Пожалуйста, не умирай, или мне придётся тоже. З.
В воздухе одуряюще пахнет свежими цветами, только что из магазина, ветер треплет траурные ленты на венках, гнёт тонкие зелёные стебли только что посаженных тюльпанов. Гвен не любила тюльпаны, почему-то думает Питер, но возразить не решается. Их посадила её мама. Небо бирюзово-голубое, чертовски жарко, под рубашкой с Питера стекает уже сотый пот, но с севера на кладбище несутся чёрные жирные тучи, собираясь утопить город в слезах. Именно то, что сейчас нужно. Мимо проходит миссис Стейси с сыновьями, бросает на него короткий взгляд, и сердце у Питера сжимается до крошечных размеров, физически становится больно внутри, хоть вой. Её глаза похожи на глаза Гвен, только полные слёз и в уголках залегли морщины. Раз морщинка, тянущаяся через весь висок к поседевшим прядям, — умер муж, два морщинка — умерла дочь. Кладбище пустеет стремительно, Питер и тётя Мэй остаются одни. Она сжимает его пальцы крепкой стальной хваткой, будто боится, что без этого Питер растворится в воздухе. Она смотрит на него, словно бы спрашивая, ну может уже пойдём или оставить тебя ненадолго? Питер не двигается, словно у него ноги прибиты к земле. Первая капля дождя падает на надгробие Гвен безобразным мокрым пятном. Тётя Мэй снова дёргает его за рукав, но, не дождавшись ответа, отступает, шаг, ещё шаг, растерянный взгляд за спину Питера, кивок. Племянник слишком погружён в свои мрачные мысли, что не замечает, как рука Старка мягко ложится ему на плечо, чуть сжимает грубую чёрную ткань пиджака. Тони едва слышно вздыхает, вторая капля дождя падает ему на стекло очков и стекает на щёку. Он силится подобрать правильные слова, но в голову ничего, как назло, не приходит. Он автоматически треплет Питера за плечо, внимательно вглядываясь в его абсолютно пустое лицо, лишь красные опухшие глаза выглядят жутко. — Всё образуется. Время лечит. Как бы больно сейчас не было, потом станет легче… Гвен стремительно падает, отсчитывая доли секунд до своей смерти, беспорядочно вертятся в воздухе гигантские шестерёнки городских часов, и Питер буквально чувствует, как сердце замирает. Он видит её глаза, огромные, расширившиеся от ужаса, занимающие практически всё лицо. Она едва заметно мотает головой, хватая сухими губами воздух, не верит в происходящее. В темноте мелькает блеск её цепочки, кажется, единственный лучик света в момент кошмара, её волосы тусклой вспышкой закрывают испуганное лицо. Он бы хотел оказаться ближе, как можно ближе, как можно быстрее, как можно сильнее, как можно… Слов не хватает, воспоминаний тоже, Питер больше всего на свете боится, что забудет, память о ней сотрут ластиком, и он останется один в этой кромешной тьме. Паутина тянется к Гвен, пальцами черпая гулкие удары его сердца, раздвигая нити времён. Успеть бы, но между ними так непозволительно много всего: расстояние, мгновения, механизмы, частички воздуха, пыль. Она закрывает глаза, и с ресниц срывается слезинка, её сжирает полёт, но он всё же поймал Гвен, успел. Успел! Успел? Паутина натягивается, как канат, он едва удерживается от того, чтобы не сорваться, и вдруг слышит шлепок тела о бетонный пол, непозволительно громкий хруст костей и лязг шестерёнок, царапающих друг друга в слепой схватке, бой часов, над головой продолжают драться Стервятник и Железный человек. Тишина. Гвен не шевелится, безвольной куклой повиснув в метре над землёй, голова откинута назад столь неестественно, что Питер видит синие вены, натянувшиеся под тонкой белой кожей. Он ждёт, ждёт, словно бы она должна вот-вот очнуться, вот сейчас откроет глаза, вот вздохнёт, потянется к нему, но… — Хей! — Питер стягивает с лица маску, подходит к неподвижной девушке, приподнимает столь бережно и нежно, будто она хрустальная, сейчас разобьётся. — Гвен. Эй, эй! Она тяжёлая, словно набитая кирпичами, раньше она такой не была, и у Питера трясутся руки, когда он понимает, что она не дышит. Ноги подкашиваются, но он старается опуститься на колени мягко, осторожно. — Гвен! — она не подаёт признаков жизни, он понимает это сразу, и воздух застревает в горле, неведомая сила сжимает внутренности в ком. — Эй, дыши, — он едва дышит сам, медленно, урывками, и сердце так гулко стучит в ушах, что он ничего