le renard

В вечном антрацитово-сером тумане загнивающего города с тысячью названий на устах каждого безликого жителя тяжело жить. Густой смольный дым заполняет легкие до отказа, так что смерть в некрологах вычурных газет стоит на повестке дня автохтонных еженедельников. Между стен многолетних домов, если постараться, можно отыскать смысл жить в скабрёзном городе, где глаза каждого закрыты на понятие аксиологии. Ты можешь быть морально не готов к впитавшимся в асфальт пятнам крови, к душераздирающим вороньим крикам над головой по утрам, к вывескам «закрыто» в три часа дня, но знай, что, если ты попал в город мертвых душ, ты никогда отсюда не выберешься. У Джину жемчужные глаза, словно крапинки серебристой краски на искусно отделанной фарфоровой посуде, распухшие свертки суховатых губ и следы ровных зубов на изгибе тонкой кукольной шеи. У Мино гетерохромия: левая радужка купается в сочном кобальтовом, а другая смотрит серым. По-кошачьи блестящие в темноте отельного номера глаза, и что-то очень похожее на экстази плещется на глубине чужих зрачков. Он смотрит властно даже будучи снизу. Смотрит, как изящно очерченное тело двигается в собственном ритме, как цвета крайолового абрикоса пряди ниспадают на мягкое лицо, порядком покрасневшее от царящей духоты в помещении. Таблетки в каком-то смысле сужают его восприятие происходящего хаоса вокруг, но он остается в достаточном уме, чтобы чувствовать на себе сорока килограммовое тело и ощущать неземное удовольствие, которое оно доставляет. Слабые нажимы Джину рукой на грудь, живот Мино остаются на коже приятной эфирностью. Аристократическая бледность в тон уличной смуглости — контраст, ради которого стоит убивать. Джину не такой четкий в подернутых мутной пленкой экстази глазах, как хотелось бы, поэтому Мино тянется рукой к чужому лицу — хочет ощутить реальность на кончиках пальцев. Он встречает шлепок по запястью с ноткой укоризны, и это желтый сигнал, так что руку приходится вернуть на место, на острое бедро парня. Сладостная пытка медленных движений продолжается на протяжении двух часов. Они меняют позы, бьются спинами о стены в углах с бумажными обоями, переклеенными наспех, валятся на пол. Джину не позволяет двигаться быстрей самовольно назначенного темпа. Мино много раз подходил к краю, скулил, умоляя, но у Джину словно нет сердца: этот извращенец только останавливал процессию и брал все в свои руки. Отсасывает он как надо — это единственное, что Мино знает о Джину наверняка. Иглы его пальцев словно на автомате обхватывают у основания, и уже от единственного прикосновения Сон готов кончить. Но лишний раз упоминать о том, что Ким Джину — отъявленный извращенец — не стоит. Очередная поза. Джину податливо утыкается носом в смятую подушку, вдыхает оставшийся на ней аромат Мино (что-то между имбирем и талым снегом), а для него расставляет ноги, упираясь коленями в матрас. В его правилах хорошего тона измучить партнера до крышесноса первым пунктом, и Мино вроде бы привык, но каждый раз, как в первый. Только вот есть вещь, которую вы должны знать: лиса никогда не сдается: она самовольно идет на уступок. Она знает, что нужно ее жертве, и дает ей это, чтобы после окончательно обвить ее своими сетями хитрости и лести. И Мино снова попадается в мастерски устроенную ловушку Джину. * Джину зовет Сынхуна маленьким ребеночком. Все действия его до рвотного рефлекса невинны, прикосновения исполнены трепета, словно он прикасается не к волосам старшего, а к лепесткам поздней осенней розы. Под проливным дождем высокая фигура в темном встречает Кима у ворот института. Как всегда натянутая на глаза кепка и выцветший капюшон толстовки. Нежные объятия одной рукой за талию, в смысле которых Джину выуживает любовь из букета остальных наивных чувств. Приходиться тянуться, чтобы оставить маленькую отметину на влажной щеке, но Сынхун чаще сам сгибается в три погибели для удобства старшего, и тому это нравится. Всегда беспроигрышные знаки внимания: самые лучшие мраморные цветы в хрустящей снежной обертке, парные кольца на фалангах средних пальцев