Летнее счастье, весенний мёд

— Мы одни, — говорит юный Чезаре Борджиа, обнимает одной рукой за шею своего лучшего друга Микелетто Корелью и прислоняется лбом к его лбу. — Наконец-то. Они на берегу реки; кроме них, на этом изумрудно-зелёном лугу никого нет. Стоит поздняя весна, в воздухе разлит сладкий медовый аромат цветов; слышно гудение шмелей и тихий плеск — должно быть, прыгают в воду гревшиеся на камнях лягушки. Их никто не видит — а значит, можно не притворяться. Можно… можно позволить себе ту тайную близость, которую они познали друг с другом и утаивают от всех. Микелетто прижимается губами к губам Чезаре — они такие же сладкие, как воздух вокруг, как этот май… и так же пьянят. В деревьях перекликаются между собой нежными трелями птицы. Они тоже познают любовь, выражают её своими птичьими голосами, переплетением веточек и травинок, из которых построили гнезда; она в писке их не так давно вылупившихся птенцов, пробующих сделать первый взмах ещё не вполне окрепшими крыльями. Руки Корельи скользят по спине Чезаре, оглаживают, мнут — и получают отклик. Борджиа прижимается к нему всем телом, нетерпеливый и горячий, как и сам Микелетто в такие минуты. — Чезаре… — выдыхает Микелетто. Утягивает друга в траву, снова целует, гладит бок и бедро. Чезаре забирается ладонями ему под рубаху, ласкает худую спину, очерчивает выступающие крылья лопаток. Микелетто что-то стонет ему в рот, вылизывая нёбо и кромку зубов; с трудом оторвавшись, тут же жарко целует Чезаре за ушами. — М-м-м… сладко… — Чезаре мотает головой по траве, раскидывая тёмные локоны. — Люблю тебя… — шепчет Микелетто, покрывая Чезаре поцелуями, не в силах им насытиться. — И я тебя… очень… — Чезаре зарывается пальцами в растрёпанные рыжие волосы Микелетто, подставляется под поцелуи, целует в ответ. — Возьми меня… домой ещё не скоро… — он проводит ладонью по бедру Микелетто, прижимая его к себе. — Не скоро… прямо здесь возьму, да… всегда… всегда буду тебя любить… — Микелетто стаскивает с них обоих одежду, целует тронутую золотистым загаром грудь Чезаре, облизывает соски, вплавляется бёдрами в бёдра, обхватывает ладонью оба их члена, ласкает. — Как… как ты хочешь, Чезаре?.. — Хочу… на колени встать… а ты меня сзади… но сначала поласкай… — Чезаре сладко постанывает под ласками, выгибается, чувствуя, как остро покалывают спину травинки. — Да… я тоже так хочу… — Микелетто целует Чезаре в губы, под соском. — Поласкаю, конечно… Перевернись… любимый… — он помогает Чезаре перевернуться на живот, просовывает под него руку, ещё несколько раз проводит ладонью по члену, зарывается носом в пахнущий потом и солнцем загривок, вылизывает его, целует, оглаживает лопатки Чезаре, гибкое стройное тело, крепкие ягодицы, узкие бёдра. — Ты такой красивый, Чезаре… рассудком можно тронуться… — чуть смущённо шепчет Микелетто. — И ты красивый… для меня… горячий… — Чезаре приподнимается на коленях и локтях, выгибается, подставляясь; волосы рассыпаются по плечам, обнажая беззащитную незагорелую шею. — Хочу тебя… хочу, мой Микелетто… Микелетто трётся щекой о спину Чезаре, покрывает ее поцелуями, кладёт ладони на внутреннюю сторону бёдер, разводит их, приподнимая юного Борджиа, оглаживает ягодицы; губы, лаская, спускаются к копчику. — И я тебя хочу… Чезаре… — Корелья приникает ртом к сладкой расщелине между ягодиц, широко проводит языком по тугому колечку ануса. Знать, что это принадлежит только ему, Микелетто, только ему Чезаре позволяет входить в себя, отдаётся, — это знание заставляет сердце биться чаще, заставляет любить и чувствовать нежность. Микелетто дразнит кончиком языка этот потайной кусочек