле, Ричард сам изо всех сил старается не выставит себя идиотом каким-нибудь тривиальным для него способом. Например, вспотеть, блевануть или поскользнуться и шлепнуться сверху на такую же напряженную, как он сам, Монику. Он подкладывает свои влажные ладони под ее шею, и она чуть морщится, но не отстраняется. Это бред. Все происходящее. Вся эта чушь под названием "помоги товарищу почувствовать границы его собственного тела". То есть, как кому-то может помочь то, что его лапает незнакомец? Купленный диплом, напоминает себе Ричард. Ничего удивительного. – Знаешь, я тут подумала, – начинает Моника, когда они, наконец, меняются местами. Никаких больше потных ладоней. Никаких трясущихся коленей. Тошнота, правда, никуда не уходит, но это не ново. – То, как ты говорил о своем сайте… у тебя реально загорелись глаза, знаешь? – К чему ты клонишь? – почти пищит Ричард, стараясь не дергаться, когда она проводит по опасно щекотным местам на его боках. – Ну, ты кажешься умным парнем. Я имею в виду, действительно умным. – Э-э… спасибо, наверное, но я почти все время молчал. – Именно, – она улыбается и косится на парочку справа, – к тому же, у меня хорошее настроение, потому что я не нахожусь на месте Расса… Видимо, Эрлих увлекся, потому что, судя по сдавленным стонам Ханнемана, они с Бахманом все еще не поменялись позициями. – В общем, я могу попробовать предложить своей начальнице рассмотреть твой проект в качестве объекта финансового вложения. Как тебе идея? – Я… не знал, что ты работаешь на инвестора. И это… Не слишком разумно предлагать такое человеку, страдающему паническими атаками, когда твои руки находятся на его животе, – он сдавленно смеется и моргает, стараясь дышать размереннее. Покалывание в пальцах отступает, когда он вспоминает дыхание в собственных волосах и теплые руки на своей спине. Джареда здесь нет, но Джаред здесь. – Надеюсь, все обойдется, – Моника смеется в ответ, но убирает руки. – Так как он называется? Твой сайт. – Он, эм… "Пегий Дудочник", – Ричард сглатывает и кивает самому себе, потому что это крутое название, и к черту всех, кто думает иначе. – Я выложил прототип на Гитхабе. Это проприетарный сайт, который позволяет пользователю… – Стой-стой, это мы выясним сами, поверь, – Моника смеется и склоняет голову к плечу, похлопывая его по колену. – Если что – я дам тебе знать. Ты ведь оставишь мне свой номер?.. Так странно, думает Ричард, доставая из кармана мобильный. Так странно, что еще недавно он бы не поверил, если бы кто-то сказал, что такая девушка, как Моника, попросит у него номер телефона. Так странно, что теперь это не вызывает удивления или каких-то других подобных эмоций – особенно когда Эрлих сверлит его свирепым взглядом. Так странно, что он вынес за пределы этих стен отношения абсолютно со всеми другими участниками группы, кроме одного – единственного, которого здесь нет, и единственного, чей телефон он хотел заполучить на протяжении почти всех этих недель. – Слезь с меня, – хрипит Расс где-то слева, и Ричард вздыхает. По крайней мере, в данный момент он не единственный, кто жалок.

