За такое не жаль и умереть

Христофоро Кастанеа, граф Касталионский, бросает взгляды на братьев Борджиа — растрёпанных, вспотевших от умелых ласк обхаживающих их девиц, в расшнурованных, сползающих с плеч рубашках — и понимает, что их вид возбуждает его больше, чем все шлюхи борделя. Нет, разумеется, достойный граф не считает себя содомитом. Он ни разу, даже из любопытства, не делил постель с мужчиной. Конечно, порой его взгляд притягивают красивые молодые люди — нет, ни в коем случае не женоподобные юнцы, а только те, кто достоин зваться мужчинами… но ведь это сродни любованию прекрасным произведением искусства. Мысль о том, чтобы вкусить содомского греха, никогда не приходила ему в голову. Однако с тех пор, как его ушей достиг слух (разумеется, об этом судачат лишь шёпотом), что Хуан и Чезаре Борджиа состоят в кровосмесительной связи, он начал думать об этом гораздо чаще, чем следовало бы. Они так красивы… оба. Невозможно, противоестественно красивы — словно два падших ангела, посланных Дьяволом на землю, дабы искушать честных христиан. Хуан чуть выше, чем Чезаре, и шире в плечах — совсем ненамного, но всё же достаточно, чтобы граф Касталионский догадывался, кто из братьев какую роль берёт на себя в постели. В конце концов, Хуан и старше — пусть и всего на год. И к собственному стыду Христофоро начал представлять, как Хуан мог бы брать Чезаре. Нет, он никоим образом не хотел бы оказаться на месте одного из них — но зрелище их соития должно было быть столь прекрасным и жарким… Оно представлялось Христофоро настолько прекрасным, что порой он даже ласкал себя, воображая совокупляющихся братьев Борджиа. Время от времени его охватывали стыд и осознание собственной греховности — но он быстро успокаивал себя, что коль скоро не желает лично принять участие в акте содомии, беспокоиться о своей душе ему нечего. Но всё чаще его начала посещать мысль — вот бы увидеть… хоть раз… Кажется, после этого не жаль было бы и умереть. И когда на днях Хуан и Чезаре подсели к нему в таверне и завели доверительный разговор, по прошествии некоторого времени выпитое вино развязало Христофоро язык — и он задал вопрос, который никогда не сорвался бы с его губ на трезвую голову. Вопрос, правдивы ли слухи об их отношениях. Оба брата ожидаемо напряглись — и на краткий миг Христофоро, несмотря на хмель, успел раскаяться в собственных необдуманных словах. Настроить против себя старших сыновей вице-канцлера Родриго Борджиа — далеко не самый умный поступок. — И многие об этом говорят? — спросил Чезаре, и в его светлых глазах появился блеск стального клинка. — Н-нет, — Христофоро поспешно помотал головой и постарался улыбнуться как можно беспечнее. — Так, досужие россказни римских сплетников… Я просто полюбопытствовал, на правах вашего друга, — мы же друзья? Про себя он мельком подумал, что если братья Борджиа действительно повинны в содомии и кровосмешении, то от него могли бы и не таиться — в конце концов, разве сам он не раскрыл им только что своё участие в заговоре, который любой сочтёт заслуживающей смерти изменой? Хуан и Чезаре быстро переглянулись — и, как показалось Христофоро, подумали о том же. — Друзья, — подтвердил Хуан и широко ухмыльнулся. — Разумеется, друзья. — Так это правда? — не утерпел Христофоро и даже подался вперёд; любопытство пожирало его изнутри. — Или очередные домыслы? Братья снова переглянулись, явно решая, стоит ли ему открыться. — Правда, — хрипловато сказал Чезаре, и Христофоро окатило жаркой волной — в особенности после того, как Хуан, кивнув в подтверждение слов брата, собственническим жестом обнял Чезаре одной