В стенах университета

— Микелетто, перестань ухмыляться, — Чезаре Борджиа, студент Пизанского университета, пытается бросить на своего телохранителя и лучшего друга Микелетто Корелью грозный взгляд. Грозного взгляда упорно не получается — при виде нахальной улыбки на лице Микелетто губы Чезаре тоже невольно начинают вздрагивать от с трудом сдерживаемого смеха. — Что, доволен, что я опростоволосился перед профессором? Будто не знаешь, почему я сегодня ничего не соображал? — И почему же? — с самым невинным видом интересуется Микелетто. — Потому, — ворчит Чезаре. Быстро оглядывается по сторонам — они идут по коридору здания университета, и хотя поблизости не видно ни других студентов, ни профессоров, чужих ушей всё равно нужно опасаться — и понижает голос. — Потому что ты мне всю ночь спать не давал… — Ночью ты был совсем не против, — Микелетто ухмыляется шире. — И это ещё кто кому не давал спать… — Тебя-то профессор не спрашивал, — Чезаре фыркает. — Тебя вообще почти не спрашивают — ты мой телохранитель, грамоте выучился, молитвы знаешь, все уже и довольны… А с меня как с сына кардинала и будущего священнослужителя, — в голосе Чезаре проскальзывает отвращение, — требуют по полной… И сегодня тоже — синьор Чезаре, как вы собираетесь служить мессы, если путаетесь в молитвах? А ты сидел у меня за спиной и прямо там хихикал в кулак, бесстыжие твои глаза! — Чезаре шутливо пихает Микелетто локтём. — Ну не сердись… — Микелетто примирительно обнимает Чезаре за талию. Тоже бросает взгляд по сторонам, тащит ничуть не сопротивляющегося друга и господина в ближайшую стенную нишу и, зажав там, широко лижет в ухо. — Не удержался… И ночью удержаться не мог… Сладкий… — Ночью и я не мог… — Микелетто просовывает язык в ухо Чезаре, прихватывает губами мочку, и у юного Борджиа вырывается приглушённый стон. — Микелетто… я же… я же тебе сейчас прямо здесь отдамся… — Отдайся… — Микелетто вылизывает ухо Чезаре, трётся бёдрами о пах. — Можем найти уголок поукромней, на верхних этажах… Или до дома дотерпишь?.. — Давай… в уголке поукромнее… пошли… — Чезаре рвано всхлипывает и тянет Микелетто за руку. — Пошли… мой любимый грешник… — Микелетто быстро окидывает взглядом длинный коридор, поднимается вслед за Чезаре по крутой лестнице на два этажа выше, под крышу, где обычно тихо и спокойно, только в противоположном конце коридора пара классов по астрономии — с выходом на крышу, чтобы удобнее было наблюдать за ночными светилами. Юный Корелья быстро затаскивает Чезаре в одну из пустующих комнат недалеко от лестницы, с единственным слишком узким окном. Кое-как запирает наполовину сломанный засов и прижимает Чезаре к стенке. — Иди сюда… иди… — шепчет Микелетто и тут же начинает целовать шею Чезаре, тискает и оглаживает его всего. Чезаре откидывается на стену, притягивает Микелетто ближе, запускает пальцы в спутанные рыжие волосы. От поцелуев и прикосновений Корельи по телу разливается сладкое тепло предвкушения, скапливается в паху, заставляет твердеть мужскую плоть. Чезаре чуть слышно стонет — нельзя стонать громко, нельзя, чтобы их здесь нашли — и выгибается, прижимаясь к Микелетто узкими бёдрами, потираясь пахом о пах. — Нравится… со мной грешить?.. — Очень… очень… — Микелетто обхватывает его лицо ладонями, смотрит в глаза и добавляет: — Любимый мой… Корелья крепко целует Чезаре в губы, сгребает его в охапку, гладит упругие ягодицы, сжимает их. Начинает возиться с завязками шнурков; хоть просто распустить, дотронуться губами до гладкой белой кожи — они ещё совсем не успели загореть, весна лишь недавно стала чувствоваться в воздухе. Микелетто накрывает ладонью пах Чезаре, трёт, одновременно