Seams

Ей казалось, что он повсюду: силуэт на крыше соседней многоэтажки, тень в узком квартале, спина, облаченная в черную кожаную куртку, в толпе прохожих. Образ брата ни на миг не покидал мыслей Тоуки. Что она только не придумывала, чтобы забыться хотя бы на секунду. Даже вкус теплой человечины, сладкая стекающая по подбородку кровь, не давали необходимого покоя. Бессоница уже стала привычкой. Для Тоуки было нормой сидеть каждую ночь на подоконнике с чашкой крепкого кофе и смотреть на яркие огни Токио. Город никогда не засыпал. Даже сейчас, когда в пустом закоулке какого-то человека съедали заживо, вгрызаясь острыми зубами в мягкую сочную плоть. Секундами позднее тот, кто это сделал, небрежно сотрет рукавом кожаной куртки кровь, засунет руки в карманы и медленно отправится восвояси. Даже если он окажется на другом конце земли, Тоуке все равно будет казаться, что его глаза неустанно наблюдают за ней. А еще он все время ухмыляется. И его ухмылка режет больнее любого лезвия, больнее космических крыльев кагуне. Аято. Кожа и по сей день помнит его грубые прикосновения: холодные пальцы, цепкой хваткой сжимающие ее горло, обветренные губы, целующие жадно и властно. В те дни воздух в небольшой квартире был буквально пропитан запахом страсти и похоти. Аято не сдерживал себя. Ему было плевать на нормы морали, табу и запреты. Ведь их придумали для людей. Аято не считал себя человеком, и притворяться им он не собирался, в отличие от глупой и слабой сестры. Он не видел этому оправдания. Однако лишь это притворство спасало Тоуку от одиночества. Она, конечно, понимала, что в любой момент ее могут раскрыть или подставить, но истины отца намертво впечатались в голову. Тоука практически смирилась с уходом Аято. Другого выхода просто не было. Оставалось только накладывать неровными стежками швы на измученное сердце и по возможности заполнять душевную пустоту новыми знакомыми и беспечными, немного нелепыми днями в старшей школе. А еще оставалось видеть его в каждом прохожем и надеяться, что он однажды вернется.