Hide

Remember the winter of '45/ Помнишь зиму 45ого? Маларки смотрел на замерзшие руки в обрезанных перчатках, а затем подвинулся еще ближе к костру. Но огонь перестал греть еще неделю назад, когда насквозь промерзла вся одежда. Только отогретый дыханием шарф влажно и неприятно скользил по подбородку, но стягивать его с лица было слишком холодно. Сегодня, завтра – это стерлось вместе с забытым чувством тепла и уюта, слабое подобие которого можно было найти только в те моменты, когда по другую сторону периметра как-то успокаивались, и можно было собраться в кучки у костров. Разводить их, безусловно, строго запрещалось, но офицеры ничего не могли сделать с фактом непослушания с человеческой точки зрения, а потому подходили ближе и тоже грели руки. Даже Винтерс. Все это превратилось в одну бесконечную кинопленку с одним и тем же фоном. Сбивающий с толку пробирающий до дрожи мокрый туман, почти сухой и нелипкий снег, по утрам который безжалостно стряхивали с одеял над окопами, бесконечные тревоги и бомбы, ломающие деревья и взрывающие землю. Это было как в далекое время летных тренировок в Беннинге: казалось, они были готовы прыгать без парашюта. Так и здесь, пережив не день или два бомбардировок, но целую неделю, у большинства из них бомбы превратились в ежедневную декорацию, и это грозило стать большой ошибкой. Это вряд ли стало заразно, но парни старались держаться поближе друг к другу. Лишь они менялись в неизменном лесу. Они даже не болели. Для болезни необходимо пусть даже неосознанно, но знать, что при подобных температурах можно простудиться. Они уже не знали. Каждый день был похож на предыдущий, и здесь, в Бастони, был свой мир. Было «здесь», было «там». Были «они» , и были «остальные». Только поэтому офицер проводил время с сержантами, а Спина с Роу грели особенно восприимчивого к холоду Хэффрона. Когда вообще здесь остались только «они». День за днем, и ничего не менялось, не кончалось. Казалось, вся жизнь «до» осталась сном и редкими, пусть и яркими еще, картинками-воспоминаниями. Это не было страшно, не было неправильно, это просто было, и от осознания этой ловушки многие почти готовы были сойти с ума. Он думал о выстреле. Одном выстреле. Он видел всего несколько дней назад, как был ранен Той, как бежал к нему Гуарнере, а через секунду и сам лежал рядом в луже крови и хватаясь за ногу, которой больше не было. Как если бы один утопающий пытался спасти другого. Сперва он думал о том, почему именно они, а затем бросил. Поддался атмосфере пустоты вокруг. Бастонь, она осталась в голове, пустой и равнодушной безысходностью. Может она и помогала остальным стрелять в самих себя – не в голову, в ногу, достаточно, чтобы вернуться в Англию, а там, глядишь, и домой – но не ему. Он просто представил, что бы сказал Мак. So many things that I never said to you/ Я так и не сказал многого тебе Они пробирались по лесу в неизвестном Маларки направлении. Мак упорно тянул его за руку, а Дон то и дело спотыкался о корни и проваливался в маленькие ямки. Он не понимал, зачем после тяжелого дня тренировок идти куда-то еще, когда единственная мысль в голове – упасть на кровать и больше не вставать. Он чувствовал, что едва управляет собственными ногами, что ноют руки и камнем на затылке лежит какая-то непонятная тяжесть. От напряжения в глазах рябило, но он смотрел на радостное лицо друга и мужественно терпел еще пару метров. Несмотря на поздний час, было еще довольно светло, хотя краски окружающего потемнели и смешались. Он хотел, было, задать вопрос, но Мак приложил палец к губам и снова потянул его за запястье, подводя к, казалось бы, неприступному обрыву. - Я не подрабатываю супергероем на выходных, - устало заметил Маларки, потирая глаза. И без того ухудшившееся к вечеру зрение совсем пасовало перед матовыми сумерками. Но и без этого он понимал, что они стоят на краю почти отвесного обрыва, пусть и невысокого, но без какой-либо возможности спуститься. - Какие вы, береговые дети, нежные, - подколол его Мак, шаря рукой в кустах около единственного на склоне деревца. Мгновением спустя он вытащил на свет веревку, своими масштабами внушающую доверие. – Из личных запасов Собела, Фритц подогнал. - Гордись до отставки, - столь же утомленно отозвался Маларки. – Если ты думаешь спуститься так, то я пас, у меня вместо рук отменное желе, что, впрочем, неудивительно. - Ну и слабак, - немедленно отозвался Мак и похлопал его по плечу, на что Дон поморщился. – Так и быть, я первым, а ты за мной, - и не успел Маларки и глазом моргнуть, как он, держась за веревку, просто прыгнул с обрыва. Тяжело ухнуло сердце. Он рванулся к краю проверить, что все в порядке, а затем выдохнул, увидев уже у самой земли светлую макушку. Успокаиваясь, он запустил руки в волосы и осознал, что мышцы перестали ныть. Как если бы выброс адреналина в кровь, вызванный волнением и готовностью ринуться вниз, спасать идиота-друга, переборол все остальное. Он уже задумался о том, поможет ли душевный пинок под зад Маку вернуть силу его ногам, как снизу требовательно заорали и задергали веревку. Задумчиво сев на край обрыва, Маларки ухватился за веревку. Спускался он гораздо медленнее Скипа. Невозможным образом его друг после целого дня упражнений оставался бодрым, как если бы заряжался от солнечного света или чего еще. Неожиданно маленькое расстояние показалось ему чрезвычайно долгим, а легкое переутомление отдалось напряжением в желудке. Пожалуй, он не чувствовал себя так отвратительно со времен выпускного