не слышит кругом, а надо бы. Ему бы расслышать биение её сердца, она ведь должна быть жива. — Гвен. Он касается её лица, вдруг очнётся от его прикосновений, его пальцы порхают над ней, он теряется, не знает, что делать, беспомощно оглядываясь вокруг. Но она не дышит, и сердце её не бьётся, тело мёртвым грузом осело на его руках. — Всё хорошо, — он не понимает, зачем это говорит, слова вылетают из него пулемётной очередью и, наверное, он пытается так успокоить сам себя. Спазм сжимает горло, говорить до одури больно, слова причиняют такую боль, что впору лучше замолчать. Его трясёт от собственных слёз, они обжигают глаза, щёки, губы, лицо горит от ужаса произошедшего, а Гвен столь безмятежна, что Питер улыбается сквозь стиснутые зубы. — Не умирай, не умирай! — как последняя попытка достучаться, и как же, чёрт возьми, не хочется отпускать. Из носа у неё медленно стекает кровь, как последняя попытка показать, что шансов больше нет, и Питер трясётся в беззвучных рыданиях, крепко прижимая к себе бездыханное тело, запутываясь пальцами в волосах. — Не умирай, не умирай! Ну пожалуйста, я умоляю! Я без тебя не смогу… Питер моргает и столь мучительно выдыхает, что чуть ли не сгибается пополам, по щеке у него скатывается горячая слеза, на лоб падает очередная капля дождя, другая, следующая. Рука Тони на плече такая тяжёлая и так настойчиво возвращает его в реальность, что ему хочется её сбросить. — …пока она живёт в твоей памяти, она жива… Старк несёт какую-то чушь, но это неважно, Питер всё равно его не слышит, отступает назад, не отрывая затуманенных пеленой глаз от свежей могилы. И рука Тони соскальзывает, хватая лишь пустой воздух, и грузно опускается. Он запинается, глядя вслед уходящему Паркеру, едва переставляющего ноги. Тётя Мэй ждёт у ворот, но Питер тенью проходит мимо, не замечая. Слёзы душат, обматывая беззащитную шею невидимой верёвкой, затягивая петлю.***
На улицах всё о Гвен, улочки, переулки, скамейки, кофейни. Он встречал её у входа, подхватывая на руки, чуть ли не роняя стаканчики с кофе из её рук, сцеловывал сахарную пудру с краешка губ. На улицах бродят её бледные тени, в толпе мелькают хвосты светлых волос, и Питер едва сдерживается, чтобы не дотронуться до чужого плеча, надеясь, что Гвен сейчас обернётся. На улицах всё о Гвен поёт, и Питеру хочется лишь коснуться её, снова обнять, снова услышать её голос, смех. — Где ты был? Тётя Мэй беспокоится, Питер это знает, но у него нет сил оправдываться, разговаривать с ней, слышать слова утешения, он захлебнулся в собственной скорби, ему уже не выплыть. Поэтому он захлопывает дверь своей спальни прямо перед её носом и уже здесь не стыдится своих чувств. Ему казалось, что слёз больше остаться не должно, но всё равно что-то рвалось изнутри каждый раз, когда он оставался один. — Питер! — в дверь заколотили, подёргали ручку и затихли. Тётушка заботливая и всепонимающая, но сейчас Питер как никогда хочет, чтобы она исчезла. Ему надоело видеть жалость в её глазах, его раздражали её жалкие попытки помочь. Это лишь усугубляло ситуацию. Вечер был страшно пуст без Гвен: телефон не разрывало от многочисленных смс-ок и звонков, её лицо не мелькало на экране ноутбука и комната не оглашалась звонким смехом. Никто, кроме тёти, больше не желал ему спокойной ночи. Гвен теперь была только на сотне фотографий, бережно приклеенных к стене над кроватью. Гвен была в тех самых многочисленных смс-ках, что Питер зачитывал до дыр, от самой первой до последней. Гвен была в его памяти, но он так хотел её в жизни. Без неё всё потеряло смысл, обесценилось. — Питер, — тётя смягчилась, голос её потеплел. Она вздохнула. — Ну нельзя же так убиваться. Подумай о себе. А он не мог переключить поток своих мыслей на себя, в его голове жила Гвен, он вёл с ней воображаемые беседы, трогал её руки, дышал её духами и целовал ненастоящие губы. — Звонил Нэд, интересовался как ты. И да… Звонил директор школы, сказал, что, в принципе, всё понимает, но просил хотя бы не прогуливать школу, слышишь? И, Питер, пожалуйста, не задерживайся в следующий раз допоздна. Я ведь волнуюсь.***