плоти, ощущая его трепет, целует, ласкает губами, словно зверь своего детёныша. Чезаре кусает губы, пытаясь сдержать стоны, но они всё равно рвутся из горла — короткие, низкие, почти животные, стоны удовольствия и предвкушения. Он расставляет ноги шире — подставляясь, доверяясь, чувствуя, как от бесстыдно-ласкающих прикосновений языка Микелетто по позвоночнику пробегают острые волны наслаждения. — Я только твой… — выдыхает Борджиа, млея от собственных слов и глядя, как покачиваются перед глазами изумрудно-зелёные травинки. Микелетто самозабвенно и бесстыдно вылизывает ягодицы Чезаре, снова целует анус, скользит языком в тугое отверстие, растягивает его двумя пальцами в стороны, ласкает второй рукой яички. — Мой… мой… люблю тебя… Чезаре… — отрывисто шепчет Микелетто, трётся щекой о горячую ложбинку. Выпрямляется, пылко оглаживает ладонями стройное тело Чезаре, трётся о него восставшей плотью, приставляет головку к влажному отверстию, слегка надавливает, заставляя Борджиа снова застонать. — Взять… взять тебя сейчас?.. Или ещё поласкать?.. На них светит солнце, уже почти по-летнему жаркое, — но внутренний жар сильнее. Оба юноши тяжело дышат и сладко вздрагивают от прикосновений друг друга. — Поласкай… поласкай ещё немного… и бери… — стонет Чезаре, невольно подаваясь бёдрами назад, навстречу трущейся о раскрытый пальцами вход, скользкой от смазки головке. Лето вступает в свои права, растущие в траве цветы сладко пахнут мёдом — словно выпечка, которую они с детства любили таскать с кухни, — от реки тянет приятной прохладой. Потом они окунутся — чтобы смыть пот и семя… но это потом… Чезаре крепче упирается ладонями во влажную почву и чуть ведёт ягодицами из стороны в сторону. — Хорошо… любимый… любимый мой… — шепчет Корелья — искренне, интимно, по-настоящему. Просовывает руку между бёдер Чезаре, поглаживает, несильно сжимает член и яички, потирает промежность, одновременно покрывая поцелуями спину. Чезаре пьянит, как эта поздняя весна, медовый разнотравный май, — налившейся сладостью, свободой, упоением юности. Микелетто готов ласкать его бесконечно, часами не разъединять объятий, одно соитие завершать другим. Они часто подолгу не разъединялись и через время снова начинали любить друг друга, чувствуя, как внутри снова набухает плоть, а губы припухают от поцелуев. Микелетто старается тереться о Чезаре так, чтобы член скользил по анусу, чуть царапает зубами позвонки. Чезаре такой отзывчивый, Микелетто обожает его отзывчивость; они словно два молодых гибких животных, всё время жаждущих друг друга. Чезаре постанывает от наслаждения, выгибает спину; густые тёмно-каштановые локоны мечутся по едва загоревшим плечам. От ласк Микелетто по телу прокатываются сладкие волны, омывают изнутри, заставляют содрогаться в предвкушении большего. Юный Борджиа никогда не задумывался о том, хочет ли быть с мужчиной, ему нравились хорошенькие девушки — но его Микелетто был его Микелетто. С ним было как ни с кем — и с ним не могло быть по-другому. Впервые раскрываясь для него, Чезаре ни на миг не задумался, правильно ли поступает — греховно ли это, и должен ли он отдаваться тому, кого отец назначил его телохранителем. Могло быть только так. Должно было быть так. И когда они перешли от первых, жадных и неумелых, ласк к большему, когда их тела наконец слились, — Чезаре, кусая губы от боли первого соития и глядя снизу вверх в расширившиеся от волнения и страсти голубые глаза Микелетто, понял, что это самое правильное, что только могло случиться. — Люблю тебя… так сладко… — шепчет Чезаре, расставляя ноги шире. Травинки колышутся перед глазами, покалывают губы и