рукой за талию. — Проклятье, — вырвалось у Христофоро. Он пьянел всё сильнее — не столько от выпитого, сколько от услышанного. — Вас это смущает, дорогой граф? — Хуан снова ухмыльнулся, продолжая обнимать брата и, кажется, ещё крепче прижав его к себе. — Нет… нет, что вы, конечно, нет, я же не ваш духовник… все мы не без греха… — забормотал Христофоро, и следующие слова вырвались у него сами собой: — Дьявол, я бы полжизни отдал, чтобы это увидеть! Хуан расхохотался так, что на них обернулась половина посетителей таверны. Чезаре тоже рассмеялся, хоть и более сдержанно. — Почему бы и нет? — отсмеявшись, проговорил Хуан и повернулся к Чезаре. — Верно, братишка? Чезаре чуть помедлил. На бледной коже его щёк расцвели красные пятна смущения, и от этого, по мнению Христофоро, он стал ещё красивее. — И в самом деле, почему бы нет, — Чезаре резко повернулся к Христофоро и добавил: — Нам ведь тоже многое о вас известно, верно, граф? Так почему бы вам не узнать кое-что и о нас? Христофоро понимал, что означают эти слова. — Я буду нем, как рыба, — пылко пообещал он, чувствуя, как от охватившего его жара начинает пылать лицо, — должно быть, он покраснел ещё сильнее, чем Чезаре. Неужели… неужели они позволят ему увидеть… — Тогда решено, — подытожил Хуан и наклонился к Христофоро. — Почему бы нам троим не провести ночь в борделе?.. …И вот они здесь, и каждого из них ласкает хорошенькая девица — но Христофоро, хоть сам и позволил доставшейся ему шлюхе себе отсосать, не преминул заметить, что Хуан и Чезаре, принимая ласки девиц и лаская их в ответ, даже не сняли рубашек. Они обещали чуть позже, разогревшись, отослать шлюх и позволить ему увидеть… их соитие. Неужели… неужели он это увидит… то, что уже несколько месяцев грезится ему ночами… — Ну, всё. Ступай, — голос Чезаре отвлекает Христофоро от картин, встающих перед распалённым воображением. Младший из братьев Борджиа коротко и резко машет рукой своей девице, сгоняя её с колен, — и та, несмотря на промелькнувшее на её миловидном личике разочарование, поспешно соскальзывает, подхватывает своё сброшенное на пол платье и, прижав его к груди, исчезает за дверью. Хуан бросает взгляд на брата и, ещё раз напоследок несильно потянув свою шлюху двумя пальцами за сосок, тоже машет ей рукой в сторону двери. Девица, ласкавшая Христофоро, вопросительно взглядывает на него и, получив утвердительный кивок, выбегает следом за своими товарками и плотно притворяет дверь. Христофоро ёрзает на подушках, чувствуя, как в паху снова скапливается тянущий жар, и всё больше волнуясь. Выполнят ли Борджиа своё обещание? Или же сделают вид, что того разговора не было, и они в очередной раз поговорят о деле (проклятье, как же не хочется именно сейчас говорить о деле!) и разойдутся?.. — Давай, иди сюда… — Хуан хлопает себя по коленям, глядя на младшего брата, и только что не облизывается. — Пришла пора исполнить обещанное… Христофоро кусает губы, не смея издать лишний звук. Словно боясь спугнуть мираж, навеянный опиумным дурманом. — Иду… — Чезаре лениво поднимается со своего стула, вальяжной походкой подходит к брату — потный, раскрасневшийся, в расхристанной рубашке. — Исполним… — он забирается к Хуану на колени, обхватывает ладонями его лицо, долго и глубоко целует в губы. — М-м-м… — Хуан жарко, распутно, демонстративно отвечает на поцелуй, наклоняется, запрокидывая Чезаре назад, поддерживая ладонями под спину. Вновь распрямляет, не отрываясь от губ, оглаживает бока и ягодицы, мнёт их. С лёгкой усмешкой смотрит на Христофоро. — Нравится? Хороший у меня брат? Христофоро сглатывает и проводит языком по губам, не