левой руки, кристальные поцелуи в ямочку за ухом. Сынхун незаметно присваивает Джину себе, оставляя поцелуи на коже цвести прекрасным садом. Джину слышит из сынхуновых уст только дружба (мы же друзья, хён; это дружеская встреча; подарок от друга), но в темном зале с громким звуком и отвратительными актерами на широкоформатном экране чувствует чужую руку в области бедра, пальцы которой сжимают его внутреннюю сторону. * — Я знаю, кто ты, — как-то говорит Мино после их очередной келейной встречи в приевшемся номере дорогого отеля. В этот раз он абсолютно трезвый появился на пороге со словами «хочу насладиться тобою сполна». Он закуривает, слегка сводит брови до тусклой трещинки между ними, чиркая большим пальцем по зубчатому колечку в тщетных первых пяти попытках сверкнуть искрами. Когда кончик сигареты загорается желтым, а потом гаснет до коричневатых древесных опилок, Мино высвобождает легкие так пафосно и фамильярно одновременно, что у Джину, кажется, снова встает от подобного зрелища. Его поза распластавшегося на кровати полубоком и упирающегося одной рукой в подушки, другой временами оттаскивая миниатюрную палочку ото рта, только больше теснит Джину полотенце на бедрах. Он хмурится и оборачивается в пол-оборота. Мино оценивающе скользит взглядом по тонкому стану своей негласной пассии, пока тот красуется перед зеркалом и безуспешно замазывает смачные карминовые засосы. До него доносится что-то вроде «ебаный ты налево», и в следующее мгновение губы расплываются самодовольной улыбкой. — Блядь. Четкий ответ с привкусом должной обиды в кварцевом фимиаме ментоловых сигарет. На лице Мино грязное, на грани сардонического вино, а Джину блефует, делая вид, что не возбужден снова. Горячее дыхание обжигает перепачканную корректором кожу в месте засоса, куда носом тычется Мино, точно подтверждая работу своих губ. Крепкие руки фиксируют узкие бедра в одном положении без шанса на побег. — У тебя есть бойфренд, — утверждение томным голосом прямо на ухо: так сакрально и интимно. — Миленький. Полная моя противоположность, кстати. Это не упрек и не возмущение; Мино, кажется, проще смириться с такого рода безусловностью, чем ставить Джину перед альтернативами. Потому что он знает, что старший не сможет выбрать. — Вы трахались хотя бы? — прикрытые тяжелыми веками пестрые глаза смотрят на бесподобный силуэт рядом, к которому льнет еще одно тело. Бархатные губы выкладывают дорожку из поцелуев от призывно выпирающей косточки плеча до нежной мочки уха и после уходят в путешествие по материкам где-то за светлыми волосами на зашейке. Судя по тому, как Джину растягивает удовольствие на два с лишним часа, как позволяет втрахивать себя в матрас, да и вообще в любую поверхность, на которой можно удобно уложиться, чтобы тебя хорошенько отымели до белых кругов в глазах, трахались они нечасто, либо не трахались вообще. В случае с Сынхуном будет уместно сказать об отсутствии половых контактов между ними двоими. Джину то ли стыдно, то ли совестно подталкивать младшего к скользкой дорожке необратимого разврата, в коем по уши погряз их город. Это не то место для Сынхуна, он не должен быть здесь, и Джину отчетливо, как солнце днем, видит сие обстоятельство. — Почему ты возишься с ним, м? Я тоже могу дарить тебе цветы, встречать с института и… — У нас уговор, — Джину мгновенно обрывает грозящуюся выльется в разъедающие сомнения тираду. — Ты не лезешь в мою жизнь, я не лезу в твою. Мино останавливается на шейной косточке. Он выглядывает из-за старшего лишь наполовину и отыскивает его взгляд в мнимой параллельной вселенной отражающей поверхности. — А я не против, чтобы ты лез в мою жизнь. Мне нечего скрывать. Джину и так знает, что человек, с которым он спит по определённому договору, — наркодилер. Выглядящие с иголочки люди, обносящие на шумных вечеринках травку или что забористей, Мино был такого порядка. На его счету неисчислимое множество идентичных связей в прошлом, но нынешний партнёр по сексу отличался во многом от остальных. Первая и самая главная причина заключается в том, что Джину не