подбородок. Слышно, как где-то неподалёку жужжит над цветами довольный шмель — наверно, толстый и мохнатый, такой, каких любит и побаивается Лукреция. — И я тебя… Ты весь сладкий… горячий, любимый… Я никогда тебя не брошу… всегда защищать буду… Микелетто и сам уже не до конца понимает, что произносят его губы. Он шепчет слова преданности в перерывах между поцелуями, любовь к Чезаре захлёстывает его с головой, заставляет желать лишь одного — всегда оставаться рядом, бросаться на любого, кто рискнёт причинить Чезаре боль. Корелья чувствует себя цербером, прирученным лаской и добрым отношением, готовым разорвать любого за своего хозяина и его семью. А сейчас, когда он ласкает своего господина, связь между ними становится совсем интимным, чистым доверием, желанием, Чезаре вверяет ему себя, и Микелетто знает, что никогда бы не смог надругаться над этим доверием. Он прижимается грудью к спине Борджиа, потирает головкой вход в его тело. — Ты готов, Чезаре?.. Чезаре… — Да… да, готов… — Чезаре рвано дышит, прогибается сильнее, отставляя ягодицы, зарывается пальцами в землю — чувствуя себя обнажённым не только телесно, но и душевно. — Я тебе… как никому… и жизнь доверю, и тело… и душу… и тебя, как никого… — он умолкает, словно окончательно запутавшись в словах, замирает на четвереньках, чуть подавшись назад и вверх, пытаясь теснее прижаться к Микелетто. Своему другу. Своему телохранителю. Своему любимому. — Я никогда тебя не предам… Больше жизни люблю… — отзывается Микелетто, почти всхлипывая от любви, удерживает бёдра Чезаре, чуть массирует ягодицы и наконец толкается в жаркую тесноту юного тела, стараясь делать это медленно, пьянея от вида Чезаре, доверчиво раскрывшегося перед ним, упирающегося в землю исцарапанными коленями и локтями, широко расставившего бёдра. Микелетто погружается до конца, даёт Чезаре привыкнуть, снова оглаживает его всего, чуть ведёт бедрами из стороны в сторону и начинает двигаться. Чезаре стонет в голос, прогнувшись в спине и откинув голову; благо, на этом залитом солнцем лугу у реки нет даже деревьев или кустов, за которыми мог бы спрятаться наблюдатель. Если бы таковой здесь был, зрелище бы ему открылось незабываемое. Борджиа подаётся назад, помогая Микелетто войти до упора, чувствуя, как сладко распирает задний проход чужая горячая плоть, как мышцы пульсируют, пытаясь сжаться, наверняка добавляя Микелетто удовольствия. В такие моменты они едины как никогда — и эти мгновения страсти драгоценны для них обоих. Микелетто снова покачивает бёдрами, и Чезаре всхлипывает, чувствуя, как прокатывается вверх по позвоночнику обжигающе-горячая волна. — Да… — выдыхает он, не замечая, что травинки попадают в рот. — Ещё… бери меня, мой Микелетто… — Да… да, Чезаре, возьму… обожаю, когда ты такой… всего тебя обожаю… — сбивчиво бормочет Микелетто, крепко берясь за бёдра Чезаре, начиная двигаться долгими глубокими толчками, то оглаживая одной рукой гибкое тело Борджиа, то обеими притягивая его к себе до упора. Это и впрямь лишает рассудка — податливость Чезаре, его запах, солнце, льющее им на спины своё золотистое тепло, шелест трав на ветру. Чаще всего они и занимаются любовью на природе — благо, владений Борджиа для этого хватает. Чезаре стонет, откинув голову, принимая свою любовь, горячую и крепкую, погружающуюся в него по основание. Микелетто целует его спину, ерошит растрёпанные тёмные кудри, целует в ухо — и Чезаре ощущает его улыбку. — Люблю тебя… — И я… — Чезаре сладко жмурится, подставляет ухо под щекотные прикосновения влажных губ Микелетто, наслаждаясь его движениями в своём теле, заставляющими постанывать и выгибаться. Их тела