в силах произнести ни слова. Чезаре тоже бросает на него насмешливый и в то же время замутнённый страстью взгляд, снова поворачивается к Хуану. — Давай, мой старший брат… возьми меня… — Возьму, братишка… — Хуан стягивает с Чезаре рубашку, широко проводит ладонями по его груди, теребя соски. Берётся за завязки на штанах брата, стягивает их, когда тот чуть привстаёт, распускает штаны на себе, не снимая, лишь высвобождая из плена налитую плоть. Поглаживает бёдра Чезаре, снова целует брата, подносит руку к его губам. — Оближешь, мой сладкий младший брат? — Оближу… — Чезаре вбирает в рот пальцы брата, жадно облизывает, обхватывает ладонью его запястье, поглаживает. Выпускает пальцы изо рта, высовывает язык, облизывает их уже более напоказ. Христофоро жадно наблюдает за этим действием. Хуан смотрит на Чезаре шальными глазами, глухо и коротко стонет, снова бросает короткий взгляд на Христофоро. Прихватывает зубами подбородок Чезаре, чуть царапает. Ныряет рукой брату промеж бёдер, гладит ложбинку между ягодиц, аккуратно погружает два пальца в нутро Чезаре, одновременно целуя его в шею. Чезаре откидывает голову, подставляясь под поцелуи, вцепляется в плечи Хуана, насаживается на его пальцы до костяшек. Переводит взгляд на Христофоро, смотрит дымчато-хрустальными глазами — сейчас в них нет и намёка на блеск стали. — Мне нравится… когда он меня берёт… мой старший брат… нравится ему отдаваться… Борджиа… может принадлежать только Борджиа… — хрипловато говорит он, ёрзая на пальцах Хуана. — А мне… — эхом вторит Хуан, — нравится его брать… он внутри такой узкий, упругий и жаркий… податливый… Да, только Борджиа… — он широко лижет горло Чезаре, не сводя глаз с Христофоро, трахает брата пальцами, добавляя третий, растягивает. Вытаскивает, подхватывает Чезаре под бёдра. — Иди сюда, брат… иди на клинок, который ты так любишь… — На этот клинок… я готов насаживаться сколько угодно… — Чезаре чуть приподнимается и, сильнее сжав пальцы на плечах Хуана, медленно опускается на его набухший член, позволяя ему полностью исчезнуть между белыми ягодицами. Даже не пытаясь сдержаться, громко стонет, тоже смотрит на Христофоро. — Он большой, мой брат… с ним каждый раз… как впервые… каждый раз немного больно… но мне так даже больше нравится… я люблю… люблю боль… — он снова приподнимается и опять опускается на член Хуана. — Давай, брат… покажи, как сильно ты меня хочешь… Христофоро шумно сглатывает, почти совсем забыв, как дышать. Видит, как Хуан подаётся бедрами вверх, в самую глубину тела брата, гладит его плечи, ключицы, грудь. — Он такой тесный внутри, так сжимает мой член своей упругой задницей… — от слов Хуана Христофоро едва удерживается, чтобы не застонать следом за Чезаре. — Мой брат всегда готов меня принять… Покажу… покажу, братишка… — Хуан тискает и гладит Чезаре, шлёпает по ягодицам, приподнимает и опускает на свою плоть, широко раскачиваясь на лежанке; покрывает лицо брата жаркими поцелуями. — Да… ударь ещё, Хуан… — стонет Чезаре, ёрзает на бёдрах брата, растягиваясь сильнее. Забирается ладонями под рубаху Хуана, гладит спину, царапает её короткими ногтями. — Знаете, граф… — по искажённому желанием лицу Чезаре пробегает ухмылка, — мой брат трахает меня почти каждый день… во всех позах… и в зад, и в рот… и каждого, кто вздумал бы об этом сплетничать, ждала бы мучительная смерть… Хуан от души бьёт по заду Чезаре, насаживая его на себя чуть более резко. — Очень мучительная смерть… — ухмыляется он, часто дыша. — Мне нравится засыпать, прижимаясь пахом к растраханному заду Чезаре, из которого понемногу вытекает моё семя… Вам нравится