возвращаться домой

В колледже Вриске кажется, что стены в комнате общежития сдвигаются вокруг, давят на нее, что потолок с каждым днем оседает все ниже, а соседка из-за своей слепоты ни хрена не замечает и умрет в счастливом неведении, если их вдруг прихлопнет. Вриска дышит ночной прохладой, облизывает пересохшие губы, Терези сзади требует закрыть окно, и Вриска мстительно распахивает его еще шире прежде, чем лечь в постель. Утром у нее нет сил оторвать себя от подушки, нет желания идти на скучные лекции по специальности, которая ей не нравилась никогда («милая, иногда тебе просто приходится делать вещи, которые должны быть сделаны, независимо от желаний» звучит в ее голове уставший голос матери, но Вриска — человек-импульс, и раз ей не хочется идти на учебу, значит, ноги ее там не будет), вечером Терези вихрем проносится по комнате и утаскивает Вриску на вечеринку под предлогом развеяться. Музыка бьет по ушам, дешевый алкоголь проливается из картонного стаканчика ей на пальцы, когда незнакомый парень на инвалидной коляске задевает ее случайно и тут же рассыпается в неловких извинениях, неуверенно мычит в серединах фраз, а Вриска все не может разглядеть его лицо: оно теряет характерные черты, разваливается на логичные составляющие (Вриска знает, что у него точно есть глаза, нос и рот, но они никак не приобретут целостность), и он разговаривает так отвратительно заискивающе заикаясь, что она не находит идеи лучше, чем подобрать брошенную кем-то биту и врезать ей в это сплошное безликое месиво. Терези захлебывается лающим смехом, рассказывая, как Таврос собирал зубы по всей площадке и залил все вокруг кровью. На лице Терези Вриска четко видит только красные стекла очков, и ей снова нечем дышать. Плевать на возможную истерику Аранеи, Вриска уезжает домой. Рюкзак оттягивает плечо, станция, где она выходит, пустая и темная, горит одинокий фонарь около невысокого здания, транспорт не ходит, и на улицах тишина; Вриска задумывается, как их город умудрился за пару лет превратиться в призрака. Дома ее, конечно, не ждут. — О, — произносит отец и замолкает, словно ему совсем нечего сказать дочери спустя столько времени. — Подожди, притормози на секундочку, а то я не успеваю оценить такое количество бурных восторгов по поводу моего приезда, — едко отвечает она и уходит к себе наверх. Спасибо и на том, что ее комнату не сдали в аренду в ее отсутствие или не распродали вещи на какой-нибудь сезонной гаражной распродаже. На следующий день за утренним кофе Аранея осуждающе поджимает губы, трогает цепочки своих очков и смотрит на Вриску поверх оправы с немым укором: у нее слишком много слов, и она пытается подобрать подходящие, чтобы достучаться до Вриски. — Не подумай, что мы не рады, что ты вернулась домой, но, милая... Вриска сбегает из-за стола, не дослушав. Иррациональное удушливое ощущение, преследовавшее ее в колледже, отступает перед залитыми солнцем привычными с детства улицами, перед соседями, которые неодобрительно щурятся в ее сторону, узнавая, — Вриска насмешливо машет им сорванным с чужой клумбы цветком, — перед перспективой увидеть школьных друзей. Ну, при условии, что они остались. И в городе, и ее друзьями, она имеет в виду. Надо было спросить у матери, не в курсе ли она, где сейчас Дирк, но ей неохота в очередной раз выслушивать ее нотации на тему упущенных возможностей и учебы, поэтому она решает просто побродить по толпящимся с правой стороны улицы магазинчикам, и в первом же сталкивается с Арадией. Арадия стоит за прилавком, пересчитывая деньги и делая пометки в тетради, у нее равнодушный взгляд, которым она мажет по Вриске, облупившийся бордовый лак на ногтях и остриженные по плечи волосы. Когда они виделись последний раз, Арадия была на пару градусов жизнерадостнее, не настолько заебанная («вот что делает с людьми эта ваша взрослая жизнь», мысленно кривится Вриска) и с копной длинных непослушных волос. Бордовый лак остался чем-то вроде константы. — Привет, — произносит Вриска. — Не знала, что ты работаешь, хотя неудивительно, это же магазин твоей матери. — Мертвой матери, — поправляет ее Арадия, и Вриске совершенно некомфортно с такой ее версией, она ее откровенно бесит. — И, ну, знаешь, Серкет, некоторым необходимо на что-то жить. Ты разве не в колледже? Вриска улыбается криво. — Нахуй колледж, меня от него тошнит. Ну, знаешь, Мегидо, не все хотят въебывать в том, что они ненавидят. Будь осуждение осязаемым, Вриске бы понадобился экскаватор с ковшом побольше, из тех строительных, чтобы выкопать себя из него. Поэтому она сворачивает этот неуместный разговор и спрашивает про Дирка. Арадия фыркает, ведет плечом и цедит сквозь зубы, мол, он работает диджеем на ночных сменах в клубе. Вриска удивленно моргает: с каких пор у них здесь есть клубы и кто в них ходит вообще? Клуб действительно находится через дорогу, на другом конце улице в нише между домами, возле входа торчит стайка подростков, и Вриска неожиданно чувствует себя старой на фоне их. В обед делать тут нечего, но бесцельно ждать ночи глупо, и Вриска идет до трехэтажного кирпичного дома, стоит, задрав голову, заходит внутрь. Возле лифта висит список фамилий, и рядом с неровно нацарапанным «Страйдер» выведено другими чернилами «Инглиш». Вриска помнит Инглиша, он учился в параллельном с ними классе, в какой-то степени был аутсайдером, весь погруженный в идиотские фильмы и зацикленный на идее авантюр с приключениями, и Дирк в какой-то момент начал таскаться за ним, не делая попыток заговорить. Дирк считал его нелепые интересы достаточно милыми, но сам в них втянуться не смог даже во имя иронии. Вриска жмет кнопку вызова и отдергивает руку, потому что палец ужаливает электрическим разрядом. — Слушаю, — раздается с помехами из динамика; Вриска узнает Дирка. — Угадываешь с первого раза — получаешь возможность пойти со мной потусить. Как в старые добрые. — ...