бала. Подумав, что земля достаточно близко, он разжал руки. - Я говорил тебе, что ты неисправимый идиот? – прошептали ему на ухо, тогда как более сильные руки, нежели у самого Маларки сейчас, удерживали его от падения. – Если ты вдруг решил таким образом избавиться от меня и службы в целом, то так просто я тебя не отпущу. Зря я что ли тут комаров кормил неделю. - Тебе виднее, - выдохнул Дон, понимая, что стальная хватка не дает ему дышать, ровно как и опуститься на землю. – Буду тебе признателен, если ты меня отпустишь. Объятия неуверенно разжались, но руки все еще чуть заметно прикасались к ткани его формы, словно готовясь подхватить в любой момент, если Маларки каким-то чудом удастся пробить землю и начать падать дальше. - У нас не полнолуние сегодня, что ты чрезвычайно активен? – подозрительно заметил Дон, потирая ладони. Он оглянулся, но в окружающем пейзаже все так же ничего не изменилось. – Неважно, просто может вернемся уже в лагерь? Мак состроил ему страшные глаза и вновь потянул куда-то в самую гущу деревьев, иногда подпихивая вперед, легко надавливая ладонью в район лопаток. Маларки даже не пытался запомнить, в каком направлении следовало бы выходить, и он уже подумал произвести революцию в их паре и потребовать, наконец, вернуться в бараки, как они ступили на поляну. Потрясающих размеров поляна плавно скользила вниз, к реке, а за ней – не менее потрясающие зеленые дали, еще не подозревающие о наступлении осени. На небольшом выступе ближайшей поляны, с редкими полевыми цветами и невероятно мягкой травой, росло редкой красоты дерево, склоняющееся под тяжестью листвы к земле. Маларки сел на корточки, ловя тонкую травинку, пытаясь представить, как может существовать настолько потрясающее место в опасной близости от тренировочного лагеря. Мак стоял позади него и не двигался, предоставляя ему право делать что захочется. А потом Маларки поднял голову. Захватывающее дух небо, темнеющее с одной стороны и еще светло-розовое с другой, бесконечная погоня солнца и луны, такой огромной и такой совершенной сейчас. Тут и там постепенно набирали силу звезды, светя ярче, смелее, над ним, дальше и растворялись в свете заката. Он забылся на минуту и неосознанно протянул руку назад, Скипу. Тот послушно сжал его ладонь, по-прежнему не произнося ни слова. Без этой поддержки Маларки был бы способен просто потеряться в бесконечной высоте неба. Говорят, самые яркие звезды всегда над водой. Дон готов был спорить в тот же миг. Мак пытался обратить его внимание чуть дальше, за скатом поляны, погладив большим пальцем запястье Маларки, но тот уже видел сам. Неширокая речушка впадала в неописуемой красоты озеро, отражающее бледно-розовый свет заката, темень неба и еще заметную зелень деревьев на берегу. Оно было далеко, дальше, чем они могли себе позволить забраться, но Маларки и не хотел. Он смотрел на легкую рябь по наверняка еще теплой воде и понимал, что озеро должно остаться именно таким, издалека, чтобы ничто не портило неповторимого впечатления. И только едва оторвав взгляд от потрясающего вида, он обернулся к смущенно стоявшему в сторонке Маку. Тот с довольной улыбкой смотрел прямо на него, очевидно, ожидая подобной реакции. - Как ты? – только и хватило на это Дона. - О, я просто хотел где-нибудь искупнуться, - пожал плечами Скип, провожая взглядом изгиб реки. – Достаточно далеко, чтобы никто не спер твою одежду и не испортил вида голой задницей из куста. - Я давно не… - вновь попробовал Маларки, но Мак снова перебил его, с легкостью угадывая следующую фразу. - Именно поэтому мы здесь, - и он мотнул головой, словно перекрывая все следующие вопросы. Как будто они казались в этом месте громоздкими и лишними. – Просто теперь это место твое, - совсем тихо шепнул он Маларки и первым побежал к воде, раскинув руки в стороны и порою пусть и спотыкаясь, но уверенно летя вниз. - Вот же, - высказался емко Дон, но все, чего ему хотелось – это сделать точно так же, желательно сразу же с разбегу и в воду. Он летел вниз, практически не задумываясь о том, как будет тормозить, и с восхищением наблюдал за тем, как бесстрашно и неразумно прыгнул его друг прямо в воду. Маларки стал замедлять бег, но… - Даже не думай, весь кайф именно в этом, - вынырнув и убрав мокрые волосы с лица, проорал ему Мак. И Дон не стал думать о том, что возвращаться придется в мокрой и холодной одежде, ведь жара давно спала. Он в два прыжка преодолел природный пирс из камней и влетел прямо в середину реки. Отплевываясь и глубоко дыша, он с возмущением пытался сказать Маку все, что о нем думает, но холод, сковавший все тело, лишал его способности говорить. Когда ехидно улыбающийся Скип дотронулся до его руки, он даже не почувствовал. - Ты совсем разум потерял? – только и хватило, что сказать Маларки. Он с некоторым возмущением смотрел в веселые глаза Мака. А тот снова тянул его за руку, отплывая куда-то в сторону, к каменистому берегу. Несмотря на тяжелую и мокрую одежду, Дон заинтересовался. Казалось, Мак мог заинтересовать его даже вышиванием крестиком, если постарается. Сначала Маларки думал, что начал привыкать к холодной воде. Мурашки постепенно разгладились, а вода перестала царапать ледяными иголками ноющие мышцы. Теплая волна прокатилась по плечам, задела подбородок… И он понял, что вода в самом деле потеплела. Они плыли уже наперегонки, прямо к скалистым выступам у берега, постепенно отогреваясь. Увлекшись, Дон сначала не понял, почему поперек его груди возникла рука Мака, удерживающая