***

– Чувак, это место – просто отвал башки. Башка – какая ирония – плюхается на стул по другую сторону барной стойки и с видимым удовольствием принимается за свои хлопья. – Ага, – Ричард прихлебывает свой кофе и c завистью смотрит на друга. Его аппетит пропал так давно, что он уже и не помнит это чувство. – Я имею в виду – серьезно, это так круто. Жить в таком месте и не платить аренду!.. – Нужно работать над своим проектом, – напоминает ему Ричард. Он вспоминает прошлый вечер, как он обустраивал свое рабочее место в общей комнате с Динешем и Гилфойлом, пытаясь отделаться от мысли, что это до чертиков странно. Также он был немного сконфужен, когда узнал, что Эрлих принял Башку с его "соскорадаром", но все-таки это круто – по прежнему жить вместе. С другими людьми. Потому что, ну, шутки про их с Бигетти отношения давно перевалили за грань нелепости. – Да, да, я помню, – отмахивается Башка, печально вздыхая, – работать в Хули, работать здесь… – Кстати о Хули… – Ричард думал об этом всю неделю; на самом деле, гораздо дольше, просто раньше это происходило, скорее, на подсознательном уровне. Но теперь желание уйти сформировалось в нем настолько прочно, что он перестал сомневаться в принятии данного решения. – Я… Телефон на стойке оживает, и он стонет, узнавая в наборе цифр корпоративный номер Хули. Видимо, ебучие брограммеры не отстанут, пока не дождутся его публичного позора или смерти. Башка вопросительно приподнимает бровь, и Ричард с запозданием тянется, чтобы ответить. – Алло, это Ричард Хендрикс, тот самый блядский придурок. По крайней мере, так у них остается на один подъеб меньше. На том конце провода никто не отвечает, и в какой-то момент Ричард думает, что кто-то ошибся номером, пока не слышит тихое и мягкое: – Здравствуйте, Ричард. Меня зовут Джаред Данн. Я звоню вам из офиса Гэвина Белсона… Ричард давится своим кофе и долго и судорожно кашляет. Потому что – этот голос. Потому что – "меня зовут Джаред Данн". Потому что – Джаред. – Джаред?! Башка замирает. Не то чтобы Ричард рассказывал ему слишком много, но… ну, в основном он ныл. Так что, да. Тишина снова длится слишком долго, но когда Джаред отвечает, его голос звучит еще мягче и как будто как-то… сломлено. – Да, привет Ричард. Я… – Где ты был? Что происхо-… – Мы на громкой связи, Ричард, – тон Джареда извиняющийся, потому что обычно он не повышает голос и не перебивает, никогда не перебивает. Обычно он молчит и слушает, и говорит только правильные, ценные и неизменно необходимые вещи. Но не сейчас. Сейчас они на громкой связи. – Гэвин Белсон узнал о твоем сайте – "Пегом Дудочнике" – и остался под большим впечатлением. Он хочет пригласить тебя в свой офис, чтобы обсудить некоторые детали. – Это… – Ричард моргает слишком часто, он знает, что люди не должны моргать так часто, брогаммеры столько раз издевались над ним из-за этого, но пошли они в задницу, пошли все в задницу. – Это круто. Да, эм, круто. – Круто, – повторяет за ним Джаред, безжизненно и послушно, и Ричард почти видит фальшивую улыбку на его лице, и так не должно, не должно быть. – Когда ты мог бы подъехать? – Эм… прямо сейчас? – потому что он не может больше ждать. Не Гэвина Белсона – в жопу Гэвина Белсона, серьезно. – Отлично. Будем ждать. – Да. Я… – его прерывают короткие гудки, и пару секунд он просто пялится на телефон, пока его не приводит в чувство голос Башки. – Джаред? Тот самый Джаред? – Он работает в Хули. Он работает на Гэвина Белсона, – его губы ему не подчиняются; перед его глазами картинки с изможденным Джаредом, рассказывающим о своем "своеобразном" боссе. Его сейчас стошнит. – И они хотят поговорить о "Пегом Дудочнике". – Так это же круто! – Башка улыбается и отставляет миску с хлопьями. – Когда встреча? – Прямо сейчас… – Десять процентов мои, помнишь? – кричит Эрлих из другой комнаты. Ричард задается вопросом, слышал ли тот, что это был Джаред. Потом думает о том, что даже если и да – вряд ли его это волнует. Потом – снова картинки. Это так блядски несправедливо. – Я ненадолго, – зачем-то говорит он – скорее всего, просто чтобы что-то сказать. Ричард хватает с тумбочки телефон и ключи и выскакивает за дверь, почти спотыкаясь о порог. Впервые он не чувствует себя жалким. Потому что его волнует.