то, что вы видите, граф?.. Отвечайте же… — Д-да… да, очень нравится… — сдавленным, хриплым голосом подтверждает Христофоро, закашливается, нервно ёрзает, не решаясь потянуться рукой к своему паху, — хотя член напрягся уже до боли. Ещё больше ему хочется подойти к братьям, коснуться хотя бы одного из них… а лучше обоих… пусть даже за это придётся гореть в аду — ему уже всё равно… Но он слишком хорошо понимает — ему позволили посмотреть, а не принять участие. Чезаре отзывается низким смехом, тут же захлёбывается в новом стоне. — И я люблю… засыпать, чувствуя его объятия… объятия моего брата… засыпать перемазанным в семени… Хуан сгребает Чезаре, двигает бёдрами резче, оглаживает ладонью грудь и живот брата, пробегает пальцами по его паху, по напряжённой плоти. — Так что, дорогой Христофоро, когда в следующий раз придёте на его проповедь, будете знать, что накануне я трахал его, и вид у моего брата был далеко не такой благостный… а растрёпанный и бесстыдный… — Хуан впивается поцелуем в губы Чезаре. — Знание об этом будет только вашей привилегией, ведь правда? — Да… — снова повторяет дрожащим голосом Христофоро; теперь ему хочется осенить себя крестным знамением. Он всё-таки начинает поглаживать свой пах, глядя на то, как Чезаре стонет и извивается на коленях Хуана, как они страстно целуются. Теперь он и вправду не сможет спокойно прийти на проповедь молодого архиепископа Борджиа… Чезаре скользит полуоткрытыми губами по щеке брата, касается кожи языком. — А это… — младший Борджиа резко сдёргивает с себя и так уже едва державшуюся на плечах рубаху, демонстрируя покрытую рубцами стройную спину, — а это моё искупление… за то, что делаем мы с братом… Христофоро не в силах ответить. Подойти бы, провести по рубцам ладонью… — А моя спина чиста… — Хуан усмехается. — Мне нет искупления… и прощения… Брат молится за нас обоих… — он ласкает пальцами шрамы Чезаре, будто играет на музыкальном инструменте, и Христофоро безумно хочется последовать его примеру. — Да… за нас обоих… — подтверждает Чезаре, стонет под ласками брата, стягивает рубаху и с его плеч, демонстрируя Христофоро чистую спину. — Давай, брат… оттрахай меня… чтобы ходил с трудом… — Оттрахаю… иди сюда… — Хуан крепче уцепляется за бёдра Чезаре и, чуть откинувшись назад, начинает вколачиваться в него частыми толчками. Плоть смачно шлёпается о плоть. — Так, братишка?.. Так ты любишь? — Да… да, так… — стонет Чезаре, сладко всхлипывает при каждом толчке брата, трётся напряжённым членом о его живот. Медленно поворачивается к Христофоро. — Мне… когда я с ним… нипочём и рай, и ад… Хуан растирает исполосованную шрамами спину Чезаре, чуть царапает ногтями, притягивает брата за загривок, наклоняет к себе, продолжая вбиваться в него. — И мне с тобой… — он шепчет эти слова Чезаре на ухо, но достаточно громко, чтобы Христофоро слышал. — И мне с тобой, мой возлюбленный брат… Чезаре крепче сжимает брата коленями, стонет громче в ответ на его последние слова, выгибается под прикосновениями. — Вы никогда… не видели такого… граф… верно?.. — Никогда… — завороженно произносит Христофоро, продолжая исступлённо ласкать себя, не отрывая взгляда от братьев — дьявол, это ещё прекраснее, чем он представлял в своих самых жарких фантазиях… — Вы оба… прекрасны… — последние слова помимо воли срываются с его губ. Хуан обхватывает ладонью плоть брата, слегка тянет. — Поласкать тебя… поласкать, как наш друг сейчас ласкает себя?.. — Да… поласкать… так и поласкать… — Чезаре подаётся в руку брата, сильнее насаживается на его член, трётся ягодицами о бёдра. — Пусть… он увидит, как я выплеснусь в твою руку… а