I can’t take back the words I never said*
Где взять гарантию на «долго и счастливо»? Есть ли какие-нибудь места, службы, где ты отстоишь в длинной очереди и тебе просто подпишут бумажку? И чтобы не заморачиваться до раздёртых заусенцев под ногтями о том, что однажды вы окажетесь неподходящими и больше не нужными. Это бы сделало нашу жизнь чуточку проще, но вместе с тем обесценила бы всю пористость отношений. Потому что, всё-таки, такие вопросы, как «а вдруг» и «что если» сохраняют свежесть нового дня, и ты не душишь себя и его в облезлой рутине, а учишься собирать будущее по кубикам. И не беда, что некоторые не влезают, не подходят или оказываются просто-напросто лишними. Не беда, потому что вы находите решение этой проблемы вместе. Не спеша. Переживая то, что некоторым покажется непреодолимым. А у вас вот получилось, потому что вы не с бумажкой, застрявшей между страниц паспорта, а друг с другом. И это главнее всего того, что ноет под скелетом. Ты не можешь выбрать правильного человека. «Те самые» не определяются по размеру и качеству материала. На них нельзя повесить грёбанные ценники и дёргать за них, проверяя прочность упаковки. Правильный человек находится сам. Быть может, слегка истрепав себя в пути, но такого, как он, больше нет и не будет. Партия закончилась на одном продукте. У тебя в запасе всего один шанс, чтобы не дать ему испортиться. Чимин знает, что с Тэхёном ему хочется делиться последним печеньем из коробки и растить детей. Их так долго выбрасывало за буйки периметра дружеской зоны, но они всё равно возвращались назад. Солёная вода сушила кожу, пока дети игрались с судьбой в прятки. И неизвестно, как долго бы еще пришлось прятаться, если бы один не оказался умнее другого. Первый раз, когда Чимин пытается признаться Тэхёну в том, что их дружба ковыряется у него слева под грудью до мяса, выпадает на первый день весны. Простуженное свинцовое небо кашляет на асфальт мокрым снегом, а Тэхён кутается до бровей в толстое одеяло и курит на балконе крепкие Пал Мал, выдыхая вниз с шестого этажа легкие с переоценённым привкусом ментола. Чимин прикрывает стеклянные двери, чтобы в квартиру не проник гадкий дым, от которого так сильно кружится голова. А Тэхён улыбается через плечо, стряхивая с кончика сигареты чёрно-серый пепел себе на пальцы. Дышит в другую от Чимина сторону, прекрасно зная о его неприязни. — Прости, — говорит, облизывая сухие светло-розовые губы, подтягивая краешек одеяла на плечи. — Не хотел тебя разбудить. А Чимин глупо раскрывает рот, чтобы не сказать «я хотел, чтобы ты меня разбудил». Закрывает, только проветрив слегка светлую эмаль зубов, становясь совсем рядышком, пачкая себя в никотине и утренней росе поверх металлического бортика. — У меня есть право злиться? — вдруг спрашивает Тэхён, пытаясь нарисовать перед лицом кольца, но те расползаются перекошенными обручами за ветром, растворяясь через секунды. — Правда же? Чимин смотрит на его профиль и точит когтями ладони, запрещая себе прикасаться. Еще нельзя. Пусть еще немного подождётся. — Конечно, Тэ. — Просто… — он запинается, царапая язык об острые слова, которые лезут отовсюду. И хочется сказать намного больше, чем получается. Но Чимину не нужно их слышать, чтобы понять, что к чему. С Тэхёном никогда не было нужно. — Просто меня всё так сильно бесит! — злится юноша, ломая сигарету между пальцев, а после просто выбрасывая её вперёд, кроша табаком на подъездную дорожку. — Хочется проораться, понимаешь? Обругать его и всё то время, что я на него потратил. — Что тебе мешает? — задает вопрос Чимин почти шепотом. Мальчишка немножко простужен и очень сильно болен бессмысленной любовью. Горло красное и болит, но тот готов орать с крыш до полной потери голоса, если Тэхён об этом попросит. Только вот Тэхён не просит, а грустно смеётся и молча затаскивает Чимина к себе под прохудившееся одеяло, выдыхая остатки никотиновых пылинок тому в шикарные волосы, пахнущие свежим, подогретым какао. — Скажи, что я должен двигаться дальше, — просит, обнимая Чимина до вкусного хруста в рёбрах. — Ты должен двигаться дальше, — повторяет мальчик, прикрывая глаза, задерживая воздух в себе на подольше. Потому что он из тэхёнового ворота, где кожа прозрачная и уязвимая, и видно, как в неё толкаются разноцветные прожилки вен — живые. — Скажи, что когда-нибудь я перестану влюбляться в дешёвые подделки, — прежде, чем Чимин успевает ответить, он совсем тихонько говорит, — скажи, что однажды меня тоже кто-нибудь наконец-то полюбит. И, наверное, это самый подходящий момент, когда фраза «я люблю тебя» не покажется лишней. Чимин почти готов отступить назад и избивать себя кулаками в грудь, крича что-то вроде: это я! Я тебя люблю, слепой ты придурок! Но Тэхён смеётся над собой, и Чимину кажется, что над ним немножко тоже. Так что молча дерёт горло немой правдой, заболевая еще больше. Он признается однажды. Просто это будет не сегодня.***