В школе всё о Гвен, от траурного портрета на стене до шкафчика с вещами. В коридоре бродят её безликие тени, и Питер сворачивает шею в попытке понять, это ему видится или нет. В столовой живые цветы, и это слишком напоминает похороны. Но жизнь кипит, нет никому дела до маленькой смерти маленькой девочки в маленькой школе. Лишь изредка он слышит краем уха: — Гордость школы. Славная была. Бедняжка. Это всё Стервятник. В школе всё о Гвен, от её подруг до скамейки во дворе, где они обедали. От кабинета биологии до класса французского шлейф её духов, он слышит её голос в стенах школы, когда сидит на уроке, видит её руку, тянущуюся ответить. Он видит её пустой стол прямо перед ним, и сердце сбивается с ритма и бьётся в грудной клетке, словно испуганная птица. — Круто, что ты за него заступился, — Гвен оборачивается к нему, и внутри всё замирает. От удивления. — Глупо, конечно, но круто. Ты бы к врачу сходил, а то вдруг сотрясение. Питер силится что-то сказать, но ступор слишком велик, и он не может выдавить из себя ни слова, просто не знает, что сказать, когда к тебе обращается столь красивая девчонка. Да хоть какая-то девчонка. У него болит всё тело, Флэш знатно его размазал по школьному двору сегодня утром, но жаловаться он не привык. Перетерпит, не впервой. — Как тебя зовут? — А ты что, не знаешь? — Я-то знаю, — улыбается Гвен. — Я проверяю, помнишь ли ты. Она говорит столь серьёзно, но с такой смешинкой в глазах, что Питер невольно списывает это на флирт. Как же глупо, думается ему, он ведь такой придурок. — Питер. Питер Паркер. Она кивает, улыбается, и отворачивается, щёлкая ручкой. А у него дёргаются губы, и в мозгу лихорадочно проносятся разные мысли и одна из них: заговори с ней, скажи ещё что-нибудь, не заканчивай разговор столь глупо. — Но ты к врачу всё равно сходи, — она снова смотрит на него внимательными большими глазами. Господи, какие же они у неё огромные, зелёные, и, если постараться, она выглядела столь беззащитно, когда смотрела снизу вверх. Манипулировала. Он любил это выражение её прекрасного лица, он любил её. — А ты Гвен, да? — Гвен Стейси. Познакомились, официально, думает он, и весь оставшийся урок пялится на неё бездумно, и у неё немного горят кончики ушей. Она собирала волосы в хвост или в пучок, открывая молочную шею с коротким светлым пухом. Он любил целовать её в шею, проходиться губами вниз, цепляя влажным языком выступающие позвонки, часто натыкаясь на цепочку. Она просила прекратить, ей было щекотно, она хихикала, пытаясь его оттолкнуть, а он продолжал целовать, любить, щекотать. Она заламывала руку за спину и между пальцев мелькала сложенная в несколько раз бумажка. Записочки с признанием в любви, главное, чтобы учитель не заметил. Питер вырисовывал ручкой кривые сердечки, и уши теперь горели у него, когда он незаметно передавал наивные послания. По-детски, столь наивно, так легко. Питер глядит в окно и невольно улыбается воспоминаниям, у него в кармане горсть таких записочек, сложенных в столь мелкие квадратики, что разворачивать замучаешься. — Мистер Паркер, может вы сосредоточитесь на примере? Что же вы такого нашли в созерцании окна? — учитель неодобрительно смотрит поверх очков и класс оборачивается, чтобы поглазеть на него. Питер перестаёт улыбаться, утыкается невидящим взглядом в тетрадь и густо краснеет. Учитель возвращается к теме, и он поднимает глаза. Стул также пуст, Гвен больше никогда не посетит этот урок, и следующий, и вообще. А потом кто-то займёт её стол и память о Гвен сотрётся, как сейчас стирают решённый пример с доски. — Питер! Питер, подожди! Я хотела сказать, хотела сказать, — Мишель всё никак не может отдышаться, её тёмные волосы нависли надо лбом, она их почти никогда не убирает, — хотела сказать, что соболезную твоей утрате. Гвен была хорошим человеком… Пустые слова, думает Питер, и, не дослушав, торопится прочь из школы, оставляя Мишель растерянно хватать ртом воздух. — Питер! Может, я подумал, прогуляемся сегодня после школы? На улицах всё о Гвен, и у Питера нет сил на болтовню с Нэдом и на разговоры в целом, и он качает головой, стремясь покинуть школу, где опять же всё было о ней. — Ты куда? У нас же сейчас физика, — бубнит Нэд, но Питеру плевать, у него есть дела поважнее. Например, нарвать полевые цветы и отнести их на могилу Гвен. Тюльпаны давно завяли и от венков не осталось следов. Камень