пытаясь целовать его шею. — С ума сводишь… Чезаре… Мне никакой ад не страшен… лишь бы с тобой… с тобой здесь быть… — И мне… мне в любом случае рая не видать… наверно… даже профессор Лоренцо так сказал, когда понял, что я половины молитв не помню… — Чезаре тихонько смеётся, тут же снова стонет, подаётся бёдрами навстречу ладони Микелетто, нетерпеливо дёргает завязки на его одежде, стягивает дублет, забирается под рубаху, проводит ладонями по груди. — Я… я тебя люблю… — Если… если мы в аду будем вместе… значит, это всё равно будет рай, правда?.. Для нас… — Микелетто отрывисто выдыхает, тоже глуша стон, путается пальцами в завязках на штанах Чезаре — хочется одновременно и развязывать их, и прижаться ближе — наконец сдёргивает добротную ткань, крепко прижимает бёдра Чезаре к своим, чувствуя его возбуждение. — И я тебя… всегда буду любить… обещаю… — Да… для нас… для нас — рай… — Чезаре сжимает зубы, глуша стон возбуждения, притягивает Корелью за затылок ближе к себе, прижимается ртом ко рту, смешивая дыхание, сжимает второй рукой ягодицу Микелетто. — Мой… навсегда мой… возьми… Микелетто целует Чезаре горячо и жадно, наконец стягивает штаны и с себя, обхватывает ладонью оба их члена, ласкает. — Возьму… ты как… спиной повернешься или на весу хочешь?.. — Давай… давай я спиной… — Чезаре поворачивается лицом к стене, опирается на прохладный камень ладонями, прижимается к нему щекой, разводит шире ноги, прислушиваясь, нет ли шагов за дверью. — Давай, Микелетто… — Да… я сейчас… Чезаре… — Микелетто жарко целует лопатки Чезаре, оглаживает его бока, облизывает свои пальцы, ныряет Борджиа между ягодиц, потирает чувствительное сжатое колечко мышц, осторожно вводит два пальца, сгибает и разводит, массирует изнутри. Второй рукой обнимает Чезаре за талию, ласкает губами шею, ухо. — Сейчас, сладкий… расслабься… Чезаре выдыхает сквозь зубы, невольно подаётся на пальцы Микелетто, стараясь, чтобы они скользили по нужной точке внутри. Грешники, содомиты… прямо в стенах университета… Эта мысль почему-то вызывает в теле новую волну сладкого жара — и у Борджиа снова вырывается приглушённый стон. — Мне нравится… с тобой грешить… падать… с тобой… люблю… Микелетто… — И мне с тобой нравится… и ночью в постели… и прямо здесь, у стены… я тоже люблю… хороший… ты такой жаркий внутри… и тесный… любимый… — Микелетто шепчет всё, что чувствует в этот момент, легонько прикусывает мочку уха Чезаре, тут же зализывает, вытаскивает пальцы, берёт Чезаре за бёдра, придвигая вплотную к себе; налитый желанием член трётся о промежность, скользит по анусу. Микелетто аккуратно толкается внутрь, на всякий случай зажав Чезаре рот, погружается в желанное тело, замирает, войдя до упора. Чезаре с трудом давит стоны, и Корелья, не отнимая руки от его губ, шепчет в висок: — Тихо, родной, тихо… Всё же не надо, чтобы нас обнаружили… Чезаре отрывисто кивает в знак согласия, подаётся бёдрами назад, насаженный на твердую плоть, сжимает её внутри себя. Теперь уже Микелетто с трудом подавляет низкий стон; придерживает Чезаре за бедро и начинает двигаться долгими, глубокими толчками. Чезаре сладко жмурится, шалея от близости, от члена Микелетто, заполняющего задний проход, растягивающего его до боли, горячей и пряной, словно сдобренное специями вино. Как там им рассказывал один из профессоров — Господь создал мужчин способными получать удовольствие лишь с женщинами, но Дьявол дал им возможность наслаждаться друг другом? Некоторые студенты, слыша это, испуганно крестились — а Чезаре, Микелетто и многие другие с трудом сдерживали смех… Чезаре пытается целовать ладонь Микелетто, глушащую его стоны, легонько царапает