словно созданы одно под другое — Микелетто просто идеально вплавляется в него, заполняя собой… и когда они засыпают вдвоём на кровати Чезаре, клубком влажных от пота тел, им даже не мешают колени и локти друг друга — изгиб входит в изгиб, дыхание смешивается с дыханием. …Чезаре прижимается спиной к груди Микелетто, подаётся навстречу толчкам и чувствует себя безмерно счастливым. Счастливым — и свободным. Микелетто ловит это счастье, эту свободу, смешивает со своими; они словно парят над землёй в своих слаженных движениях, своём удовольствии, своей любви. Над ними вьются две белые бабочки, танцуют брачный узор взмахами крылышек, взмывают по спирали вверх, кружась друг вокруг друга. Микелетто смеётся; тут же стонет, когда Чезаре сжимает его внутри, двигается чуть быстрее. — Мы тоже летаем… — Да… как они… — Чезаре запрокидывает голову, наблюдая за бабочками. Если бы их увидела Лукреция, обязательно стала бы пытаться поймать руками; как игривый котёнок — лапками, столь же безуспешно, и так же не теряя веселья из-за неудачи. Чезаре тоже смеётся — счастливый, свободный, как эти кружащиеся в воздухе бабочки, — и его смех так же, как у Микелетто, захлёбывается сладостным стоном, когда Корелья снова до отказа погружается в его тело, посылая сладкую волну вдоль позвоночника. Нет ни обязательств, ни долга перед семьёй — нынешнего и будущего — ни душных политических интриг, в которые его уже сейчас начинает понемногу посвящать отец. Есть только они двое — и ему нет необходимости следить за каждым своим словом и жестом, а Микелетто не должен оберегать его от возможной опасности. Они могут быть свободными, сливаться друг с другом, отдаваться удовольствию и щедро делиться им. Могут быть собой. — Микелетто… — стонет Чезаре и поворачивает голову, пытаясь поймать губами губы друга. — Поласкай меня… — Да… да, Чезаре, поласкаю… — Микелетто крепко прижимается губами к губам Чезаре, целует терпко и сладко, проводит ладонью по шее, груди, другой рукой поглаживает ягодицу. Рыжая прядь щекочет лоб Чезаре, трепеща от лёгкого ветерка. Микелетто нащупывает яички Чезаре, слегка массирует их, обхватывает рукой прижатый к животу член, начинает ласкать то плавно, то отрывисто, снова шепчет слова любви. — Давай вместе… хочу одновременно с тобой… любимый мой… — совсем тихо добавляет Корелья, поводит бёдрами из стороны в сторону, добавляя другу удовольствия. Бабочки всё вьются над ними, иногда почти касаясь своими невесомыми крыльями — и, кажется, на них самих может остаться лёгкая пыльца. — Да… да, я скоро… Микелетто… мой Микелетто… — выстанывает Чезаре, толкается в руку Микелетто, ужё жёсткую от упражнений с мечом. Жёстче, чем у него самого — Чезаре вопреки его желаниям уготовили судьбу священнослужителя и прочат алую кардинальскую мантию, а Микелетто суждено остаться его первым телохранителем… Знал бы кто — но хорошо, что пока что никто не знает… Потом — потом будет не страшно. Получив достаточно власти, он никому не позволит разлучить их с Микелетто… даже своему отцу. Хоть и вряд ли отец захочет их разлучить — но пока что ему тоже лучше не знать. Чезаре сладко жмурится, наслаждаясь глубокими толчками Микелетто внутри, отрывистым скольжением мозолистой ладони по члену, щекотными прикосновениями крыльев играющих в воздухе бабочек к обнажённым плечам — и чувствует, как всё больше близится момент экстаза. — Твой, только твой, Чезаре Борджиа… — хрипло выдыхает Корелья, часто толкаясь в тело господина, друга, возлюбленного. Его любовь, любовь с первого взгляда, которую он тогда ещё не мог осознать в полной мере. Микелетто знает, что никогда не покинет Чезаре, пока