***

– Здравствуй, Ричард! Рад, наконец, с тобой познакомиться. Очень жаль, что этот человек заставил тебя ждать так долго… Гэвин Белсон смеряет Джареда секундным презрительным взглядом, и Ричард чувствует, как у него начинают зудеть ладони. Он так хочет его ударить. Не Джареда – о нет, не Джареда. Джаред, самый, блять, настоящий Джаред, едва ли сказавший ему пару слов за все то время, что они ждали Гэвина гребаного Белсона в его гребаной приемной, моргает и опускает взгляд. Его лицо мертвенно бледно, круги под глазами еще чернее, чем помнит Ричард; он стоит за спиной Гэвина, в его тени, покорно вытянувшись по струнке и одновременно с этим ссутулившись, стараясь не возвышаться над своим начальником. Ричард не думает, что Джаред жалок. Он думает, что Джаред нуждается в спасении – как Ричард Гир в одном из обожаемых им фильмов с Джулией Робертс. Ричард знает об этой его страсти, и он больше не думает, что это странно, или что не должен этого знать. – Ничего страшного, – он старается не скрипеть зубами и не сжимать руку Гэвина слишком сильно. – Вот и славненько. В общем, говоря о "Пегом Дудочнике"… Заткнись, думает Ричард. Заткнись, заткнись. Его тошнит от одного его голоса; тошнит не так, как если бы он боялся заблевать его ботинки; о нет, он совсем этого не боится, как раз наоборот. Белсон сыплет какими-то громкими словами и обещаниями "вывести этот проект на новый уровень", но Ричард не слушает – Ричард смотрит на Джареда, который прячет взгляд и ковыряет пуговицы собственной рубашки. Он ежится, потому что на нем нет жилета; Ричард думает, что хотел бы его обнять, потому что, может быть, от этого ему стало бы легче. Не Ричарду, Джареду. Хотя он бы поставил здесь "и". – …шестьсот тысяч долларов за твой сайт. Ричард вздрагивает – частично из-за озвученной суммы, частично из-за звонка мобильного в его кармане. Он извиняется и принимает вызов. – Ричард Хендрикс? Вас приветствует Лори Брим, управляющий директор венчурной компании Равига… – Эм… добрый день, – Ричард чуть отворачивается, потому что Джаред поднимает взгляд, и это отвлекает сильнее, чем ему бы того хотелось. – Я могу вам чем-то помочь? – Я звоню вам по вопросу инвестирования в ваш проприетарный сайт, "Пегий дудочник". Вас еще интересует это предложение? – Э-э, да, конечно… – Отлично. Я хотела бы предложить вам триста тысяч долларов за десять процентов вашей компании. Ричард отрывает трубку от лица и пару секунд смотрит на экран. Ему все это снится, не иначе. Это не может происходить. Не в один день. Не с ним. – Лори Брим только что предложила мне триста… Простите, – он снова подносит телефон к уху, –вы сказали триста тысяч? – Три миллиона прямо сейчас, – рявкает Гэвин, и Ричард бы вздрогнул, если бы он был старым Ричардом, на которого было так легко надавить. Вау. Ему нравится эта концепция. Лори отвечает через несколько мгновений. – Двести тысяч за пять процентов. – Но вы только что понизили ставку, – неуверенно начинает он. – Нет, – деликатно, но с нажимом произносит Лори, и, хотя Ричард не видел ее ни разу в жизни, он может представить, как она кивает на каждое произнесенное ею же слово – почти как Джаред. Он смотрит на Джареда. Джаред смотрит на него в ответ. – Я предлагаю вам стартовый капитал в размере двухсот тысяч, – продолжает Брим, – за пять процентов компании, которую уже сейчас оценивают в три миллиона. При этом вы остаетесь у руля с девяносто пятью процентами "Пегого Дудочника". Решать вам. Ричард обдумывает услышанное. Он думает о том, как всегда хотел заработать честные деньги честным способом и отплатить родителям за все слезы и истерики, которые он в свое время заставил их вытерпеть. Думает о безбедном существовании. О собственном жилье. О машине. Об