« Знаешь, я отчетливо помню, как ты кричал, что я конченный ублюдок. Это въелось под кожу, разнеслось по телу вместе с кровью ядом. Обжигающим, отравляющим каждую мысль, каждое моё сновидение. Знаешь, наверное, ты был прав. Нет, никаких «наверное». Ты был прав. Быть может, если бы мы встретились при других обстоятельствах, если бы я не был так безбожно пьян, быть может, тогда всё могло бы закончиться по-другому. Тебе ведь было семнадцать? Красивый брюнет у стойки бара, в одиночестве с грустью в серых глазах, цвета хмурого неба. Ты был так прекрасен, безумно, тогда у меня что-то даже кольнуло внутри. Сомнения. Но это был спор. Да, я конченный ублюдок. Я выбрал тебя жертвой обычного развода. Знаешь, я ведь не могу забыть ту ночь. Ты был таким отзывчивым, открытым, но в то же время несмелым, неопытным. Я ведь был первым? Да, я помню, что ты говорил, что это не так, но действия были красноречивее слов. Прости, я был довольно напорист и груб. Мне хотелось облизать каждый сантиметр твоего тела, оставить на нём яркие засосы. Тебе ведь было хорошо, малыш? Я упивался твоими стонами и мольбами. Я доводил до грани и держал там, не позволяя сорваться. Наверное, я был не прав. Мне до сих пор чудятся твои руки, когда я сплю с очередным парнем на одну ночь. Мне мерещится твой голос, твои глаза в каждом прохожем, твой запах рядом. Наверное, я влюбился. Без памяти, без всякой логики. Ты стал моей слабостью, малыш. Я бы всё отдал, чтобы заслужить твою любовь в ответ. Только вряд ли существует что-то, что бы искупило мои слова, мои поступки. Мою ложь. Я нанёс тебе глубокую рану. Смертельную. Ты доверился мне, а я предал. Посмеялся, поглумился и унизил. Ты ведь приходил ко мне, нашёл, хотя я оставил чужой телефон. Я даже об имени своём солгал тебе. Но ты держался гордо, должен отдать тебе должное. Прямая спина и безразличный взгляд. Мне хотелось бы знать, это стоило больших усилий? Наверняка. И знаешь, когда ты назвал меня ублюдком, я впервые не нашёл колкого ответа. Впервые чьи-то слова задели так глубоко. Как гарпун прямо в сердце. Вырывая его с мясом. Я ведь всегда был любимчиком, популярным богатым избалованным парнем, который получал всё, что бы не захотел. И ты стал тому прямым доказательством, но в то же время показал совершенно обратное. Я понял слишком поздно, что ты значишь для меня. Мы ведь всего лишь переспали, я не раз разводил девушек, парней, но чтобы кто-то из них вырезался в моей памяти столь болезненными ожогами? Ты был первый, малыш. А я испортил всё раньше, чем оно началось. Когда ты ушёл, я усмехнулся, отмахнувшись от друга, который первым заметил в моих глазах эти отблески потерянности. Сам я понял только через неделю, когда каждую минуту возвращался мысленно к тебе, твоему голосу, твоим глазам. Я вспоминал тебя, а не ту чертову ночь. И понимал, я слишком гнилой, чтобы заслужить хотя бы право коснуться тебя снова. Хотя бы увидеть твою улыбку. Я конченный ублюдок, ты был стопроцентно прав в этом. Но я влюбился в тебя, малыш. Я отдал бы всё, за то, чтобы ты улыбался, смеялся, забыл обо мне и жил дальше. Я бы сдох за это… Но я слишком конченный, чтобы вовремя извиниться, попытаться что-то исправить. Я привык, что проблемы других меня не касаются, даже если я был их причиной. Самовлюблённый подонок. Тихо сходя с ума, я даже не пытался найти тебя. Я пытался забыть, вернуть свою жизнь в прежнее русло. Но ты, ты, мой маленький, ты перевернул всё с ног на голову. Я впервые в жизни плакал от ненависти к себе. От бессилия, от отвращения к тому, кем я стал, кем всегда был и от жалости из-за того, кем стать