ты — в меня… — Да… пусть увидит… — Хуан начинает отрывисто ласкать член брата, не стараясь попасть в ритм собственных толчков, теребит большим пальцем головку. — Братик… мой ненасытный брат… — Ненасытный… не могу тобой насытиться… — Чезаре начинает беспорядочно целовать лицо Хуана, лижет шею, уже даже не поглядывая на Христофоро. Впрочем, тому всё равно — ему главное, что он сам продолжает видеть бесстыдное и прекрасное совокупление двух братьев. — Брат… мой возлюбленный брат… — Хуан отвечает на поцелуи, грубо мнёт ягодицу Чезаре, трётся щекой о его щеку. Он тоже уже не смотрит на Христофоро. — Да, так… люблю… когда ты оставляешь синяки… я ношу их потом с гордостью… с большей гордостью, чем следы от собственной плети… — Чезаре гладит спину и плечи Хуана, прижимается грудью к груди. Он явно уже изнывает от жажды разрядки. — Тогда я оставлю на тебе много отметин… — Хуан царапает ногтями ягодицу Чезаре, прикусывает его плечо. — Обожаю тебя тискать… Какой ты сладкий… мокрый, растраханный… давай, покажи нашему гостю, как ты кончаешь… может, мы кончим все трое… — он лижет Чезаре ухо, прогибая спипу под лаской. — Да… да, все трое… ещё немного, Хуан… ещё чуть-чуть… я сейчас… — бормочет Чезаре. Подставляет ушную раковину под ласки, вздрагивает всем телом в преддверии экстаза. — Да, давай, маленький… хочу тебя… хочу, чтоб ты разрядился… — Хуан трахает языком ухо Чезаре, периодически смачно облизывая, двигает бёдрами часто и мелко, щекочет пальцем отверстие в головке. — Мой хороший братик… Христофоро почему-то уверен, что в другое время Чезаре Борджиа мог бы на подобные ласковые слова и разозлиться — в конце концов, между ним и Хуаном тоже далеко не всегда царит согласие… даже если всегда царит страсть. Но сейчас Чезаре только содрогается от слов брата всем телом — и выплёскивается в его руку, сжимается на члене, вцепляется в плечи до синяков. — Хуан… брат… — выдыхает Чезаре и роняет голову брату на плечо. — Да… да, хороший… так… да… — бормочет Хуан, крепко прижав брата к себе, ещё несколько раз врезается в его нутро — как же оно должно пульсировать после пережитого наслаждения, невольно думает Христофоро, — и выплёскивается в глубину тела Чезаре, хрипло, по-животному простонав и запрокинув голову. Чезаре приглушённо стонет в шею брата, и этот звук окончательно доводит Христофоро до края — он сжимает зубы и тихо кончает в собственную руку, боясь лишним словом спугнуть прекрасное зрелище. — Вам понравилось… дорогой Христофоро?.. — Хуан всё ещё обнимает обмякшего Чезаре, даже не пытающегося поднять голову. — Более… более чем, — голос Христофоро похож на хриплое воронье карканье, но дар речи снова к нему вернулся. — Тогда… — Чезаре наконец выпрямляется, с лёгкой гримасой, заставляющей Христофоро снова прикусить губу, поднимается с колен брата. Начинает натягивать штаны, даже не потрудившись стереть подтекающее по бёдрам семя. — Тогда, думаю, нам стоит выпить ещё вина и поговорить о деле… а потом, с вашего позволения, мы с братом вас покинем — но чтобы вы не скучали, пригласим сюда всех троих прелестниц, которые тоже скучают сейчас в соседней комнате… Христофоро отрывисто кивает. Он предпочёл бы ещё раз полюбоваться их соитием, он уверен, что этой ночью Хуан возьмёт Чезаре ещё самое меньшее раз — но братья явно хотят, чтобы при следующем их акте любви свидетелей не было. Что ж, печалиться он не будет. Один раз он зрелищем их совокупления уже насладился — и, возможно, как-нибудь они позволят ему снова понаблюдать. А сегодня его вполне устроят шлюхи. И да, все трое — слишком уж он распалился, глядя на Хуана и Чезаре Борджиа.