от дальнейшего заплыва. - Готов спорить, это единственный гейзер на многие сотни километров вокруг, да еще и подводный, - впечатленный, Дон говорил слишком быстро и то и дело крутился на месте, разглядывая все по сторонам. - Я не проверял, - Скип пожал плечами. Мокрые пуговицы выскальзывали из его пальцев, он пытался расстегнуть воротник насквозь промокшей рубашки. – Но пару сигарет угробил определенно. Одежда мешала. Более того, в теплой воде она грела еще сильнее, причиняя неудобства. Маларки справился с рубашкой быстрее, снимая ее вместе с майкой и оставляя их на камнях. Вскоре он забрался на них и сам, чувствуя, как по штанам течет вода прямо в хлюпающие ботинки. Он поставил ногу на камень и принялся расшнуровывать высокие ботинки, поглядывая на странные пируэты Мака в воде. Тот определенно не столь часто купался в теплой воде, чтоб можно было замереть, лечь на спину и как следует отдохнуть. Маларки и сам порой часами не вылезал из воды, разглядывая небо и чувствуя себя на своем месте. Разве не этого хотел бы каждый? Вслед за ботинками отправились и липнущие к коже штаны. И наконец можно было снова вернуться в теплую воду, догадываясь, что под ногами – необозримая глубина, а над головой – нескончаемая высота. И он, Маларки, находящийся где-то посередине, чувствовал одновременно необъятный простор всего мира и самого себя где-то в нем, в этом потрясающем пейзаже. Он обернулся вновь к Маку, сражающемуся со шнурками, и с трудом верил, что этот новый потрясающий мир Скип умудрился подарить ему за каких-то десять минут. Может, больше. Время летело незаметно, оставляя за собой лишь темнеющий след ночи. Наконец и Мак с головой ушел под воду, совершенно точно не заботясь о разделении вещей на камнях, бросив на мокрую ткань еще более мокрую. Задумавшись о факте возвращения в бараки, он был застигнул врасплох, когда его потянули под воду за лодыжку. Уйдя с головой в воду, он в поисках излишне разбаловавшегося друга пропустил момент жестокого обмана и понял, что обратно, к воздуху, его не пускают ладони на макушке. Он пытался засветить локтем в живот Мака, но тот на удивление легко уходил от удара, удерживая его под водой, пока, наконец, милостиво не отпустил. Вынырнув и глотнув уже ночного, совсем другого, воздуха, он решил, что месть должна последовать незамедлительно. Трудно было сказать, спустя какое время они без сил повалились на траву у берега. Они все еще смеялись, обзывая и подкалывая друг друга, но водная битва была закончена, а высоко над ними постепенно набирало цвет настоящее кино. Слишком захватывало, слишком поглощало, слишком отвлекало. Вряд ли в постоянно освещаемом лагере Маларки смог бы узнать о подобном над головой. Без Мака. Он повернул к нему голову. Скип выжидающе смотрел на него. - Это почти рай, - наконец признал Маларки, разглядывая такие же, как у него, веснушки, только бледнее, на чужом носу. – Признай, что нашел чудом. - Не совсем, - уклонился от ответа Мак, отворачиваясь и вновь глядя на небо. – Но я слишком долго искал, - он потер ладонью шею с противоположной от Маларки стороны. После он подтянулся, протянул руку и нашел в кармане штанов часы. Водонепроницаемые, как у каждого из них, гласили о начале нового дня. - С днем рождения, Маларк, - он бросил часы обратно и вновь сел на корточки рядом с удивленным Доном. – Не то, чтобы я не знал, что существенного тебе подарить, но решил, что одна ночь вдали от всех сойдет. - Ночь? – вскинул брови Маларки, стараясь не обращать внимания на непривычное тепло в груди. Он и сам забыл о своем дне рождении. Лагеря, тренировки, письма из дома – все свелось в один бесконечный летний день. Но и лето должно когда-то кончаться. – В чистом поле? - Я был бы наивным дураком, притащи я тебя сюда наобум, - он потрепал Маларки по волосам, а потом довольно весело добавил. – Но тебе придется чуть-чуть пошевелить задницей. Дон уставился на друга в праведном испуге. Пожалуй, он не прошел бы и метра, напоминая себе своей беспомощностью зиму в Джорджии. А Мак еще больше усилил сходство. Он практически поднял разомлевшего от теплой воды друга и потащил все к тому же одинокому дереву, крона которого спускалась одной стороной почти к земле. Откуда-то из кустов была вытащена сумка, из нее – одеяло, опустившееся следом на плечи Маларки. Тот совершенно круглыми глазами смотрел то на одеяло, то на друга. - Если у тебя там еще и еда есть, - протянул он, кутаясь в теплую шерсть. Банка персиков его, тем не менее, позабавила. – Ты слишком долго выгуливал меня для одной банки. - Поэтому я взял целых две, - с торжествующим видом Мак достал и вторую банку, усевшись рядом с именинником на скрытый в высокой траве камень. Они молчали, ели персики с ножей и не думали о том, что где-то идет война. Из них, добровольцев, серьезно войну представлял себе, наверное, лишь Винтерс, остальные воспринимали это как шанс пострелять по бегающим мишеням и прокатиться на крутой военной технике. Европейцы, они были там, далеко, за целым океаном, а они – пока еще здесь, в своем собственном маленьком мире. Здесь война была еще толпой пластмассовых солдатиков в красивой форме. Пока же у них не было даже формы. - Знаешь, я переплыл Ниагару. Тоже в свой день рождения, - нарушил молчание Мак, сворачивая сумку и пряча ее под расстеленное одеяло. Он стоял на коленях на траве и расправлял одеяло, и было в этом что-то настолько смущающее, что Маларки спешно перевел взгляд на небо. – Вообще-то я думал, что ты это точно не оставишь без внимания, - он