Вкус вишни

Сквозь толщу льда, разделившую нас, я явственно почувствовал тепло его тонких пальцев, похожих на скелет, едва обтянутый кожей, обычно так ярко сиявшей на солнце… а от воды казалась она теперь синей, мертвенно синей. Две мужские фигуры в полумраке закружились в танце. Поначалу это было похоже на балетные па, исполняемые невпопад. Взмывались вверх идеально окантованные мглой руки, за ними следовало все тело, пируэт, бесстрастные лица и полузакрытые глаза. какой странный сон。 у одного из них твои пальцы. точно… Точно твои. Эти пальцы… как быстро они скользили от буквы к букве печатной машинки, свободно играя словами. Замечательнейшие вещи писало его сердце. В стенах теплого кабинета, исполненного пряным запахом Плисецкого, его слова ласкали мой слух и склоняли к правде, истинной правде, но меж тем, нам нельзя было забывать, что это могло существовать лишь только в комнатке четыре на четыре. Вся эта честность, на самом деле — тотальная ложь, захватившая власть, покорила страны и нас и нас вместе с ними. Теперь они исполняют танго, но так, будто с каждой секундой желание ударить друг друга все навязчивее. Виктор резко мотнул головой, стараясь заставить мысли разлететься и перестать бить своим ядом по вискам, пуская его все дальше, по сосудам и к сердцу. Меж тем его взгляд потонул в подсознании и отчетливо рисовал пред ним рельефы тела Юрия, очерченные светом и отшлифованные природой. Улыбку этого застенчивого романтика, краску на слегка впалых щеках и дрожь алых, по-женски пухлых губ, отдающих ароматом чая, что подавали на завтрак. Слуха перестал касаться вой ветра — тихие стоны Плисецкого восставали в подсознании, напоминая сладкую ночь перед трагедией. Ту порывистую страсть, заглушившую в них разум, робкие поцелуи, осторожные движения и хриплый, едва слышный шепот… Он помнил это. Каждую ночь он видел пред собой его лицо, его острые ключицы, его белую кожу и мягкие светлые волосы. В этом мальчишке, в этом глупом мальчишке, все было по-семейному родным, теплым, знакомым… в этих на удивление крепких руках был неприсущий этому замороженному фашизмом месту жар. В этих, цвета льда с замерзшей зеленью, глазах истинного арийца кричала правда, а в ту ночь впервые затрещала угольками страсть, готовая стать огнем. Рука одного из танцующих во мраке сознания мужчин словно невзначай скользнула вдоль линии скул другого; их взгляды сцепились в каком-то визуальном поцелуе. Виктор улыбнулся своему искаженному рябью в реке отражению. Огнем. Брошенной в воду горящей веткой прекрасной вишни казался Виктору Юрио… Вишни. -Твои губы на вкус, как вишня в бабушкином саду, — прикусив нижнюю губу, прошептал Плисецкий, прижимая к себе огненно-горячее тело Никифорова. -Спи, метафорист. Юрий тихо усмехнулся, смотря в потолок и так засыпая, забывая про тот идеологический плен, что сковал его жизнь с самого рождения. Снова танец. Мрак исчез, рассеялся, уступая белизне кожи одного из мужчин. Это был точно ты, Юрио. Он лежал на полу, смотря на нависшего над ним партнера. Тот держал его за шею, взглядом лаская, а руку сжимая непроизвольно все сильнее；от боли сжались его челюсти, а губы судорожно тряслись. вздохнул по своей привычке вздыхать и прыгнул в толщу воды, которая не так давно украла у него Юрио и любовь, при этом спасла незаслуженно посланного в ад ангела. «Последним, что мелькнуло перед его глазами, были его глаза. Пальцев ощутимо коснулось родное, как прежде, тепло. И сквозь пресно-холодную толщу пробилась слеза, По тому, кого раньше все той же рекой унесло. Но едва ли ее за это возможно винить, За смерть любимых и чувственных глаз. Вина лишь на тех, кто готов был мгновенно убить За пару свободных и искренне поданных фраз.» Закостенелые пальцы медленно разжались и отпустили тонкую шею. Тихий стук от упавшей на паркет головы. Скрип открывающегося окна, подоконника, рамы. Свист ветра… Тишина. И, Кажется, Запах вишни.