***

— Наш дорогой граф едва не отдал Богу душу от восхищения, — Чезаре хрипловато смеётся, когда они с Хуаном уходят по коридору борделя достаточно далеко от комнаты, где остались Христофоро Кастанеа и вновь присоединившиеся к нему шлюхи. Рука Хуана всё ещё обвивает талию Чезаре, но младший Борджиа не пытается её сбросить. — Скоро он в любом случае её отдаст, — Хуан фыркает, быстро оглядывается по сторонам и, убедившись, что коридор пуст, толкает Чезаре к стене и лезет руками под его незаправленную в штаны рубашку. — Участие в подобном заговоре карается смертью… так что пусть радуется, что ему позволили насладиться напоследок… — он наклоняется и прижимается губами к шее брата, к бьющейся под тонкой белой кожей голубоватой жилке. — Карается, — подтверждает Чезаре и тут же коротко стонет. — Дьявол, Хуан, не здесь же!.. Кто угодно может выйти в коридор и… — А пусть бы, — Хуан широко проводит по шее Чезаре языком и с ухмылкой, нехотя отстраняется. — Пусть бы все видели… — Все и так судачат, — Чезаре вздыхает, хмурится — он тоже недоволен, что ласки пришлось прервать, — и начинает заправлять рубашку в штаны. — Кастанеа будет молчать… и он в любом случае уже считай что не жилец… но всем сплетникам мы заткнуть рты не сможем. — Как бы Кастанеа не передумал молчать, оказавшись на эшафоте, — Хуан тоже сдвигает брови, и ухмылка сползает с его лица. — Разумеется, веса официального обвинения его слова не возымеют, но… — Надо будет сделать так, чтобы на эшафоте он заговорить не мог, — Чезаре вцепляется в рубашку брата, приближает лицо совсем близко к его лицу; сейчас в светлых глазах младшего из братьев снова блестит сталь. — Ты понимаешь, да? Лишённые языка не говорят… — Верно, братишка, — Хуан снова ухмыляется и, не удержавшись, быстро целует Чезаре в подбородок. — Не говорят. — Да. Сейчас то, что он знает о нашей связи, даёт ему уверенность, что мы ему доверяем… но потом надо будет лишить его возможности опорочить напоследок имя Борджиа. — Лишим, — Хуан кладёт руки брату на бёдра и резко дёргает его на себя, крепко впечатывая пахом в пах. — Непременно лишим… Но, может, хватит уже о государственных делах, а, братишка? Чувствуешь, как я тебя хочу? Мне было мало… — И кто из нас ненасытный? — Чезаре пытается шутить, но в то же время крепче вжимается в брата, трётся о него, совершенно не желая отстраняться. — Хотя мне тоже… — он на миг прикрывает глаза и судорожно выдыхает сквозь зубы, — мне тоже было мало. — Тогда предлагаю уединиться в моих покоях, — руки Хуана поднимаются чуть выше, сжимают ягодицы Чезаре. — Прихватить ещё вина, запереться на засов и доказать друг другу, что нам было мало. — Да, — Чезаре обхватывает ладонями голову брата и целует его в губы — коротко и крепко. — Пошли. Пошли скорее. — Невтерпёж, а, братишка?.. — Кто бы говорил… у самого колом стоит… Они смеются в унисон и, обнявшись — так, будто просто немного переборщили с вином, — вдвоём покидают бордель.