встал и отряхнул колени. - Да, ты… Ты переплыл Ниагару? В бочке что ли? – спохватился Маларки, запоздало удивляясь. - Нет, как обычно, снесло примерно мили на две от курса, - пожал плечами Скип и с некоторой грустью посмотрел на мокрую одежду, оставленную на камнях. - Ты больной что ли? – правда, истинное возмущение вопроса затерялось на фоне восхищения. Вряд ли Маларки мог похвастаться особенно глупыми поступками, такими, чтоб вспоминать и рассказывать всю жизнь. – Там же течение.. А если бы не выплыл? - На лодке меня страховали, - с довольной улыбкой, от которой проступили ямочки на щеках, Мак подмигнул ему и побежал к оставленной одежде. Маларки, качая головой, посмотрел ему вслед, но не отказал себе в желании немедленно лечь на такое манящее одеяло. Устроив голову на подушке из сумки, он с наслаждением потянулся и улыбнулся приятным мурашкам уходившего напряжения. Он почти готов был провалиться в сон, когда через него бесцеремонно перелезли и наставили синяков острыми локтями и коленями. – Рут предлагала даже сдать меня в психушку, когда мать просто поорала, да успокоилась. Да куда я такой денусь. - Да в самом деле, переплыть Ниагару, что такого, - сонно заметил Маларки и повернулся на бок, часто-часто моргая. Он смотрел, как Мак развешивает на ветвях одежду и думал о том, что будет, если ночью все-таки пойдет дождь. Безусловно, в этом была своя романтика, однако он в самом деле сомневался, что местные медики окажутся такими же лояльными к их простуде, чем Роу. Он натянул второе одеяло на плечи, совершенно не чувствуя холода ночи. Мысли сбивались на будущее день рождения Мака, что с его зимним происхождением вряд ли удастся так же выбраться подальше ото всех, зато хоть можно было бы как следует избить ровно двадцатью снежками. Неважно, будут ли они на войне уже или нет. Это было бы трудно предугадать. Он и сам не заметил, как задремал. Он был слишком утомлен, чтобы думать о неудобстве сна на земле, слишком вымотан, чтобы и дальше наслаждаться непривычным началом дня рождения. Он не чувствовал того, как у него осторожно высвободили край одеяла, как стало заметно теплее, как он вконец провалился в мягкую темноту, не видя и намека на сон. И может быть где-то еще на задворках сознания билась мысль о том, что надо что-то сказать и сделать. Но он уже спал самым легким и самым лечебным сном из всех. Его ладони устроились на чем-то теплом, оказались в такой же теплой ловушке, а больше он ничего не помнил. Он не сказал даже простого «спасибо». If I had a way to turn back time/если бы я смог вернуться в прошлое - Я думаю, он хотел, чтобы это было у тебя, - Док мягко разжал его ладонь и вложил в него обуглившиеся и треснувшие бусины четок. Маларки смотрел на них пустым взглядом и не отвечал. Роу смотрел на него обеспокоенно, но он не мог не спросить. - Хочешь посмотреть на него? – и он не ждал, что Маларки согласится. Он не мог задерживаться здесь слишком долго, и только так он мог окончательно донести до Дона мысль о том, что его друг мертв. Двое его друзей оказались инвалидами на всю жизнь. Бак так и не смог пережить их потери, разом поникнув и сдав позиции. И еще двое… Они были мертвы. Мак, с его вечной улыбкой, с его шутками и добродушным отношением абсолютно ко всем, его больше не было, и этот факт никак не укладывался в голове Маларки. Док давно ушел. Таких, как Маларки, потерявших друзей, было столько же, сколько и раненных. Здесь, в Бастони, не осталось невредимых. Физически ли, морально, у всех остались шрамы. Длинные, глубокие, страшные, перечеркивающие все представление до того. Только Маларки было плевать. Этот шрам просто разрывал его на части. Оставлял одного против целого мира, заставляя вспоминать, сколького он так и не сделал. Сколького не сказал. Каждый из моментов всплыл в памяти, обращаясь в страшные ошибки. Начиная с того, что он мог позвать Мака поболтать. Черт его знает, почему он решил хоть на один вечер не оставлять Пенкалу одного. Пусть они и дружили втроем, у каждого из них были свои друзья. Тогда как Маларки дружил с Баком, Тоем, Гуарнере, Мак предпочитал компанию Лаза и остальных. Бесконечный водоворот отношений в их роте. Бесконечный и в то же время такой простой когда-то. Это сейчас больше не было времени заниматься проблемами дружбы, так казалось Маларки раньше. А теперь уже было слишком поздно. Поздно было тогда, когда он впервые подумал о неправильности происходящего. Когда, проснувшись в несусветную рань в свой день рождения, Маларки встретил самый потрясающий рассвет из всех виденных в жизни. Он разбудил Мака, по-детски выпрашивающего еще пять минуточек, а потом обхватил ладонями его лицо и повернул к востоку, заставляя посмотреть на первые лучи солнца. Утренняя прохлада и мокрое от росы одеяло не могли отвлечь их от завораживающего зрелища – светлеющего неба и восходящего над горизонтом еще неяркого солнца. Маларки убрал, было, ладони с его лица, но Мак перехватил его руки в воздухе и сжал его ладони в своих. Он был еще совсем сонным, с слегка расфокусированным взглядом и повышенной лохматостью, но, обернувшись на друга, он подарил Маларки самую счастливую и одновременно хулиганскую из своих улыбок. Как если бы и впрямь знал, что этот восход и будет очередным подарком. Вряд ли это было случайностью. Может, Маларки и сам хотел показать, что умеет удивлять. А может он посчитал, что слов благодарности будет мало, чтобы выразить все, что он чувствует. Не то, чтобы Мак не знал, но и эту власть над собой Дон не