Конфета

Лунный свет проникал через задернутые занавески узкой полосой, и стоящий на коленях парень раздраженно скосил глаза в сторону окна. Слюна текла по подбородку, горло саднило, и слезились глаза. Его рука отчаянно надрачивала собственный член, но он сдерживал волнами подкатывающее удовольствие, потому что знал: как только все закончится, он предпочтет лечь в постель и не думать о том, что он сделал. — Давай, малыш, оближи, как конфету, — донесся до него возбужденный дрожащий голос из-за стенки. Брат был старше его на восемь лет. Он вырезал в тонкой сантиметровой перегородке, которая разделяла их комнаты, дыру в девятнадцатилетнем возрасте и назвал это тайной игрой лишь для них. Первые три года он не понимал, что именно сделал его старший брат, а когда осознал — перестал подходить к отверстию, заслышав тихое постукивание. В те полгода он выяснил для себя одну вещь: кончить, не представляя голос брата, шепчущий одну лишь эту фразу, он не мог. А потому его затворничество долго не продлилось, и через шесть месяцев он снова стоял на коленях перед отверстием в стене, принимая его в себя. — Молодец, умничка, облизывай. Он говорил на грани слышимости, но эти слова проникали в подкорку, растекались по венам и сбивали дыхание. Челюсть не болела: он слишком часто и много делал это. Не важно, была ли у брата девушка, жил ли он отдельно — все равно приезжал навещать родителей почти каждую неделю, оставаясь ночевать, и уже за полночь раздавался тихий стук, которого он так ждал. Он подрывался из-под одеяла, член уже стоял колом, когда он опускался перед отверстием на колени. Ему было семнадцать — вся жизнь впереди — брату же было двадцать пять, и сегодня он привел в их дом девушку, которой сделал предложение. Она спала в комнате брата, в его постели, прижимаясь к нему обнаженным телом, и он ненавидел ее. Ненавидел, что слышал, как брат трахал ее, ненавидел ее посторонний, чужеродный, мерзкий вкус, который остался на нем. Ненавидел и злорадствовал, потому что она — не первая, а он был и будет в жизни брата всегда. Брат мог трахать ее, но думал о нем. Трахал, но, выждав, когда она заснет, подходил к перегородке, снимал со стены панно и тихо стучал. Потому что ни одна маленькая дырка не могла заменить его старшему брату его рта. — Давай же, малыш, работай ротиком. Как конфету, как твою любимую конфету… Он ускорился, почти стеная — он был так близко. Член в его рту дрожал и тек, его собственное сердцебиение стучало в висках. Брат за стеной приглушенно дышал, и он прикрыл глаза, представляя его. Обнаженное тело, напряженная спина, предплечьем упирается в перегородку, лбом — в руку, приспущенные боксеры на поджатых ягодицах, а за его спиной, раскинувшись на кровати, его будущая жена. Мать его детей. — Уже, уже, подставь свой ротик. Ну же, подставь. Член пульсировал, извергая горькое семя, и он проглотил его, высосал все до капли, слишком громко причмокнув, вылизав, вычистив. Потому что неважно, кто спал в его постели — эта привилегия только его. Он хотел пометить его, оставить на нем свой запах и вкус, заклеймить, как это сделал брат, кончая ему в рот раз за разом на протяжении шести лет. На следующее утро брат уехал, и перед его глазами стояла картина, как он обнимает свою невесту, смотрит на нее влюбленными глазами и осторожно гладит по нежной коже запястья. Она была красива, остроумна, заботлива и нравилась ему. Но в душе каждый раз поднималось что-то темное, низкое и животное, когда его брат, обнимая ее и нюхая ее волосы, прожигал его взглядом, полным дикого необузданного желания. Так он смотрел только на него. И это никогда не изменится. Они женились через неделю и уехали в свадебное путешествие на месяц. Он дрочил, думая, как его брат трахает свою новоиспеченную жену. Представлял, в какой позе он берет ее, как вылизывает, когда она откидывается назад, сжимая тонкими пальцами белые простыни гостиничного номера. И смотрит, смотрит ему в глаза этим диким взглядом, обещающим, что он приедет, вернется, и горло вновь будет саднить, а семя оседать на языке горькой полынью. Его брат навестил их сразу, как приехал. Родители расспрашивали его об Италии, смотрели фотографии и почти плакали, что их сыночек вырос. — Совсем забыл! — выкрикнул брат и потянулся к сумке. — Я же привез сувениры. Он достал несколько магнитов, какие-то странные сушеные фрукты. — А тебе, — произнес он, смотря прямо в глаза, и то темное, животное заклубилось на дне его зрачков. — Я привез твою любимую конфету, — он протянул ему леденец — действительно тот, что он обожал в детстве. — Я останусь на ночь? — почти утвердительно. Родители умилялись, смотря на сыновей, кивали, а его не держали подгибающиеся ноги — он готов был встать на колени прямо здесь. Его брат усмехнулся, и это было обещание. Он скопировал его ухмылку, дрожа от предвкушения, и забрал свой сувенир. В конце концов они оба знали, что на самом деле представляет из себя его любимая конфета. И это была не она.