***
Вечер 14 апреля. «Завтра в 19:00 можете прийти ко мне, кто не может просьба отписаться». Отправить нескольким. Блат Хата. Отправить. Оператор: ваше сообщение отправлено. «Ну и отлично», — подумал Вася и пошёл дальше убираться, завтра же туса, а если что-то пропадёт или будет срач — его на расстрел сразу отправят.***
15 апреля. Пасха. С самого утра у Васи не было настроения. Он понимал, что что-то произойдёт сегодня, но что именно не известно и от осознания этого становилось ещё хуже. К пяти вечера всё готово. И вскоре стали приходить его друзья. Прошло 2 часа с начала тусы и только сейчас, когда Вася закидался в достаточном количестве, его отпустило. В квартире стоял стойкий запах алкоголя, наркотиков и насвая и на все колонки играла музыка. Кто-то танцевал, кто-то целовался, кто-то просто пил или курил. Кто-то устроил разборки, хозяин хаты пытался разобраться, но всё тщетно. Плюнув на это дело, он сел на кресло и закурил сигарету. Тут кто-то сзади слегка приобнял его за плечи. — Ты чего такой напряженный? — прошептал этот кто-то, и Вася сразу его узнал — Артём. — Я в порядке, — ответил Василий. — Ну да, конечно. Одна рука Тёмы скользнула куда-то вниз, другой рукой повернул друга лицом к себе и слегка поцеловал. — Ты что творишь?! — отстранившись, прокричал Вася. — Ну, тихо, тихо. Не кричи. Да и ещё. Признайся, тебе понравилось? — с ухмылкой на лице ответил Тёма. Вася встал за очередной бутылкой. Сзади к нему подошёл друг. Он начал целовать шею Васи и слегка покусывать нежную кожу, в то время, как его руки уже хозяйничали под футболкой друга. Вася уж было хотел ударить друга за такие вещи, но ему это реально нравилось, поэтому, томно выдохнув, он взял друга за запястье и повел в свою комнату. — Чёртов развратник, ты что творишь?! — приложив к горлу друга нож, спросил Вася. — Не знаю, это, наверное, алкоголь в голову ударил, — попытался оправдаться Артём. В комнате повисла тишина. Её нарушил Тёма, уставший от такой нагнетающей тишины и пристального взгляда друга. — Ладно, ладно. Я тебя люблю! И уже давно… Я хотел признаться, но боялся, что ты не поймёшь, и я снова останусь один. Поэтому решил сейчас сделать, в провальном случае я, скорее всего, на крышу… Он не успел договорить, потому что его губы накрыли друга губы. Взяв за талию друга, Вася положил его на кровать и склонился над ним. Заметив вопросительный взгляд друга, Василий усмехнулся: — На самом деле я думал, что у меня любовь не взаимная. — Но оказалась более чем взаимной, — слегка улыбнувшись, ответил Тёма. Его била легка дрожь от осознания происходящего и того, что сегодня пасха, а они тут такие грешники, и, конечно же, из-за чертовой паузы. Каждый из них медлил, потому что боялись сделать что-то не так и потерять друг друга навсегда. Но вскоре на них не осталось футболок, друг ласкал его торс, оставляя влажные дорожки поцелуев, и кое-где засасывая нежную кожу, от чего в комнате были слышны сдавленные стоны. Далее с друзей слетели штаны, от чего Тёма закрыл лицо подушкой. — Не закрывайся, малыш. Ты сейчас такой милый, впрочем, как и всегда, — попытался подбодрить его Василий, но так как его возлюбленный ещё больше засмущался (это было очевидно), он продолжил начатое. Добравшись до маленького друга Тёмы, Василий нежно стал играть с ним, от чего парнишка выгнулся до невозможности сильно, тем самым открывая шикарный вид другу. Через некоторое время Вася вошёл в друга, продолжая целовать и засасывать нежную кожу торса и губ. Всю ночь они подавляли в каждом из них смущение и вызывали ещё большую страсть. — А знаешь, милый, мы грешники. И дело не в этой ночи, а в том, когда всё это было, — констатировал факт Тёма. — В смысле? — Ну, пасха же была… — Это всё ты виноват, малыш, — сказал Василий. — От чего я-то? — удивился Артём. — Признался бы в другой день, то не в такой степени грешниками были бы. А впрочем, тебя это волнует? Ты же никогда не был верующим. — Ну, просто это весело — рушить все эти верования. Мальчики рассмеялись и уснули в обнимку. Вот так на пасху мальчики стали главными грешниками этого праздника, и удивительно, что никто из блатных не заметил их отсутствия и, тем более, стонов, доносившихся из комнаты хозяина хаты.