я люблю тебя снами и грёзами, и несмелыми воспоминаньями, я люблю тебя стоном, вопросами, умирая, засыплю признаниями…* - Люблю. Владимир Соколов
Есть вещи, которые должны принадлежать только нам. Прикосновения, воспоминания, ощущения, чувства и мысли, которые должны течь лишь в нашем сознании, оставаясь тайным и сакральным, а не разноситься шумным гулом по ушам всех двадцати трех личностей. У Кевина никогда не было свободы. Абсолютной или навязываемой американской мечтой. У него нет выбора, собственно как и выхода. Он слишком долго жил под колпаком и покровительством двадцати трех личностей, взявших на себя ответственность за его жизнь, как за нечто ценное и хрупкое, точно хрустальное. Даже, если бы ему захотелось поднять бунт и воспротивиться опеке Денниса или схлестнуться с Барри за счет владения светом, этот раунд был бы обречен на проигрыш. Самое крошечное желание чувствовать собственное тело, не слыша мыслей советчиков, пресекалось на корню. «Ты слишком слаб» «Этот мир убьет тебя» Никого не заботило то, что в глубине души Кевину давно хотелось умереть, но каждая попытка была иррациональной. Без уведомления Барри и одобрения Денниса любое действие, слово, шаг не было бы допущено к исполнению. Кевин никогда не представил бы и на минуту, что однажды, открыв глаза в своем собственном теле, он увидит рядом с собой девушку, которая до сих пор не ушла и не сбежала с криками о помощи. Он каждый раз забывал ее имя, которое то и дело было на слуху. Нельзя не знать о том, кого все любят и презирают одновременно. «Кейси» Он произносит ее имя шепотом, боясь, что одно неловкое движение испортит всю идиллию раннего утра. Кевин произносит его снова и снова, пробуя на вкус, теряя уверенность, что делает это так же тихо, как и в первый раз. Не справедливо то, что она все еще здесь, и не удивился бы, если за иллюзией ее добровольного нахождения скрывался террор. Он не помнит, когда в последний раз просыпался в своем теле и слышал утреннее пение птиц за окном или как мотылек бьется крыльями о ночник и где-то вдали разбивались волны о берег. Кевин не может вспомнить, когда видел рассвет и видел ли вообще когда-либо. Сегодня словно все, как по волшебству располагает в его пользу. После каждой самой темной ночи приходит рассвет, и сейчас он стал свидетелем того, как светало, а затем алое марево расползалось по всему небосводу, проводя параллель с тем багровым подтеком на ее белоснежной спине. Первые неуверенные солнечные лучи проникали в помещение, сквозь не занавешенное плотными шторами окно. Видимо, кто-то из личностей не подумал об этом или сама Кейси оставила все как есть, зная, что сегодня проснется не кто иной, как сам хозяин тела. Она слишком часто задумывалась о нем, даря человеческие ощущения, которые давно были позабыты. Кевин борется с желанием разбудить единственную живую собеседницу в доме, самоуверенно зная, что девушка проснется и поговорит с ним, ведь это ее крест и истинное счастье. Ему нравится смотреть на размеренное дыхание, дрожащие ресницы и волосы, что будто шелк растеклись по подушке. У нее молочная кожа и в первых лучах, она кажется, еще белее и нежнее. Один лишь облик пленницы внушает умиротворение, которое долго не будет покидать его сознание. Если бы Кевин знал, какой сегодня день или год, он бы связал свою удачу с этим моментом и тщательно оберегал единственное светлое воспоминание от чужих взоров. В жизни не так много приторно мягких моментов, которые бы принадлежали одному ему. Как укор в корзине для белья лежала нижняя майка, когда-то полностью пропитанная кровью и несколько флаконов перекиси и начатая упаковка бинтов. Он вновь вынужден бороться с тем, чтобы не разбудить ее или не сбросить одеяло, чтобы увидеть дело своих рук, которые давно не слушались обладателя. Кевин старался не думать о выходках зверя, которые ранили еще больше, чем раньше. Когда ему удавалось абстрагироваться в собственных мыслях, то в памяти то и дело всплывал фрагмент с изувеченным телом неизвестной девушки и Кейси, оттирающей кровь так тщательно и одновременно бережно, будто бы боялась навредить ему. Нельзя навредить чудовищу. Кевин бы отдал многое, будь у него хоть медный грош, чтобы проснуться еще раз с ней и прикоснуться, как это делает абсолютно любая личность. Невозмутимо как Барри, Джейд или Хедвиг, немного заботливо как Патриция или бережно как Деннис. Он бы хотел быть лидером, и увезти ее от страхов, ночных кошмаров, возможно, к Ривьере или побережью. Кевин бы обязательно женился на ней, как это подобает в церкви и с клятвами, и подарил любую вещь, какую она попросила. Даже свободу. Снял дом у океана, позволив Кейси находиться в тишине, разрушаемой лишь обрушающимися волнами, что разрывают безмятежность. Она бы загребала пальцами ног мелкую гальку или бежала вдоль береговой линии, чувствуя как брызги соленой воды орошают одежду. В апреле подобно всем влюбленным он бы срывал для нее сирень в парке. Кевин бы защитил ее от монстров и подарил лучшую жизнь, словно из сказки, но волшебства в жизни не бывает, и стоит пропустить мысль об опасности, как сознание слабеет и свет забирает тот, кто действительно защитит ее, а не просто громко объявит об этом всему миру. И перед забвением у него, как и у того, кто преодолевает три шага до Мадам Гильотины, есть последнее желание, которое никто не может отнять. Он не успел сказать ни слова Кейси, даже благодарности, но имеет право прикоснуться к ней, запирая навсегда в сознании бархат ее кожи и размеренное дыхание, как самое ценное, что могло быть в жизни.«…но внутри я кричу, как проклятьями: «я люблю тебя, дай мне приблизиться»»*