Плод греха

Юный Джованни Борджиа спал тем сладким сном, каким спят только младенцы. Чезаре и Лукреция склонились над колыбелью, глядя на спящего ребёнка. — У него нос Борджиа, — тихо, чтобы не разбудить Джованни, шепнула Лукреция. — Да, — так же шёпотом ответил Чезаре, обнимая сестру сзади и прижимая её спиной к своей груди. — Он будет похож на тебя. Будет таким же сильным, красивым, храбрым… Чезаре тихонько засмеялся и прильнул губами к виску Лукреции, чувствуя, как бьётся под тёплой кожей жилка. — Осторожней, сестрица. Люди могут подумать… то, что им думать не полагается. — Все знают, что я его мать, — Лукреция по-прежнему не повышала голоса, но заговорила быстро и с горячностью. — А значит, ты — его дядя. Почему племянник не может быть похожим на дядю? Почему… — её голос дрогнул, она взглянула на брата, и в её прекрасных голубых глазах заблестели слёзы, — почему сын не может быть похож на отца? Джованни завозился, не просыпаясь, и Чезаре мягко потянул сестру за талию, увлекая её прочь от колыбели. — Он будет. Будет похож. Тихо, любовь моя. — Для всех важно не кто его мать, а кто отец, — с грустью произнесла Лукреция. — Сфорца объявили импотентом, и даже те, кто в это не верит, знают, что мы давно уже не делили постель, поэтому он не сможет предъявить права на нашего… на моего сына — но теперь его отцом считают Перотто! Шепчутся, что ты убил его, защищая мою честь, а то и из ревности! Да как мог ты ревновать к нему! К этому презренному шпиону, к проныре, сующему нос куда не следует… Чезаре развернул Лукрецию лицом к себе, обнял крепче, и она затихла, прижавшись щекой к его груди. — Я во всеуслышание объявлю, что я — его отец… — Лукреция вздрогнула, но Чезаре не дал ей вырваться из своих объятий, — а мать — «знатная женщина, чьё имя я предпочитаю не называть». Ты права. Важно только имя отца, не матери. — Но ведь все знают… — Лукреция подняла глаза на брата. На чёрном бархате его камзола остались блестеть крохотные алмазы её слёз. — И что с того? Будет иметь вес только официальное заявление. Моё. А любителям чересчур много сплетничать я всегда сумею укоротить языки. Не хуже, чем мерзавцу Перотто. Чезаре убил Педро Кальдеса (чаще называемого Перотто), камерария своего отца, вовсе не из ревности к сестре — хотя нельзя сказать, что желание защитить её честь не сыграло свою роль. Перотто застал их с Лукрецией за далеко не невинными ласками (они были уверены, что он давно за ними шпионил) и оказался настолько глуп и тщеславен, что не нашёл ничего лучшего, кроме как побежать в консисторию, собираясь рассказать о беспрецедентном разврате во всеуслышание. Чезаре, обнажив меч, бросился за ним — а дальше произошло то, о чём все до сих пор шепчутся с ужасом. Жестокий Чезаре Борджиа на глазах у всех кардиналов пронзил мечом несчастного камерария, хотя тот уже успел, моля о защите, схватиться за подол папской ризы — и кровь брызнула понтифику прямо на лицо. Рим гудел от слухов, как пчелиный улей. Разумеется, Папа отпустил своему сыну его великий грех — его святейшество всегда отличался чрезмерной любовью к своим детям. Но что послужило причиной столь небывалого убийства? Высказывались всевозможные предположения вплоть до самых диких — но Перотто был мёртв (а мёртвые, как известно, хранят тайну лучше всех), и подтвердить или опровергнуть домыслы было некому. Само собой, в присутствии Чезаре или даже Лукреции (в отличии от брата, всегда славившейся мягкосердечностью) о случившемся никто не осмеливался даже заикнуться. Некоторое время спустя выяснилось, что Лукреция беременна — и слухи вспыхнули с новой силой… но так и остались