Вриска? — Бинго, — она подмигивает динамику и едет на лифте до третьего этажа. Дирк как будто не изменился совсем, разве что выше стал, а так те же анимешные очки, та же дурацкая укладка, то же непроницаемое-выражение-лица-по-настоящему-крутого-парня, и это ставит окончательную точку в измененном восприятии Вриской родного города: она вернулась домой. Как будто не было двух лет молчания, как будто еще вчера они сидели допоздна в Donkin' Donuts и спорили, кто сможет съесть больше. Вриска почти всегда выигрывала. Она рассказывает про колледж, не вдаваясь в подробности, про Терези, про Тавроса, которому, наверное, пришлось купить себе новую челюсть, про то, как ее внезапно выбесили перемены в Арадии. Дирк трет щеку ладонью и говорит, что с ее отъезда многое вроде как изменилось. Что у Арадии умерла мать, и все заботы о бизнесе легли на нее, что теперь Дирк серьезно встречается с Джейком и кроме работы ни хрена не видит, что половину мест, где они раньше бывали, закрыли или снесли. «Тут вообще-то и делать нечего, Врис», продолжает он, «но ты приехала, и по-моему это реально клево». — Преступления? — предлагает она. — Преступления, — серьезно кивает Дирк.  Стекло трескается под монтировкой, со звоном осыпается на асфальт и во внутрь, крошевом оседая на столике и диванах возле окна, и Вриска топчет осколки своими армейскими ботинками, размахивается еще, выбивая остатки стекла из рамы; Дирк заводит байк за угол, чтобы не было заметно с дороги, и перепрыгивает через подоконник. Внутри пыльно и почти пусто, стоят всего несколько столиков, стойка для заказов с покосившимся баннером сверху и автомат, где раньше наливали напитки, сбоку. — Джейк убьет меня, если узнает, — Дирк стряхивает пыль с дальнего дивана и падает на него. — Он называет это вандализмом и не одобряет, я, типа, обещал прекратить и прекратил, но один раз-то можно. И технически это не вандализм, этим местом давно никто не владеет, про него скорее всего все забыли уже. — Не ссы, не узнает, если сам нас не спалишь, — Вриска усаживается на стол, упирается ступнями в диван возле Дирка, и роется в карманах куртки, доставая свернутую бумажку. Щелкает зажигалкой, и бумага потрескивает, прогорает немного, и Вриска затягивается, задерживая липкий дым в легких. — Я успел отвыкнуть, что ты таскаешь с собой траву всегда и везде, — он зажимает губами самокрутку, которую ему передала Вриска, и откидывается на спинку дивана. Дым дерет горло и щекочет легкие, кончики пальцев уже покалывает, и спустя несколько затяжек Вриска наконец расслабляется, а Дирку кажется, что все его нервные тики обострились разом и что руки трясутся, как у больного паркинсонизмом. Время растягивается и расслаивается, Дирку хочется сравнить его с мягкой жвачкой, но язык не слушается и не складывает слова в предложения. Дирк думает, может, проблема в том, что его мысли скачут быстрее, чем он успевает их достойно оформить. — Скачут, — невпопад говорит он. — Как лошадь или, мать их, целый табун лошадей. Вриска давится дымом от смеха и слегка толкает его ботинком в колено, сползает со стола, едва не завалившись на Дирка, и прислоняется к его плечу. Дирка это устраивает — Вриска входит в тот самый вип-лист людей, от чьих прикосновений он не шарахается моментально. — Почему ты бросила колледж? — Он меня заебал. — Аргумент принимается, господа присяжные, дело закрыто. Дирк уважает чужое право выбора, и раз Вриска решила, что так правильно, значит, ему остается только согласиться с ней в этом. Принцип невмешательства или как-то так. Когда они едут обратно, Вриска обхватывает его крепко за пояс, редкие деревья смазываются в полосу, поэтому она закрывает глаза. У нее все еще кружится голова от травы, и на пару секунд вдруг кажется, что Дирк под ее ладонями крошится на стеклянные осколки, распарывает ей кожу до крови, и она почти выпускает его футболку из пальцев, вовремя резко одумываясь и наоборот сжимая их до побелевших костяшек. Может, не стоило накуриваться, учитывая, что крыша еще раньше начала ехать сама по себе. Человек-импульс, напоминает себе Вриска. Дирк довозит ее до нужного поворота, тормозит на углу и оборачивается, спрашивая, все ли в порядке. — Все охуенно, на десять из десяти, — Вриска слезает с байка, хлопает его по плечу и говорит, что они еще увидятся. Дирк отвечает: — Тебе стоит прийти на репетицию нашей группы в качестве нашего бас-гитариста, окей? А потом уезжает. Вриска отключается едва ли не в ту же минуту, когда зарывается с головой в одеяло, и этой ночью ей снится, что она теряет руку и глаз, ей снятся много-много трупов и полупрозрачные силуэты, тянущие конечности к ней: Вриску затапливает всепоглощающим отвращением. Ей снится Дирк, который истекает кровью на крыше, Дирк, который лишается головы, Дирк, который собран из неаккуратных обрывков себя самого. Дирк, умирающий раз за разом. Вриска не видит его лица.