собирался отдавать ему. Он просто был слишком близко, а все происходящее слишком похоже на сон. Мак был каким-то совсем другим в тот момент, практически не собой, или наоборот, собой, которого никогда раньше не показывал. Маларки просто запутался. Словом, он просто не знал, зачем он поцеловал Мака. Вернее, даже не поцеловал, просто коснулся его губ, стал чуть ближе в честь такого события. - И тебе доброго утра, - добродушно фыркнул Мак, и все стало как обычно. Маларки постарался. Это стало первой ошибкой, стоившей им двух лет. Первой ошибкой на пути многих, которые еще придется совершить тому Дону, что не знает о судьбе его лучшего друга. Которого, когда-то, все-таки полюбил. I never said that you had to be untrue/Я никогда не попросил бы тебя обманывать Может попадаться на глаза офицерам было не лучшей идеей. Особенно – пьяным офицерам. Безусловно, страсть бросать вызовы всем подряд была в крови у каждого из роты Изи, но только им почему-то подумалось сделать это не в том месте и не в то время. Вообще-то они сделали это на спор. И только благодаря отличному виски они были уверены, что их лица не запомнят. Осталось лишь одно – сбежать. Прошла всего лишь неделя с дня рождения Маларки, весьма бурного дня, завершением которого очень хотели видеть поход в Chickasaw Garden, но Дон, смеясь, отказался, исключительно из-за обета безбрачия его лучшего друга. В итоге пошли без них, сделав не менее приятный подарок – оставив одних практически на всю ночь. Ему лишь нужно было удержать Мака от посягательств на шкафчик Лаза. Он усиленно подозревал его в краже фотографий Фэй. Тогда они прыгали едва ли не по всем кроватям. Вернее, они просто носились друг за другом, умудряясь сохранять бодрость всего лишь после четырех часов сна и – все-таки не прогадавшего – дождя с утра во время возвращения. Маларки очень бы хотел, чтобы Мак прочувствовал то, как пылают уши именинника после предложения подергать столько раз по двадцать, сколько бы хватило до ста. Маларки отшучивался и обещал не прожить так долго, не надоедая всему миру, но вскоре таки предпринял попытку вырваться из круга кровожадных друзей. Когда же он наконец поймал Мака и повалил на ближайшую кровать, намереваясь исполнить свою месть, тот вновь умудрился выйти сухим из воды. Он просто извинился, хотя и с широченной улыбкой на лице. Желание беситься дальше куда-то пропало, и Дон упал на подушки, разглядывая потолок. Он вряд ли мог вспомнить день рождения тяжелее и ярче, чем этот. Он был голоден еще с утра, вымотан тренировками, и все произошедшее ночью казалось чудным сном, а теперь, набегавшись, он хотел пить. Но подняться и пройти до кухни казалось невыполнимой миссией. Мак совершенно не старался облегчить ему задачу, наоборот, он устроил голову на плече друга и серьезно собирался засыпать. Или выполнял обманный тактический ход. Чем бы то ни было, Маларки не собирался выпихивать его с кровати. Это не то, в чем стоило бы признаваться, но тяжесть на его плече и такое близкое существо делало его живым. Он забыл, какого быть дома, забыл, кем был до тренировок, но он понимал, кем был сейчас, и изо всех сил цеплялся за это, определяя необходимость таких обстоятельств. Акклиматизировались, они все привыкали к военной обстановке, которую помнили их родственники, но сказки о которой уже рассказывали их поколению. Растущему на уличных драках и воображаемых сражениях, друг на друге, потому что больше нечем было заняться. Стали другими, выросли. Поменялись вместе с остальными, с кем-то – вместе, и как раз из-за этого он не мог держать Мака далеко от себя. Как Мак, за всю жизнь изучивший Фритца в совершенстве, предпочитал его компанию, нового, неизведанного человека, так и Маларки был не против дружить с полной своей противоположностью, при всем расхождении взглядом с которым они продолжали думать вместе. Они воспринимали каждую новость, каждый опыт совместно с момента знакомства. И эти необычайные военные обстоятельства становились на первое место, вытесняя прошлое. Те, с кем они переживали тяжелые часы и с кем имели сходную цель, становились ближе друзей. Они с Маком стали еще ближе, чем братья. Не потому, что не прочь были подраться и поспорить, при всей своей симпатии друг к другу, а потому, что пережили многое. Это позволило им только одним взглядом, как тогда, в момент, на который один из них хотел указать, и второй вспоминал и понимал. Когда таких взглядов, неважно в какие моменты, копится достаточно, люди считают это «чтением мыслей». А у них это скорее новая игра. Из-за которой впечатления делятся на двоих. Из-за которой сейчас он не мог отодвинуться, а только склонил голову и уткнулся носом в светловолосую макушку. - Маларки, да если бы ты был девушкой, я бы женился на тебе на месте, - нарушая тишину, пробурчал Мак и намеренно покачал головой. - Миссис Мак не одобрила бы мою готовку, - как если бы они и в самом деле привычно подкалывали друг друга. Он легко стукнул подбородком по макушке Мака, наказывая за такую шутку. - Мы бы просто не давали ей о ней узнать, - не сдавался Мак, а затем поднял голову. Он внимательно смотрел в глаза не понимающему Маларки. – Не меньше трех генетических тандемов Мака и Маларки, а лучше пятерых. - Вряд ли ты бы вообще выпускал Донну Маларки из кровати, - растерянно выдал Маларки первое, что пришло ему в голову. И следующие десять минут он наблюдал катающегося по кровати от смеха Мака, пытающегося успокоиться, но при одном взгляде на хмурое лицо Дона вновь смеявшегося. Они