отпуске, которого у него не было последние… никогда. О восстановлении аппетита. Думает о перспективе отдать свое детище в безжалостные руки очередной корпоративной машины. – Я вам перезвоню, – говорит он и блокирует телефон, а затем – – Четыре миллиона. Гэвин смотрит на него испытующе, словно бросая вызов. Он скрещивает руки на груди и приподнимает подбородок, стараясь казаться выше и могущественнее. Ричард с удивлением отмечает, что в мире, оказывается, существует человек, понимающий в психологии еще меньше, чем Расс. – Высунь голову из задницы, парень. Тебе предлагают четыре миллиона, – уверенным и победоносным тоном произносит Белсон. Словно он уже знает, что все закончится в его пользу. Словно он думает, что достаточно хорошо знает Ричарда, чтобы сделать такой вывод. И, наверное, именно это становится решающим фактором. – Это… большие деньги. Очень, – Ричард вежливо и немного скомкано улыбается, потому что у него все еще кружится голова – серьезно, это огромные деньги, – но я думаю, что… мне нужно подумать. Он крутится на пятках и почти бежит к лифту; воздух давит на него со всех сторон, но все, чего он на самом деле хочет – забрать с собой Джареда. Он разворачивается, бросая на него взгляд, когда Гэвин кричит: – Десять миллионов. И это похоже на ебучий ситком. Потому что у входа на этаж с шоком на лицах замирают запыхавшиеся Эрлих и Башка; потому что маска уверенности на лице Белсона трещит по швам, но он изо всех сил старается не показать этого; потому что в глазах Джареда вспыхивает боль, затмевающая неясный свет робкого удивления и гордости, когда он слышит финальную сумму. Словно даже он не верит в то, что после этого Ричард сможет уйти. Это… больно. – Я подумаю, – повторяет он, вваливаясь в открывшиеся, наконец, двери лифта. Он яростно жмет на кнопку их закрытия, потому что ему нужен воздух, мусорный бак и место подальше от этого разрушительного взгляда, в котором, как и всегда, намного больше всего, чем в произнесенных – или не произнесенных – словах.

***

– Это что еще за нахуй?! Динеш отшатывается от окна и падает в свое кресло, и Ричард отрывается от экрана, глядя в темноту ночи. Что за нахуй. – Это Джаред, – озвучивает он совершенно очевидную для всех вещь. Джаред неловко потрясает бутылкой шампанского и указывает на дверь, глядя прямо на Ричарда. Тот кивает и встает с места, направляясь в прихожую. Ему кажется, что его сердце успевает отбить дюжину ударов за каждый пройденный шаг, его ладони потеют, когда он тянется к дверному замку, он почти спотыкается о собственные ноги, отступая, чтобы открыть и… – Привет. Как всегда тихо и мягко. Как почти всегда – аккуратно уложенные волосы и выглаженная рубашка, снова голубая, снова под цвет глаз, и боже, перестань думать об этом хотя бы сейчас. Как никогда – странный возбужденный взгляд, горящий непонятным воодушевлением и надеждой. – Если это подкуп, то ты должен знать: я согласился работать с Лори Брим и завтра иду за чеком. – Ричард указывает на бутылку и кивает в подтверждении слов – привычка, которую он неосознанно перенял у Джареда. Он старается казаться спокойным и незаинтересованным – то есть полной противоположностью самого себя. Он никогда не был хорошим актером. – Нет-нет! – Джаред вскидывает руки, словно пытаясь защититься от одних только произнесенных слов. – Я пришел, чтобы… – Так, а этот хуй что здесь забыл? Шпионить решил? – Эрлих выплывает из кухни и грозно надвигается на незваного гостя. – Может, ты этим занимался и на групповых собраниях? Глаза Джареда округляются от ужаса, и он почти роняет бутылку, которую Эрлих ловко выхватывает из его рук. – Что? Я не… Ричард быстро окидывает взглядом рабочую комнату и понимает, что все взгляды направлены