зубами уже затвердевшие, несмотря на юный возраст, мозоли от оружия. Выгибается в пояснице, принимая в себя глубже — стройный, гибкий, жаждущий отдаться. — Я бы с тобой… везде… — неразборчиво бормочет он. Тут же захлёбывается новым стоном — и Микелетто плотнее прижимает ладонь к его полуоткрытому рту. Корелья слегка прикусывает Чезаре плечо — зная, что он это любит, и в то же время сдерживая таким образом собственные рвущиеся из груди стоны. Покачивает бёдрами, добавляя любимому приятных ощущений, — отчего приходится плотнее прижать руку к его рту. — И я бы с тобой… тоже везде… с ума сводишь… красивый, горячий… любимый… Свободной рукой Микелетто то придерживает Чезаре за бедро, то ласкает грудь, задевая чувствительные комочки сосков, отчего Борджиа глухо всхлипывает. Проводит ладонью по гибкой спине, перебирает пальцами позвонки, обхватывает одну ягодицу и отводит в сторону, раскрывая Чезаре ещё больше. Погружается в горячее нутро сильными толчками — и постепенно они становятся всё более частыми. Чезаре рвано дышит, всхлипывает в ладонь Микелетто, царапает короткими твёрдыми ногтями кладку стены. Здесь не слышно звуков, наполняющих университет — шума шагов, гула голосов — и воздух полнит только их дыхание и влажные шлепки плоти о плоть, когда Микелетто впечатывается в него бёдрами. Всё тело Борджиа напряжено, как готовая зазвенеть струна; прохладный воздух, задевающий чувствительные соски и прижатый к животу напряжённый член, усиливает возбуждение. — Микелетто… — приглушённо стонет Чезаре и снова подаётся назад, навстречу горячей сладкой волне, поднимающейся от заднего прохода по позвоночнику. — Люблю… когда кусаешь… и царапаешь… Микелетто шальными от страсти глазами оглядывает Чезаре — прогнувшего спину, расставившего ноги, растрёпанная копна кудрявых тёмных волос падает на плечи, влажное дыхание щекочет прижатую ко рту ладонь. — Обожаю… обожаю тебя, Чезаре Борджиа… — Микелетто легко процарапывает дорожку по подмышке Чезаре, надавливает между лопаток, побуждая нагнуться чуть ниже. — Мой, весь мой… Я тебя люблю… с тех пор, как увидел… — горячие губы прижимаются к скуле Чезаре. — Поласкать тебя… там, поласкать?.. Или хочешь подольше?.. — Подольше… помучай… помучай немного… — Чезаре содрогается от наслаждения всем телом, вскидывает руки, упирается ими в стену высоко над головой, подставляя подмышки, открываясь полностью. Пусть берёт всего, пусть владеет… пусть Микелетто владеет им, как он сам однажды будет владеть всем… — Помучаю… помучаю, родной… сладкий… — хрипло шепчет Корелья, плотнее прижимает поднятые руки Чезаре к стене, облизывает сначала одну подмышку, потом вторую. Губы выцеловывают загривок; пальцы оглаживают тело, играют с сосками, зарываются в курчавые волосы в паху — но не трогают член, лишь чувствуют его жар. Микелетто уже сейчас знает, что будет любить Чезаре Борджиа всю свою жизнь, и будто старается найти физическое воплощение этой любви — на языке тела рассказать Чезаре о своих чувствах. Гладит его, не переставая, целует вдоль позвоночника; замедлив толчки, начинает покачивать бёдрами — так, что Чезаре снова захлёбывается стоном, который его телохранитель едва успевает заглушить ладонью. Рука Корельи ложится вокруг талии Чезаре, он прижимает Борджиа спиной к себе; губы ласкают шею, скользят по скуле. — Люблю тебя, слышишь?.. Люблю… — Слышу… слышу… и я тебя… — всхлипывает Чезаре, распластывается по стене, глубоко принимая Микелетто в себя, наслаждаясь их сладостной, невозможной близостью, греховной и святой одновременно. Микелетто играет на его теле, как искусный музыкант на своём инструменте; непостижимым образом у него это получалось