снова забыли этот эпизод, казалось бы, только разбитый в своих ощущениях Маларки теперь чаще ловил на себе непонятные взгляды Скипа. Он, безусловно, женщиной быть не хотел, но иметь семью с кем-то на таком уровне отношений казалось ему просто правильным. И от этого было еще хуже. А сейчас они стояли в темноте позади какой-то пустой и темной палатки и исключительно как в детстве надеялись, что их каким-то чудом не найдут. В настолько маленьком закутке, что им приходилось не просто притеснять друг друга, но как минимум слиться, чтобы не быть заметными с дороги. Мак прятал усмешку в отвороте куртки Маларки, а он вспоминал тот разговор. Раз за разом возвращаясь к идее такой семьи. В которой можно было бы дать легкий подзатыльник потому, что нельзя показывать слишком часто то, что любишь. Которая вряд ли представлялась обычным бардаком, к какому привык Маларки в своей семье, где с утра не поймешь, как со стола упала целая коробка хлопьев, а мать с отцом пересекаются только ночами, скорее, именно тем идеалом, который всегда видел вокруг себя Дон. Он вряд ли серьезно задумывался о несвободной жизни, он пугался той степени доверия, которую он с легкостью готов был отдать Маку. Если бы он вдруг прекратил рассказывать сказки самому себе, он бы обнаружил, что, стоя сейчас в непосредственной близости от друга, он хотел только закончить то, от чего сбежал на поляне. Закончить один момент, чтобы открыть второй, как в любой игре. И плохими бы они были противниками, если бы не имели представления о возможностях друг друга. Выигрывает тот, кто соображает чуть раньше другого. Только стоило Маку оказаться так близко, как игра для Маларки потеряла всякий смысл. Он налетел спиной на какой-то ящик, прикрывавший их с другой стороны от палатки, и только и мог, что то ли прижимать к себе, то ли просто сдерживать вихрь эмоций Скипа. Они столкнулись носами, улыбнулись друг другу, но уже в следующую секунду целовались так, словно в последний раз. Так, словно до этого они делали эту тысячу раз. Словно знали, как именно будет удобнее всего. Узкие ладони на лице Маларки не позволяли ему отстраниться, а он мог только лишь сильнее сжимать друга в объятиях, с силой проводя ладонью по спине к лопаткам и обратно. Кажется, они даже не поняли, что это было. Просто он снова улыбнулся и побежал к баракам так, словно ничего не было. А Маларки пришлось бежать за ним, пребывая в легком состоянии дезориентации. Он совершенно ничего не понимал, облизывал губы кончиком языка и твердил себе о неправильности происходящего. Черт знает почему, просто неправильно. Но если бы он действительно верил в это, он бы придумал тысячу объяснений тому, что он почувствовал ночью. Ускорившееся сердцебиение, и он не знал, что делать с ним, куда бежать, просто зачем-то подошел к кровати Мака. Он даже ни секунды не думал о том, что могло вызвать подобное состояние, только потом он сообразил, что все дело в дожде, как бы не кичился Мак своей закаленностью, он просто чувствовал, что Скипу плохо. Он стянул майку, не открывая взгляда от мокрого лба Мака, а затем скользнул под одеяло, чуть отодвинув бессильного друга в сторону. Мак даже не спал, он просто находился в выматывающей дреме, то и дело то сбрасывая, то вновь слепо нашаривая одеяло. Маларки прикоснулся губами к его лбу, удерживая его за дрожащие плечи на месте, не удивился, ощутив жар, исходящий от его кожи, а затем подавил желание поцеловать еще и еще. Возможно, он снова почувствовал каким-то образом, что Мак просыпается. Его друг бессильно смотрел на него, вызывая вихрь чувств где-то в глубине души Маларки, а потом в своей излюбленной манере разбил всю чрезмерную атмосферу одной лишь фразой, произнесенной хриплым ото сна и очень слабым голосом: - Считай, я подарил тебе еще и свое здоровье. - Кто бы тебе мозгов подарил, - возмущенно прошептал Маларки в ответ, чувствуя жгучую краску на своих щеках, краснея сильнее от хитрой, хотя и такой слабой, улыбки Мака. Его глаза снова закрывались, его утягивало в ту темноту, которую вряд ли можно было назвать лечебным сном, но Дон не был уверен, где стоило бы искать Роу в столь поздний час. Да и отправиться на поиски Дока означало бы оставить Мака одного, и Маларки физически не смог бы этого сделать. Мак уткнулся пылающим лбом ему в плечо и вцепился стальной хваткой в ткань штанов. С этого момента Маларки чувствовал себя еще более неловко. Как если бы только тогда осознал, в какой мере они зависят друг от друга. Так, что он не спал всю оставшуюся ночь, обнимая Скипа за плечи и не отпуская от себя, внимательно следя за каждым его движением. Чтобы с утра без намека на сонливость отвести его, пытающегося отнекиваться, в медпункт и сдать Роу. С трудом заставить себя покинуть друга хотя бы на час. Потому что то был поворотный момент. Ему начинало казаться, что он занимает в жизни Мака гораздо более значимую часть, и что без него с Маком обязательно что-нибудь случиться. Он больше не принимал мысли, что Скип жил без него до того девятнадцать лет. Он просто не хотел признавать ответное место Мака в его жизни. Фактически, всю его жизнь, оставляя лишь редкие моменты на остальных людей. Он должен был бы понимать, что его нежелание менять свою жизнь настолько радикально при их уровне понимания Мак все равно почувствует. Ему тошно было думать, в скольких моментах он лишал надежды Скипа, отвечая совсем не так, как хотелось бы им обоих. Сколько ошибок он совершил. В скольком сомневался, когда совсем не нужно было. Сколько скрывал