на них. Он понимает, что никакого разговора в такой обстановке не выйдет. И понимает, что вариант отпустить Джареда без разговора даже не рассматривается. Поэтому он вздыхает, шагает вперед, заставляя его выйти на крыльцо, и покидает дом следом, закрывая за своей спиной дверь. Когда он снова поворачивается к Джареду, в глазах того страх и смирение. Весь его вид олицетворяет собой готовность к худшему, и, хотя Ричарда внезапно поражает мысль о том, как мало он знает о Джареде, что-то подсказывает ему, что это чувство для него не в новинку. И если это так – он не хочет быть одним из его катализаторов. Он облокачивается на дверной косяк, пытаясь казаться отстраненным. Пытаясь скрыть то, как все его внутренности сжимаются и трепещут, как все эти ощущения напоминают тошноту, но находятся где-то на совершенно противоположном от нее полюсе. – Рассказывай. Слишком абстрактно, понимает Ричард, когда взгляд Джареда начинает метаться по пространству между ними. – Почему ты не пришел на последнюю встречу? – уточняет он. По какой-то причине ответ на этот вопрос кажется ему очень важным. Джаред долго смотрит прямо в его глаза, а затем опускает лицо и больше его не поднимает. – На прошлой неделе наши программисты начали исследовать один сайт. Они нашли, к чему придраться – они всегда находят, – Ричард фыркает, но не перебивает, – но за не самым удобным интерфейсом и сомнительной потребительской ценностью, как оказалось, прячется поразительный алгоритм, который просто свел их с ума. Я присутствовал при этом и принял решение доложить Гэвину – это моя работа, я обязан докладывать ему обо всех находках и… Он замолкает и пару раз глубоко вздыхает, пытаясь взять себя в руки. – Гэвин действительно был впечатлен. Сначала он планировал поручить нашей команде поддержки разобрать код на составляющие, чтобы переписать ключевую часть, скелет, но я настоял на том, чтобы все прошло честно – поэтому он сказал мне выйти на разработчика. Я даже не думал о том, что это возможно, хотя у меня было это странное чувство дежавю, но… я залез в базу данных сотрудников Хули, и там… там было твое досье. На этот раз Джаред молчит дольше. Он заламывает пальцы и жмурится, будто борясь с собственными мыслями или решая, что можно рассказать, а что нет. Ричард ощущает невыносимую потребность сделать хоть что-то, чтобы Джаред не казался таким, таким разрушенным и беспомощным, таким неуверенным, неспокойным, таким не собой – но он не успевает даже пошевелиться, потому что тот вдруг решительно вскидывает голову и продолжает: – Я знал, что последует дальше. В худшем случае тебя бы позвали на встречу, попросили рассказать о своем проекте и выудили таким образом информацию, необходимую для воспроизведения разработки. Но я… я не мог этого допустить. И я пытался тянуть время. Я работаю – работал – на Гэвина довольно долго для того, чтобы он начал прислушиваться к моему мнению, даже если со стороны это выглядит… не так, – он быстро качает головой, – поэтому Гэвин решил предложить тебе деньги. И я столько раз видел, как перспективные проекты так просто уплывают из рук создателей к Хули за считанные копейки по сравнению с той прибылью, что они в итоге приносят; столько раз видел, как в эту приемную приходят мечтатели, уходящие миллионерами, не понимающие еще, чего они лишились; столько раз сам принимал в этом участие и оправдывал себя тем, что это моя работа, не я, и… И потом пришел ты – автор чего-то, чего сам до конца еще не осознаешь, чего не осознает пока никто, но что однажды взорвет мир – ты просто пришел и отказался от десяти миллионов ради того, чтобы продолжать свое дело, и это так… так вдохновляюще. Глаза Джареда блестят в свете ламп на крыльце. Ричард не уверен, кажется