слухами. Это был первый ребёнок Лукреции, и роды дались ей тяжело. Долгие часы она металась в поту и слезах, крича, что умрёт на этой кровати, что её ребёнок — плод греха, и Господь не допустит, чтобы он родился. Служанки испуганно крестились и перешёптывались — и всё же даже из того, что Лукреция выкрикивала в полубреду, было ясно лишь одно: понесла она не от законного супруга. На самом деле Лукреция никогда не сочла бы столь уж тяжким грехом измену Джованни Сфорца. Ещё когда она была совсем девочкой, Джулия Фарнезе, старшая подруга, поведала ей, что если жена ищет любви вне брака, то вина в этом не её, а её мужа, не способного сделать её достаточно счастливой. «Женщины слабы», — с весёлой улыбкой говорила Джулия, расчёсывая свои прекрасные золотые волосы, которым Лукреция всегда немного завидовала, считая их лучше, чем у неё самой. «Счастье женщины заключено в мужчине, и если муж не в силах ублажить собственную жену, то вся вина за её измену лежит на нём. Ни одна женщина не станет заводить любовника, если ласки мужа доставляют ей истинное наслаждение». Лукреция понимала, что многие не согласятся с Джулией — но слова подруги ей нравились и казались разумными, и она охотно ей поддакивала. И всё же, говоря об измене мужу, Джулия никогда не имела в виду кровосмешения. И сейчас Лукреции и в голову не приходило успокоить себя тем, что она всего лишь слабая женщина, и вся вина лежит на Чезаре. В конце концов — разве могла она сказать, что он её обольстил, что до этого её помыслы были невинны? Разве… разве она не сама пришла к нему, расстроенная тем, что со Сфорца совсем не испытывала в постели того блаженства, о котором ей шептала на ухо Джулия? Разве он, её родной брат, не снился ей все те ночи, что она должна была засыпать счастливая в объятиях супруга? Но так или иначе — Господь позволил их с Чезаре ребёнку появиться на свет. Он не забрал ни жизнь маленького Джованни, ни жизнь самой Лукреции — и допустил смерть Перотто, который хотел рассказать всем об их грехе… И их отец, Папа Римский, отпустил им их грех — после того, как, оставшись с Чезаре наедине, выпытал у него причину убийства камерария… — …Он выглядит таким невинным, — чуть слышно прошептала Лукреция, разворачиваясь в кольце сильных рук Чезаре и снова глядя на спящего сына. — Все дети невинны, — пробормотал Чезаре и уткнулся лицом в её волосы. — Думаешь, на нём не лежит наш грех? — несмотря ни на что, Лукреция всё равно чувствовала где-то внутри холодок. Божья кара не может их не постичь — рано или поздно. Даже если не постигла до сих пор… они — грешники, они не раскаялись в своём грехе, не перестали грешить… Чезаре коснулся пальцами её подбородка, заставил снова взглянуть на себя. — Разве любовь — это грех? Лукреция вздохнула. Для Чезаре всё было просто… для мужчин всегда всё просто. Но не для неё. Он может быть уверенным, что Господь не считает их любовь грехом, он вообще позволяет себе порой произносить граничащие с богохульством речи, от которых ей хочется испуганно зажать уши… но она знает, она уверена — рано или поздно расплаты не избежать. Рано или поздно… но ведь не сейчас?.. — Он будет только Борджиа, — с любовью и гордостью произнесла она, и страхи отступили, словно эти слова прогнали их. — Только Борджиа. Больше никем. — Больше никем, — эхом отозвался Чезаре и накрыл губами её губы. Лукреция выдохнула в поцелуй и вскинула руки брату на плечи. Грех или не грех — видит Бог, она не в силах этому противостоять. …Малыш Джованни продолжал сладко спать в колыбели из резного дерева, ещё не зная о том, что он — плод греха… как и о том, что он — Борджиа.