В следующий раз Чимин скажет чуть больше, чем в первый, но всё равно недостаточно, чтобы поняли и приняли. Ведь каким бы взрослым себя Тэхён не считал, он всё ещё тот пятнадцатилетний подросток, с которым Чимину повезло встретиться в старших классах. Такой же безусловно открытый для мира, но закрытый крошечными замками для самого себя. Сколько Чимин помнил, с ним всегда можно было поговорить о себе, о соседях, о будущем, но каждый раз, когда слова задевали его внутренних тараканов, происходила срочная капитуляция всех нервных систем. Тэхён бледнел и становился больше не человеком, а просто телом, в которого тычь палками и ножами, но оно всё равно не отзовётся. Очередной мимолётный интерес задевает Тэхёна волной-убийцей, выбрасывая на берег всё его оружие и защиту. А Чимин мажет в песке и себя тоже, чтобы отогреть лучшего друга и выходить глупыми, односторонними чувствами. — Можно к тебе переехать? — спрашивает Тэхён, в очередной раз заявившись к Чимину под утро, избавленный от липких, как смола, связей, случавшихся с ним постоянно. А мальчишка давится белым дымом над пузатой кружкой какао, роняя ложку под стол. — Что? Зачем? — Чтобы быть с тобой, — легко делится безумными идеями, пожимая плечами. Добавляет: — А не с ними, — и подрывается со своего стула, чтобы опуститься перед Чимином на колени, обняв за пояс. У мальчика каменеют лицо и конечности, а сердце больше не в груди, а где-то в самых пятках. Бьётся часто-часто, загибаясь от ужаса. Тэхён не умеет говорить о таких вещах серьезно. Не научился. А значит снова бросается громкими словами на ветер, тренируя на Чимине свои лучшие удары. — Ты ведь любишь меня? — смеётся Тэхён, тычась губами в мальчиковую коленку, где дыра в штанах открывает тёплую, меловую кожицу и парочку неровных гематом. Уже под новой кожей, почти заживших, но еще не до конца. Они больше не болят, но напоминают о том, как болело. И это, наверное, еще хуже. Память, которую не выковыряешь тупыми ногтями. Которая лежит и ждёт, точит верхушки, чтобы снова кольнуть острым концом и дать тебе шанс вырыдать за одну ночь все внутренности. Лишиться сил. Подружиться с бессонницей. — Любишь? — пытает Чимина тот, который поглупее. Который еще не успел определить себя во взрослые. Которому страшно, что взрослым быть еще больнее. И Чимин кивает, а стеклянные глаза держат слёзы. Нужно сказать, как сильно. Что ни разу не по-дружески, а так, что нереально перестать. Но почему-то снова не получается. Момент проходит, а Тэхён снова выходит на балкон, чтобы выкурить еще одно лёгкое.***
Май в янтаре пачкает подошвы ботинок в жёлтых, весёлых одуванчиках. Улицы пахнут весной, а люди греют души на открытых верандах кофеин. И всё так поразительно правдоподобно: то, как люди играют во влюблённость, что хочется спрятать себя от них всех, и побыть еще немножко в зиме, без надобности быть счастливым по указке. Тэхён всё-таки переезжает к Чимину, и второму прятаться больше негде, кроме как за собственными ладонями, когда лучший друг снова бездумно подшучивает над его демонами. — Где ты был? — Тэхён встаёт с дивана, раскидывая подушки под ногами. Четвертый раз за последние десять минут проверяет время на телефоне, а там далеко за полночь и майские жуки трещат тонкими крылышками. Чимин молча разувается и даже не берёт с собой рюкзак, когда от мыслей о горячем душе слабеют коленки. Его берут за локоть и смыкают пыльцы вокруг тугих сухожилий, которые нещадно ноют после долгих часов тренировок. Смотрят. Не отпускают. И Чимин боится посмотреть в ответ, но еще больше боится спросить: откуда вот это всё взялось? Зачем брать из ниоткуда никудышно сыгранную ревность? Для чего делать еще больнее? — В зале, — отвечает просто, без прикрас, как есть. А у Тэхёна раздуваются ноздри и звук из них до смешного ему неподходящий. Чимин опускает язык, раскрыв рот, чтобы сказать о том, как сильно ему не