с самого начала их отношений… Всё естество Чезаре отзывается мучительной сладостью, и он снова стонет в руку Корельи, понимая, что никому не смог бы довериться так, как ему. Микелетто царапает Чезаре спину, покрывает его лопатки и загривок жаркими поцелуями, гладит по узкому бедру. Его сводят с ума запах и податливость Чезаре — и знание, что такой он только с ним. Корелья прижимает к себе худое гибкое тело, начинает вбиваться в него резкими, глубокими толчками. Шепчет слова любви вперемежку с богохульствами, плоть впечатывается в плоть — и иногда кажется, что даже эти шлепки кто-то может услышать. Где-то в другом конце коридора приглушённо хлопает дверь — возможно, лишь сквозняк, но Микелетто плотнее прижимает ладонь ко рту глотающего подавленные стоны Чезаре и умудряется переместиться с ним чуть дальше от двери, не разъединяясь и почти не сбавляя темпа. — Чезаре… молчи, молчи… я тебя поцеловать хочу… и погладить всего… — Микелетто убирает руку, смотрит в затуманенные, шальные от страсти глаза своего юного господина и накрывает его губы своими, вовлекая в обжигающий поцелуй. Снова начинает гладить Чезаре везде. куда только может дотянуться — ласкает грудь, живот, шею, играет с сосками, тискает бёдра, пробегает пальцами по паху. — Я бы из тебя не вынимал… — бормочет Микелетто, уже почти не соображая, что говорит, но краснея от собственных слов. Тут же гладит плечи Чезаре, словно стараясь смягчить грубость сказанного. — Люблю тебя… люблю, люблю, люблю… — это звучит с каким-то исступлённым надрывом, Корелья гладит волосы Чезаре, зачёсывает назад. Потом скрещивает руки на груди друга, размашисто покачивает бёдрами — Борджиа приходится мучительно-сладко завыть, отчаянно стараясь быть тише. Наконец рука Микелетто скользит вниз, накрывает пах Чезаре, прижатый к животу член, который, кажется, готов взорваться. — Теперь тебя поласкать?.. Поласкать?.. Любимый… — Не вынимай… и я… и я тебя… — выдыхает Чезаре, вздрагивая всем телом от мучительного наслаждения. — Всегда… будешь моим… со мной… — жёсткая ладонь Микелетто ощущается на ноющем от возбуждения, истекающем первыми каплями члене как неземное блаженство (вот только райское ли… может ли быть подобное блаженство в раю?..), и Чезаре лихорадочно кивает: — Поласкай… поласкай, да… — Буду, любимый… никогда тебя не оставлю… Иди сюда… сладкий… — Микелетто обхватывает ладонью плоть Чезаре, начинает отрывисто ласкать, стараясь попадать в такт собственным частым толчкам, жадно целует ухо Борджиа. Снова и снова вторгается в тесный жар чужого тела, чувствуя, что тоже постепенно приближается к грани. Кровь стучит в ушах; наверное, сейчас бы он уже не сразу смог различить шаги, появись они по ту сторону двери, и их могли бы застать… исключить из университета с позором… а может, и нет, может, вес отца Чезаре, дона Родриго, сыграл бы свою роль… Хотя перед старшим Борджиа Микелетто было бы ужасно неловко… плевать, сейчас на все плевать. Хочется лишь сжимать в объятиях сладко вздрагивающего Чезаре, играть руками на его теле — да, будто на музыкальном инструменте. Как-то совсем ещё юная Лукреция пыталась — больше в шутку — обучить его перебирать струны арфы, которую осваивала сама, но вместо красивой лиричной мелодии у него выходил лишь нестройный скрип. Зато ласкать её брата Корелье удавалось не в пример лучше, он будто с самого начала знал его тело, как своё… едва ли не лучше своего. Микелетто чувствует, как к щекам приливает кровь, и шумно дышит в плечо Чезаре. — Давай, хороший мой… хочу с тобой вместе… Ладонь Микелетто едва ощутимо царапает нежную кожу члена, от этого ещё слаще, наслаждение разливается по всему телу