от самого себя. Даже желание иногда взять Мака за руку, совершенно странное желание, но он не делал этого, хотя видел, что Скип ждет от него чего угодно, пусть даже этого жеста. Единственное, перед чем он всегда сдавался – когда Мак брал дело в свои руки. Не так уж часто это делал и сам Мак, будучи таким же человеком, подверженным сомнениям. Оно не поддавалось логике или объяснению, оно просто заставляло ночами приходить Мака к Маларки, залезать к нему под одеяло и слушать длинную нотацию о том, что замерзшие ноги грозят простудой, а потом довольно их греть о все еще бубнящего Дона. Которого легко было заткнуть, решительно целуя. Черт возьми, они, вероятно, побили бы все рекорды по длительности поцелуев просто потому, что это был еще один замечательный способ не давать жить другому и получать отклик. Свидетельствующий о том, что другому совсем не все равно. Даже если этот другой предварительно как следует потоптался по измученному телу Маларки. Оно заставляло их исчезать с полевых тренировок на несколько минут, натренировавшись делать это совершенно незаметно, чтобы Маларки в ответ за бессонную ночь мог в полной мере отомстить все еще ухмыляющемуся Маку, прижать его к дереву и позволять себе вести себя чуть более агрессивно. А затем еще довольствоваться тем, как Маку пришлось бы объяснять покрасневшие губы от излишне чувствительных укусов. Оно просто было. И он, Маларки, просто не хотел его признавать, надеясь, что оно исчезнет. Пожалуй, если бы он мог отмотать время назад, зная о судьбе Мака, он бы согласился в первый же момент. Согласился признать существование связи и в полной мере наслаждаться ей. Он бы просто изменил эту судьбу, даже если бы ему это стоило жизни. В конце концов, у Мака была Фэй. Ему было, ради кого жить. А Маларки, оказалось, так и сделал свой выбор. Это был тупик с весьма предсказуемым теперь концом. Where will we go?/ Куда же мы пойдем? What will we do?/ Что будем делать? Они любили мечтать вместе. Это тоже было игрой. Мечты означали разгул фантазии, а там можно было чуть больше. Мак брал обещание с Маларки обязательно приехать к нему и Фэй в Нью-Йорк, причем желательно чуть раньше свадьбы, которой они обязательно сыграли бы. Он требовал от Маларки быть его шафером, добавляя о своем желании «увидеть одного рыжего молодого человека в костюме и, желательно, с серьезным лицом». Маларки смеялся и спорил, отвечая, что он то может и умеет быть серьезным, а вот Мак совсем нет. Скип ничуть не обижался, пихал его локтем в бок и снова, и снова рассказывал о Фей. - Да я так влюблюсь в нее, - наконец состроил страшную гримасу Маларки, давно привыкнув к тому, что если Мак болтает о Фэй, значит вполне себе здоров и в порядке, о чем в первую очередь волновался Дон после перенесенной болезни. – Что на это скажешь? - Скажу, что у тебя хороший вкус, - фыркнул Мак и похлопал его по плечу, прося откинуться на него. Они вновь навестили тайное место, прежде чем им бы пришлось покидать очередной лагерь. Мак устроился на камне, а Маларки на земле, вместе докуривая последнюю пачку сигарет. Маларки легко откинулся назад, пока Мак сползал с камня на землю. Пододвинувшись по примятой траве еще ближе к другу, Мак обнял Маларки за талию и притянул к себе, губами касаясь его шеи. - Неважно, что будет. Я хочу, чтобы ты был рядом. И мы ходили играть по воскресениям в гольф или еще какую-нибудь хрень. Чтобы наши дети играли вместе. Даже если они при этом разнесут полгорода. Я буду верить, что они наши. Дон в который раз верил его словам, склонял голову, открывая губам Мака лучший доступ, но вновь не отвечал, занятый своими чувствами, не видел того, что чувствовал Мак. Теперь он понимал, что им можно было мечтать. Они вряд ли бы нарушили политику «мертвых» в роте, но через них они бы сказали друг другу все, что требовалось. Он бы наконец сказал Маку все, что чувствует. Признаться, что почему-то не может воспринять это с той же смелостью, что и его лучший друг. Но признаться и в том, что слаб, и в своем желании отстраниться лишь придвигался ближе, целовал в ответ и скользил руками по теплой коже, стремясь добиться потрясающих несдержанных выдохов Мака. Он не сказал ему и в тот раз. Just me and you/ Только я и ты Where we will drive, taking a ride/ Куда бы мы ни отправились, какую бы дорогу ни выбрали Just you and i/ Только ты и я Было чертовски холодно. Холоднее, чем могло бы быть в Штатах. И воздух сырее, тяжелее и насыщеннее. Настолько непривычно, что организмы некоторых парней требовали новой акклиматизации… И не могли привыкнуть. Главное в борьбе с холодом – ни в коем случае не допустить мысли, что ты замерз, не допустить первую волну холодной дрожи. Потом, как со страхом, это невозможно будет остановить. Но Маларки не было холодно. Они забрались в какой-то из окопов и молча следили за другой стороной поляны, сидели настолько близко, насколько это вообще возможно. Холод умудрялся пробираться и меж них. Он держал холодную ладонь Мака в своей в едва теплом кармане пальто, а Скип боролся со сном, часто-часто моргая. - Мы могли бы уехать вместе в Южно-Калифорнийский. Уехать. Маларки усмехнулся и вновь ничего не ответил. Главное признать, что ты уже мертв. И при этом он считал, что война закончится так же, как семейный ужин. И все, что было здесь, не имеет значения там. Как будто они и в самом деле могли вернуться прежними. Холодный нос холодил теплую шею. Маларки героически терпел очередную оледеневшую часть Мака. Он хотел бы сказать ему, что да, безусловно, он