идёт эта эмоция. Но, как и всегда, не произносит больше ни звука. — Почему не отвечал, когда я звонил? «Потому что боялся услышать твой голос» — А ты звонил? — Это что? Руки у Тэхёна огромные, а пальцы запросто огородят собой чиминово предплечье. И когда горячая ладонь накрывает позвонки позади шеи, Чимин ощущает, как кожа плавится, заполняя его легкие тяжелым запахом костра. — Засос? — большим пальцем нажимает на тёмно-красное пятнышко, от вида которого зубы во рту скрипят друг о дружку. Чимин отнимает его руку, решая, что оправдываться не будет. Пусть думает, что ему хочется. А Чимину вот хочется в душ, так что он снова пытается уйти, но Тэхён вдруг настойчивее, чем обычно, цепляется за плечи, царапая и себя тоже в попытке удержать мальчишку на месте. — С кем? — от немытых волос как всегда пахнет табаком, и Чимин кривит нос, собирая гармошками толстую кожицу, не дыша. — С кем, Чимин, ты был в зале? — слегка потряхивает за плечи, повышая уровень децибел в комнате, разгоняя пыль по кругу. — Почему ты спрашиваешь? — наконец-то отвечает тот, складываясь от усталости практически пополам. — Почему тебе интересно? Надоело делать вид, что ему легко даётся тэхёнова переменчивость. Надоело ждать, что когда-нибудь их перестанет разделять трусость одного и ветреность второго. Просто надоело. Так, что нет сил молчать об этом. Больше ни секунды. — Потому что…- Тэхён скользит пальцами по мальчиковому предплечью, опускаясь до ладони, — потому что ты мой. Чимин оставляет сжатый кулак там, где широкая ладонь укрывает его костяшки от придуманного холода. На одну секунду ему кажется, что всё у него еще будет хорошо, а потом Тэхён снова открывает рот без костей, добивая последний гвоздь в доску почёта своему идиотизму: — Ты мой лучший друг. И думается, что никакое «я люблю тебя» этого уже не исправит.***
В детстве мы тратим несколько лет на то, чтобы научиться разговаривать для того, чтобы заполнять тишину звуками, и всю оставшуюся жизнь учимся говорить так, чтобы нас слышали. В среднем каждый человек произносит приблизительно пятнадцать тысяч слов в день. Число далеко не точное, но и оно уже говорит о том, что мы безбожно тратим звуки из своих легких на то, чтобы просто-напросто не молчать. Но значение слов — каково оно? Жизни ломаются по причине слов. У нас есть сила, данная природой, причинять неописуемую боль другим одними только звуковыми колебаниями из своего тела. И это ведь так просто — бросить бездумно на ветер слова, от которых кто-то где-нибудь ляжет под нож, вырежет на запястьях записку родителям, вдруг перестанет общаться с семьёй. Но, напротив, ужасно трудно говорить до страшного простые слова и делать ими кого-то счастливее, вроде: «ты красивый» или «они тебя не любят, а я люблю». Потому что мы все боимся быть понятыми неправильно. Мы все боимся стать серой мышью в пустом, холодном шкафу, отгрызающей себе пальцы в ужасе от голосов на той стороне. И мы не станем храбрее от того, что на праздничном торте добавилась еще одна свечка. Мы продолжаем вырастать трусами, потому что, в конце концов, сами так решили. Потому что, как ни старались в далеком детстве наши мама с папой, мы всё равно не научились говорить. — Куда ты? — Тэхён приподнимается с простыни, а ломанное дыхание выпрямляет тонкие волоски на чиминовых лопатках. Мальчик не может вспомнить, от чего они снова оказались в одной постели. Вообще-то, Чимин и не хочет вспоминать. — Пробегусь, — отвечает он, прикрываясь уголком одеяла. Так глупо и смешно. Они видели друг друга разными: сошедшими с ума от радости, отчаянными до вспоротых язв на теле, под кайфом и задыхающимися от эйфории. Но до такой степени уязвимыми, как теперь — ни разу. На Чимине его смехотворная пижама, подаренная младшим братом на прошлое Рождество, а на правой стороне кровати лучший друг, который знает о каждой родинке и шраме на нём и в нём самом, так почему же внезапно так стыдно? Почему кажется, что Тэхёну больше нельзя доверять? — Можно с тобой? Тэхён не бегает. Никогда. Не потому, что не умеет или курит, а потому что не верит в то, что бег лечит. Ему не нравится лечиться, задыхаясь хлынувшей в голову кровью и белым языком навыкат. Ему больше по душе давиться жалостью к себе, представляя, что однажды взгляды поменяются сами собой. Чимин меняет одну футболку на другую, неопределённо дёргая плечами. — Как хочешь. Они пробегают по мосту Ханган, когда Тэхён