я не мог. Я кричал, срывая голос, пугая соседей, кричал, пока не охрип. Боль пронзала на сквозь, но если бы я знал… Если бы я только знал, что ощущаешь ты, я бы убил себя нахуй. Малыш, почему? Зачем ты это сделал? Из-за меня? Из-за такого ублюдка? Недостойного? Гнилого? Малыш, почему ты сделал это, почему ты решил…. Всё именно так? Это я должен был, ты должен был убить меня. Это я должен был отправиться на корм червям! Почему не нашлось никого, кто бы остановил, спас, укрыл, утешил? Ты был слишком прекрасен, Тимми. Ты был чистым невинным ангелом. И теперь ты наверняка обрёл крылья. Яркие, белые, чистые. Знаешь, я задыхаюсь от самого себя. Я ненавижу себя. Я не знаю, как мне быть дальше. В мире, где нет тебя. Смерть не будет мне искуплением, слишком малая расплата за мои грехи. Я буду помогать. Всем, кому смогу, а кому не смогу, так я буду пытаться. Тимми, я клянусь, я буду помогать всем даже во вред себе. Я ублюдок, я не достоин помощи, прощения, шанса. Мысли о тебе погубят меня, Тимми, любимый, мой сладкий маленький мальчик, но я не попрошу о помощи. Я откажусь от неё, если её предложат. Я превращу свою жизнь в ад с твоим именем на губах. Я отчетливо помню каждое твоё слово, каждый твой взгляд, полный… Жалости? Я отравил тебя своим ядом, я уничтожил тебя, Тимми. Я как раковая опухоль запустил свои грязные щупальца в твою душу. Быть может, в другое время, при других обстоятельствах, я бы успел понять, я бы не отравил тебя, я бы… Но всё, что мне остаётся, это сдохнуть. В муках, в ненависти к себе, в презрении к своей блядской натуре. Только если бы это было не тщетно, если бы это смогло тебя вернуть, защитить, спасти… Тимми, прошу тебя, ненавидь меня до конца всех времён.
С любовью, твой Ублюдок.»
Под серыми хмурыми тучами, под пронзающим ледяным ветром стоял парень лет двадцати пяти, держа в руках конверт. С могильного камня на него смотрели холодные безжизненные витые буквы и дата, такая далёкая и близкая одновременно. Здесь не было больше ни души, так что никто не стал свидетелем горячих ядовитых слёз, текущих по прекрасному лицу, будто бы выполненному по стандартам глянца. И никто не слышал шепота, льющегося с искусанных губ. Каждое слово он помнил наизусть, будто бы они были его именем. Он вторил написанному в черном конверте письме, неотрывно глядя на молчаливый камень, который не мог дать ему ответа. Ветер вырвал лист из слабых заледеневших пальцев и закрутил вихрем в воздухе, унося всё выше. Унося в небо послание разбитого, уничтоженного своими же руками, но всё ещё живого парня. Туда, где, быть может, его бы смогли прочитать, понять, принять и простить. Но если письмо и может настичь адресата… Сможет ли он простить того, кто перечеркнул его имя в книге жизни? Будет ли ждать его там, за гранью. Ждать того, кого любил настолько безумно, что не мог без него дышать. Того, в ком сейчас была обреченная пустота, заполнившая всё, утопившая сознание в бесконечных муках совести, в душевных терзаниях, перерастающих во вполне ощутимую физическую боль. Под серыми тучами, под пронзающим ветром в небе кружилась чья-то боль. А там, внизу, где на камнях значились имена, за широким раскидистым дубом стоял молодой парень. В его хмурых, как осеннее небо глазах отражался силуэт осунувшегося визитёра. В его черных волосах, цвета крыла ворона, плясал ветер. Однако скользнувший по горизонту взгляд карих глаз не наткнулся на него, и гость зашагал по жухлой листве, рассыпавшейся по тропинкам. Под осенним хмурым небом не было ни одной живой души. И лишь письмо кружилось в безучастных потоках одичавшего морозного ветра.