был бы рад снимать с ним одну квартиру, учиться, вступить в братство, проводить вечера вместе, шляться по окрестным клубам, возвращаться под утро, вновь не поделить кровати и устроиться на одной, неуверенно обнявшись и целуясь на пьяную голову, с легкостью отделяя вкус алкоголя от собственного вкуса. Он был бы невероятно счастлив поругаться, какое животное лучше завести, выиграть в споре, как его лучше назвать, а потом, найдя его на руках у Мака, почесать за ушком и согнать, чтобы самому устроиться на его коленях и наблюдать сверху самодовольную улыбку. Он был бы рад просто чувствовать присутствие друга рядом, изредка требуя внимания и жестов для подтверждения, что они все так же на одной волне, а иногда просто балуясь. С умным видом читать книжку на диване, устроив руки на его коленях, пока он будет, скорее всего, спать. Отложить книжку и наблюдать. Неважно, на кого бы они учились. Потрясающий шанс провести вместе еще несколько лет, прежде чем придется выполнить то, чего ждут от них их семьи. Маларки бы стоило познакомиться с Фэй. Он уверен, они бы нашли общий язык. Ведь они любили одного и того же человека. И он снова не сказал это ему, легко касаясь холодных губ и согревая их своих дыханием. Ладонь легко скользнула по такой же холодной щеке, и хотел бы он легко найти слова, чтобы сказать Маку все, что думает. А его хватило только на слабое «да», когда он встретил взгляд теплых светло-карих, почти золотых, глаз. Отпуская Мака, он не знал, что отпускает навсегда. Отмотать время, и даже сам Эйзенхауэр не смог бы забрать его у Маларки. Ошибки стоят слишком дорого. `Cause everything about you makes me lose my mind/ Все, что касается тебя, сводит меня с ума Он вспоминал неповторимую счастливую улыбку. Понимание в глазах, его готовность дружить со всем миром. Он вспоминал тепло объятий и сильные руки, забавный шепот и блеск глаз, лохматые светлые волосы и легкий запах табачного дыма. Вспоминал каждое движение, каждый жест. Каждое слово, что они сказали когда-то друг другу. Первое впечатление, первые слова, первые взгляды. Вызовы, игры, подколки, признания. Каждое воспоминание сопровождалось простым осознанием, что его больше нет. Оно повергало в пустоту. И где-то на задворках сознания еще билась мысль о том, что Мак не мог умереть. Потому что Маларки слишком сильно любит его. Where we will go/ Куда бы мы ни пошли. Where we will hide/ Где бы ни прятались. Это пришло много позже. Прошло слишком много лет, а он все еще ощущает самую сильную боль, что испытывал в жизни, и не может сказать, когда заметил ее. Как она росла, как сжигала изнутри. Они спрашивали, «ради чего ему еще жить». Он признал, что уже мертв. Но у него был долг. Сначала – Фэй, женщина мечты Мака, та, что заставляла его робеть и краснеть, следить за словами и поведением просто потому, что нравилась ему, и он писал ей письма, с твердым намерением когда-нибудь встретиться. И он отправился на вокзал, чтобы исправить это. Упустил поезд. И понял, что как бы он ни хотел вновь увидеть малейшее напоминание о Маке, вспомнить, как было с ним, он не может поехать к ней. Не может узнать, что Мак был собирался быть другим. Когда Маларки ему все-таки поверил. Когда в тот день хотел позвать его и наконец сказать все то, что думает. Но им не давали возможности, то и дело отправляя на патрули. Мак видел это, видел его желание поговорить. Скорее всего, он просто знал. А теперь его не было. Маларки просто не успел. Но он верил, что его глупость никогда бы не помешала Маку увидеть то, что было нужно сказать. Он думал о том, что Мак знал. Знал, что Маларки любит его и согласен абсолютно на все мечты. Именно поэтому он нашел в себе силы встать и попрощаться с Баком. Ведь Мак не умер. До тех пор, пока каждый из них помнит его. До тех пор, пока Маларки хранит воспоминания о нем в своем сердце. We're changing … Мы изменились Who's sorry now Но кто жалеет об этом? Он похоронил Ирэн, свою жену и своего лучшего друга. Ирэн, которой он когда-то смог рассказать все то, что держал в себе. Которая поняла его и по своему подтолкнула, заставляя это рассказать все излишне активному историку Амброузу. Он записывал как-то спешно, в уме ставя галочку, а Маларки не был уверен, что их история была галочкой. Он знал, что значит работа историка. Анализ, факты, вывод. Только чувства не поддаются анализу, зачастую не приводят к выводам, а заставляют совершать все новые и новые ошибки, и он никак не мог заставить себя рассказать ему большую часть. Он с радостью выкладывал все Эйлин, с некоторой нежностью трепал ее светлые волосы и понимал, что если бы не Рут, та самая грозная сестра, то девочка выросла бы еще хулиганистее своего дяди, которого никогда не видела. Позже он перескажет их отношения и приключения Тому Хэнксу, который на удивление загорелся каждой истории, а потом не сдержит слез, побывав на премьере. Он чувствовал боль даже тогда, когда услышал «Дядя Мак не позволит в этот день пролиться дождю», а, увидев на экране столь похожего на него Скотта какой-то своей частью, смотрящего на того, кто исполняет роль Мака, до боли похожего, но совершенно не такого от южного акцента до неспособности на подобную дружбу, он все-таки дал волю слезам. Он уже был слишком стар, но все еще жил тем временем. Как будто не было пятидесяти лет спокойной жизни. Он просто все еще любил того молодого парня. Совсем скоро они встретятся вновь. Может, тогда Маларки сможет наконец сказать «спасибо». А потом и все, что не смог за те годы.