со скрипом тормозит по сухому асфальту, наблюдая за тем, как Чимин движется вперед, без него. Вчерашний разговор до сих пор кусает под грудью, и юноша, может быть, и догадывается о причине, но ему хочется, чтобы выстрелили правдой в лоб. Можно даже без предупреждения. Просто стреляй уже, если тебе есть чем! — Скажи это! — кричит ему в спину, и давится ледяным воздухом, нечаянно оккупировавшим трахею. Чимин сначала просто замедляется, и Тэхён думает, что это снова произойдет не сегодня. А потом мальчишка останавливается. Мимо проносится семейный минивэн, из которого по радио читают утренние новости. На небе бесцветная луна и рассветное солнце делят территорию, а два добрых друга одновременно понимают, что игра в догонялки закончилась. Бежать больше некуда. Незачем. — Что сказать? — подходит ближе одинаково-крошечными шагами, дыша через раз, как получается. От бега горит грудная клетка. Во всяком случае Чимин себя уговаривает в том, что именно от него. — А разве нечего? Был бы здесь какой-нибудь Юнги, давно бы приписал безмозглым идиотам по подзатыльнику и столкнул носами, заставив наконец вырасти. Но старшего хёна здесь нет, и воздуха между взрослыми детьми, кажется, тоже. И у них теперь есть выбор: либо задохнуться по-отдельности, либо всё-таки вместе. — Ты… — Чимин криво смеётся, подставляя под ветер розовое, блестящее от пота лицо, — ты такой эгоист, знаешь об этом? Тэхён знает, но переделывать себя уже поздно. Он не хочет, чтобы с Чимином уже тоже было поздно. Он не уверен, что переживет. — Разберись сначала в себе! — орёт во всю глотку Чимин, начхав на разлетающихся по мосту голубей; на то, что под ним живут люди без дома и семьи; на то, что кроме Тэхёна, он теперь еще и заболевает тяжёлой, вяжущей во рту слюной с кровью, простудой. — Разберись, потому что никто этого не сделает за тебя! И я тоже не собираюсь. Они давно могли сделать себя и того, другого, намного счастливее. Всего одним жалким предложением. Всего несколькими короткими словами. Так, что же всё-таки нам мешает произносить те самые слова? Почему мы так сильно боимся говорить их вслух? — Я… — Тэхён бледнеет и глотает отсутствие кислорода во рту, и от сухости почти кровоточат дёсны, — Чимин-и, я… — Мой лучший друг? — передразнивает его обозлённый мальчишка, жуя с нижней губы крупные, как у маленького ребёнка, слёзы. — Нет! — сразу бросает Тэхён, а потом наконец-то думает и бормочет, — то есть конечно же да! Я не знаю. Я не знаю… я запутался. Помоги мне, пожалуйста. Чимин смотрит на него и видит поломанное, разобранное по кускам, но всё такое же чудовищно прекрасное, заставляющее его вновь и вновь задерживать дыхание. И, может быть, в самый последний раз, Чимин решает ему помочь. Он идёт вперёд до тех пор, пока носы изношенных, грязных кроссовок не врезаются в тэхёновы. И губы у Тэхёна дрожат на его собственных. Жёсткие и колются обмёрзлыми корками. Это как целоваться с февралём — влажным, густым и с запахом мокрых листьев под ногами. Задевая осторожными пальцами большие уши и давно нестриженые пряди на затылке, Чимин поднимает прилипшие одна к другой ресницы, а в груди стучит живое и тёплое. Мальчишка знает, что пора говорить. Другого шанса не будет. Ещё один раз пройдясь языком по контуру восхитительных, неидеальных губ, он дышит ему между зубов, начиная медленно, чтобы буквы собрались все вместе, а главное оставили такой долгожданный и необходимый смысл: — Тэ, я… — Будь моим, — Тэхён обрывает одной фразой, как пушечным выстрелом, скорее, пока момент ещё держится паутинкой слюны между ними. — Будь со мной. Как лучший друг. Как любовник. Как партнёр. Как смысл жизни. Будь рядом. Не бегай с другими. Не тренируйся с кем-нибудь еще. Не оставляй меня. Обижайся. Злись. Бей. Но не оставляй. Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю, Чимин. Я тебя… — Любишь, — прикрывает широкий рот ладошкой, слабея, наконец-то расслабляясь, — я понял. Я тоже. — «Ты тоже» что? — требует Тэхён, наклоняясь ниже, чтобы достать губами до покрасневшей мочки левого ушка, где блестит серебряное кольцо серёжки, — «ты тоже» что? — повторяет, кусая за мягкую кожицу. Сегодня наступает с тучным небом над головами прохожих, кучкуясь грязно-серыми облаками, и так противно-мелко моросит, что даже прятаться нет смысла. Но именно в этот день нужные слова наконец-то облегчают душу и произносятся громко, чётко и честно. — Я тоже тебя люблю.