Чезаре, перехлёстывает через край — и Борджиа кончает со сдавленным всхлипом, распластавшись по стене, прогибаясь в пояснице и ещё глубже принимая в себя Микелетто. Он тоже не заметил бы, если бы сейчас кто-то вошёл, сорвав хлипкий засов — хотя, вероятно, многие догадываются… и студенты, и почтенные дотторе… когда давешний профессор говорил о содомии, Чезаре даже показалось, что он бросал взгляды на них. Но застать их за грехом до сих пор не застали — да и немногие решатся шпионить за сыном кардинала Борджиа… и немногие решатся шпионить за Микелетто, уже сейчас умеющего смотреть с холодным прищуром, словно решая, заслуживает ли этот человек смерти или не стоит тратить на него время. — Микелетто… — стонет Чезаре, сжимаясь на члене Корельи, и совсем тихо добавляет: — Люблю… — И я… родной, сладкий… — отрывисто шепчет Микелетто, не то кусая, не то облизывая губы, отчаянно давя рвущийся из горла утробный стон. Теснота, пульсирующие мышцы и запах Чезаре доводят и его до грани, он коротко откидывает голову и выплёскивается в глубину тела товарища, слыша, как тот тонко всхлипывает в его объятиях — вспотевший, ещё дрожащий от пережитого удовольствия. Их бёдра по-прежнему прижаты друг к другу, спущенные штаны путаются на лодыжках, дыхание ещё не восстановлено, нос Микелетто зарывается во влажные волосы на затылке Чезаре. Шум крови в ушах только начинает стихать, и они снова различают звук хлопнувшей вдалеке дверь и чей-то смех; похоже, в дальней аудитории закончились занятия. Корелья сгребает Чезаре в охапку, шально поводит бёдрами из стороны в сторону и выскальзывает из так охотно принимавшего его тела. — Пропустим… подождём, пока они пройдут, да? Или успеем раньше их?.. — шепчет он, с улыбкой лизнув Чезаре в ухо. — Подождём… лучше подождём… — непослушными губами шепчет Чезаре, откидываясь на Микелетто, почти повисая в его объятиях. По телу разливается сладкое бессилие, и в то же время почти хочется ещё… но нет, лучше вечером, в спальне, они и так здесь задержались, да и ноги уже не держат… — Вечером… отдамся тебе снова… — Чезаре сползает на пол, утягивая за собой Микелетто, обнимает его за шею, касается губами уха. — Всё время тебя хочу… горячий… мой… — он зарывается пальцами в спутанные рыжие волосы на затылке Микелетто и накрывает губами его губы. Микелетто крепко прижимается губами к приоткрытым, чуть сухим от частого прерывистого дыхания губам Чезаре, целует сладко и глубоко, вылизывая Чезаре рот. — Отдашься… Ты тоже… тоже горячий, очень… — он смотрит в глаза растрёпанного Борджиа и улыбается. Одновременно подтянув штаны, они начинают возиться со шнуровкой. Замирают, когда за дверью слышатся шаги, приглушённые голоса и взрывы смеха — и, кажется, почти перестают дышать, только губы Корельи щекочут висок Чезаре. Когда голоса и топот ног по ступеням наконец стихают, и проходит ещё короткое время тишины, Микелетто поднимается, помогает другу встать, протянув ему руку, за которую Чезаре тут же хватается и сжимает. — Пожалуй, теперь мы в безопасности… — бормочет Микелетто, осторожно отодвигает хлипкий засов, стараясь не греметь. Растрёпанная рыжеволосая голова выглядывает в коридор, оглядывает оба его конца. Вокруг тихо. Микелетто выходит, Чезаре выскальзывает следом. Они смотрят друг на друга — обоих пьянит шальное знание того, что только что произошло между ними, — бессознательно, почти синхронно облизывают губы, ещё хранящие вкус поцелуев, и направляются к лестнице — Чезаре, как всегда, чуть впереди. Спускаясь, Микелетто оглядывает гибкую спину под почти аккуратно заправленной рубашкой и знает, что сегодня после захода солнца она вновь прогнётся под его поцелуями.