ему, что в них стоят слезы, или нет – он даже не может сказать того же самого о себе. Все, что он может – неловко откашляться и просипеть: – Работал? Джаред вдруг улыбается – счастливо и освобожденно; его плечи расслабляются, и он кивает: – Я понял, что это то, что было мне нужно. Увидеть, как кто-то следует за свое мечтой вопреки обманчивым перспективам, – он медлит мгновение, но затем тихо добавляет, – увидеть, как это делаешь ты. Ричард задыхается. Он поджимает губы и шагает ближе, так, что между ними остается несколько дюймов. Намного меньше, чем перед их первым и последним – пока, говорит он себе – полноценным объятием, если не считать тот неловкий самый первый тренинг. Намного больше, чем ему бы того хотелось. – Почему я? Ты ведь ничего обо мне не знаешь, – Ричард качает головой и едва слышно шмыгает носом, – ты даже не пришел на последнюю встречу, когда я, наконец, осмелился рассказать… – Я не смог, – Джаред опускает лицо и оплетает руками собственный торс, – я не смог, потому что я посмотрел твое досье. Потому что я уже знал о тебе больше, чем ты обо мне, больше, чем ты мне позволил, больше, чем я имел право знать. Я не мог просто прийти и как ни в чем не бывало слушать о том, как ты делишься чем-то сокровенным, понимая, что прямо в этот момент, сидя напротив, я обманываю тебя, нарушаю негласное правило о запрете на общение во внешнем мире и… – Нахуй правило. Ричард решительно сокращает расстояние между ними и хватается за его плечи, привставая на носки кроссовок. Он не дает себе времени на то, чтобы передумать; он тянется вперед и быстро прижимается к его губам. Они ощутимо сталкиваются носами, и, кажется, он наступает Джареду на ногу, и это все до одури неловко, но он не позволяет панике взять над собой верх и замирает, крепко жмурясь и чувствуя касающиеся лица влажные ресницы. Сначала свои, а затем, когда несколько мучительно долгих секунд спустя Джаред чуть поворачивает голову и движется навстречу, еще и его. Он чувствует все это, он чувствует так много: электрические вспышки неверия и эйфории в каждой клетке тела, аккуратно, но уверенно перемещающуюся ладонь на своей пояснице, притягивающую его еще ближе, холодные пальцы в спутанных волосах на своем затылке, мягкую кожу шеи и скул под своими собственными трясущимися руками, горячее дыхание на губах, запах хвойного леса, спокойствия, постоянства, надежды на лучшее. Он едва слышно стонет в поцелуй, но в тишине этот звук кажется слишком громким; Ричард краснеет и пытается отстраниться, но Джаред наклоняется снова, прихватывая губами его нижнюю губу. Ричард готов заплакать, честно. Он не уверен, что не плачет в данный момент. – Пожалуйста, дай мне свой номер, – почти скулит он, когда они все-таки отрываются друг от друга, задыхающиеся, дрожащие, с алыми щеками и горящими глазами. – Пожалуйста, прими меня на работу, – отвечает Джаред и улыбается – совершенно глупо и совершенно очаровательно. – А как же правило о профессиональном характере трудовых отношений? Джаред какое-то время просто смотрит на него, затем жмурится и вздыхает – и в этом вздохе столько же безрассудства, сколько долгожданного облегчения и решимости. – К черту правило. Ричард смеется и тянется вперед, чтобы поцеловать его снова. – Я знал, – монотонно произносит Гилфойл, раздвигающий полоски жалюзи двумя пальцами. – С тебя двадцатка. Динеш обреченно вздыхает и отворачивается, делая вид, что ему не интересно, но продолжая исподтишка коситься в окно. Эрлих задумчиво почесывает бороду и щурится, наблюдая за происходящим на крыльце. Какое-то время он молчит, но затем хмыкает собственным мыслям и смотрит на парней. На его лице расцветает ухмылка. – Ну, раз уж пошла такая пьянка, осталось дождаться Расса?