нужны были наркотики, как всем его предыдущим, не знающим себе цены отсасывающим давалкам. Ему нужен был дикий животный секс, в котором он мог бы воплотить свои самые грязные желания без стыда. Неоспоримая уверенность в собственном бесподобии в трещинках вишневых губ, показная сексуальность в каждом подрагивающем волоске ресничек, привлекающая жадных до быстрого, хотя полного страсти и самоотдачи без обратного перепихона самцов. Но он — дышащее воплощение Давида с картин да Караваджо — он пришел не поддаться господствующему в клубе течению. Сначала легкое смузи трех сортов алкоголя в пластиковом стаканчике для старта, после — объятия с унитазом, тихий сонорный голос от стен туалета, таблетки, кровать, беспамятство, и только чье-то далеко не сынхуновское сопение в макушку спутанных волос. — И все же, почему? Прожигающий насквозь взгляд, такого Джину простить не может. Резкий поворот, и он оказывается в чужих объятиях, где не задерживается надолго, — толчок в грудь, и Сон вальяжно падает на кровать, по-блядски улыбаясь. — Нихуёво ты устроился, Мино. В противоположность Джину, Мино и духом не слыл о жизни Кима вне номера отеля. Все знания о человеке, с которым он встречается раз в неделю под плотной завесой тайны, крутятся вокруг стервозного характера парня, выцветших волос и пухлых губ. О наличии у Джину ухажера он и то узнал через посредника, случайно прогуливавшегося в районе местного элитного института, где, также к незнанию Мино, обучался старший. Для него Ким Джину — книга за семью печатями, энигма, и выраженные чувства собственника не прекращают раззадоривать его по этому поводу. Ему нужен Джину всем своим существом. * Мелкой изморосью водяные вкрапления прокрадываются вглубь вен Джину, заполняя его пустыми размышлениями о нестоящей внимания действительности. Он смывает сомнения с плитки кафеля в ванной и, тяжело вздыхая за закрытой дверью, обнаженный выходит в комнату. Искомый предмет будущих ласк пытливо читает за столом в свете одиночной лампы снова какую-нибудь нудную научную литературу. Джину везет: тот сидит в самой удобной позе для нападения — спиной к хищнику. Паутинные пальцы проходятся по костлявой спине снизу вверх; они помнят каждый сантиметр подтянутого тела Мино и кричат о существенном различии, игнорировать которое невозможно. Умелые поцелуи знающих свое дело губ в открытое плечо, шею, линию подбородка, и можно наблюдать первые результаты — сынхуново дыхание по-детски быстро сбивается. Он оборачивается за объяснениями, но встречает губы, мгновенно увлекающие в чувственный поцелуй. И Сынхун уже не может сопротивляться. В процессе Джину забирается на колени младшего, позволяет поднять себя на руки и в неразрывном поцелуе с руками на острых скулах унести в спальню. Кровать пиано скрипит от веса двух тел. Тонкая вязкая слюна протягивается меж их губ — первый подлинный поцелуй. Младший подрагивает от экстаза, когда Джину нетерпеливо стягивает с него до жути мешающую одежду, толкает рукой на подушки и сам занимается необходимыми приготовлениями. По лицу младшего растекается блаженство, в самом что ни на есть ангельском его проявлении: он потерянно рыскает руками в незнании за что ухватиться, чтобы удержать чувство реальности. Отточенные до совершенства движения бедренного таза вперед-назад, а под веками и на щеках алмазные дорожки слез боли и сожаления. * Джину исчезает в ночи безликого туманного города, жизнь в котором после продолжается своим чередом, словно его никогда там не было. Однако город будет хранить оставленные здесь годы жизни очередного беспокойного скитальца: его след на лице некоего драг-дилера Сон Мино и студента медицинского университета Ли Сынхуна, один из которых бродит в пустоте мертвого города в поиска фантома, а другой убивается, виня себя в уходе любимого человека. Но ни один из них не знал, что отношения на дружбе и секс без обязательств связали Джину прочной колючей проволокой. А ведь лисе нужна свобода. * В вечном антрацитово-сером тумане загнивающего города с тысячью названий на устах каждого безликого жителя тяжело жить.