жив. Будет его тенью, кем угодно, но всегда рядом. Всем, кем нужно, чтобы заставить замолчать злые языки. Это летнее счастье, струящееся в его объятиях, у него никому не отнять. Он целует загорелую кожу, трёт большим пальцем головку члена, раскрывая чувствительную щель, прихватывает зубами кожу на лопатке. Второй рукой ныряет между бёдер Чезаре, обхватывает яички их обоих, соединяет в ладони. — Любимый… люблю тебя… больше жизни… Чезаре… Чезаре… — бормочет Микелетто, запрокидывая рыжеволосую голову к майскому солнцу. — Я сейчас… не могу больше… — И я тебя… — хрипло откликается Чезаре; сладкие судороги наслаждения пробегают по всему его телу. — Да, давай… в меня… не сдерживайся, Микелетто… люблю… я тоже… за тобой… Он жаждет этого — чтобы Микелетто излился в него, заполнил своим семенем. Заклеймил своей страстью, своей любовью… их общей любовью — что сильнее дружбы и вассалитета. В очередной раз сделал своим. Чезаре вдыхает полной грудью пьянящий медовый аромат раннего лета и отзывается на очередной толчок Микелетто долгим стоном. — Да, хорошо… сладкий, хороший… — Микелетто сжимает ягодицы Чезаре — гладкие и упругие, — ещё несколько раз врезается между ними и, вздрагивая всем телом, запрокинув голову, видя сквозь полуприкрытые ресницы голубое небо, изливается в Борджиа, чувствуя, как вскоре и его мышцы начинают сокращаться. Удовольствие накрывает Чезаре приливной волной, срывает с губ долгий бесстыдный стон; горячее семя Микелетто выплёскивается внутрь, заполняет, и Чезаре хочется продлить этот миг, миг их всепоглощающего единения. Руки и колени не держат, он падает в траву, увлекая за собой Микелетто, тяжело дышит, не обращая внимания на лезущие в рот травинки. — Твой, — выдыхает Чезаре и накрывает ладонью обнимающую его руку Корельи. Микелетто целует Чезаре в плечо — горячего, влажного от пота, ещё чуть вздрагивающего от пережитого удовольствия, — разворачивает лицом к себе, выскользнув из растянутого отверстия — нехотя, но слишком нужно сейчас видеть Чезаре. Гладит лицо, убирает прилипшую к губе травинку, покрывает поцелуями. — Никому, никому не позволю нас разлучить… слышишь?.. Хочу всегда быть с тобой… Чезаре… — Микелетто сплетается с другом ногами, сжимает его в объятиях, словно утверждая их обоюдную принадлежность друг другу. Над ними жужжат шмели и набирает силу грядущее лето, цветы наполняются сладким нектаром, стремятся к жизни, к размножению, к плодам своего существования. И двое юношей тоже чувствуют, что вместе им предстоит пережить многое, и выпадет на их долю и сталь, и кровь, и горечь, и беды — но вместе с тем будут и такие же упоительно-сладкие дни и ночи, более зрелые, но всё так же сводящие с ума. Так же они будут сплетаться в своей страсти, нежности, любви. Грех содомии… Если так, то это самый сладкий грех, и Микелетто Корелья ни у кого не собирается просить прощения за свою любовь — даже у Бога. Он крепче обнимает прильнувшего к нему Чезаре, касается губами пушистых тёмных ресниц. — Мой. Чезаре сладко жмурится, не спеша выбираться из-под Микелетто, — довольный, расслабившийся, со счастливой улыбкой на красиво очерченных губах. Откровенно наслаждающийся одним из своих первых грехов; одним из первых — и одним из самых чистых и сладких. Чувством, что они оба пронесут через всю свою не слишком долгую жизнь — и заберут в вечность. А пока что они лежат друг на друге в густой траве — юные и счастливые, успевшие познать утехи плоти, но ещё не успевшие запятнать себя чужой кровью, — и пальцы Чезаре путаются в растрёпанных рыжих волосах Микелетто. И ласковое дыхание раннего лета ещё не сменилось ледяным дыханием войн и интриг.