надгробия нагрелся на солнце, и Питер упёрся в него ледяными руками, пытаясь согреться. — Я люблю тебя, слышишь? Ветер уносит уже сейчас такие ненужные слова и Питеру так горько, что не передать словами. Весь мир — один сплошной обман. Дома он долго рассматривал каждую фотографию Гвен, сначала на стене, затем на ноутбуке. Потом задумчиво развешивал над кроватью белую простынь и включал проектор. Он каждую ночь перед сном смотрел видео с Гвен. Он снимал их на телефон, или она снимала, и эти десятисекундные ролики возвращали его назад, когда всё было так понятно и легко. Когда смерть ещё не постучалась к ним в двери. Только под её голос он мог засыпать, только под её взглядом он жил. Всё остальное — не его. — Питер? Я оставила ужин, пойди поешь. Тётя Мэй застывает в дверях, растерянно глядя на племянника. Он водит пальцем по заставшему на простыне изображению, и это отзывается в её груди болью. — Так нельзя, — она садится на кровать и касается руки Питера, но он молчит. — Что ты слушаешь? — интересуется она и выхватывает наушник из уха, но тут же грустно возвращает его на место. — Заунывно, — констатирует она, но Питер даже не шелохнулся. Тётя вздыхает. — Мы пережили с тобой смерть мамы с папой… — Не надо, — жалобно просит Питер, но тётя Мэй продолжает. — …и дяди Бэна. И смерть Гвен мы с тобой тоже переживём. Вместе. Ты только не раскисай. Мы ведь сможем, ты знай, я ведь всегда рядом. Не раскисай, переживём, — для Питера это пустой звук. Для него впереди лишь тьма.***
На кладбище всегда до одури пустынно и тихо, словно время здесь замирает, переставая отсчитывать мгновения. Питеру кажется, что он здесь поселился, настолько часто он посещают могилу Гвен, заботливо меняя каждый день полевые цветы. Её мама смотрит на него потухшим взглядом, и в них он читает далеко не скорбь или боль. Ничего. Миссис Стейси живая дышащая тень, проходящая мимо него, она зовёт его голосом призрака, и он крупно вздрагивает, не в силах смотреть ей в глаза. Перед ним только надгробный камень на могиле Гвен, серый и холодный, как всё, что у него внутри. Потому что это всё было о Гвен, а её нет. — У тебя будут враги. Они причинят много боли и метить будут в самых дорогих. Так что обещай мне кое-что, хорошо? Не надо Гвен в это впутывать. Обещай мне это. Ладно? Обещаешь мне это? У Питера эти слова встают комом в горле, до дрожи в пальцах стыдно, что не сдержал обещание, пытался, но не смог. Она выскользнула из его рук хрустальной статуэткой, и он не успел, не удержал. Собственная вина душила похлеще удавки, и он не мог смотреть в лицо миссис Стейси. Она сажала новые цветы на могилах мужа и дочери, он кинулся помогать, пытаясь сдержать вопль отчаяния. И мутные глаза Джорджа Стейси смотрели на него с укором. С укором и презрением.***
«Встретимся?» Сообщение от Тони Старка промелькнуло на экране на доли секунды и исчезло в удалёнках, и Питер отключил телефон, бессмысленно пялясь в белоснежный лист бумаги. Цвет завораживал, и он вспоминал волосы Гвен, конечно же, не такие белые, но светлые. Они напоминали ему снег, выпавший на Рождество, или смятую простынь, на которой они любили лежать в обнимку. Он помнил запах её кожи, смесь духов, шампуня и мыла. Что-то ещё, от неё самой, что-то от него, от его поцелуев, от его губ и кожи, когда они касались друг друга. Она пахла целым миром, и Питеру физически становилось плохо, когда он понимал, что больше не ощутит его. Не дотронется подушечками пальцев до бархатной кожи, не поцелует в оголённое плечо, не ощутит прикосновений пушистых ресниц к щеке. — Мистер Паркер, урок подходит к концу, а ваш лист всё ещё пуст. Вернитесь с небес на землю, сейчас идёт тест. Питер вздрагивает, переводя взгляд от листа на своего учителя, и вдруг понимает, что забыл, на каком предмете находится. Озирается по сторонам, ловя на себе любопытные взгляды одноклассников, краем глаза видит, как настороженно на него смотрит учитель. Узнает его и вспоминает, что сейчас тест по физике. Но он не готовился. Питер встаёт со стула, и его ножки царапают пол, и класс морщится, хватаясь за уши. — Мистер Паркер?.. Удивлённые возгласы летят ему в спину пулемётной очередью, но он не слышит и даже не думает о том, что поступает ужасно. В его голове живёт Гвен, в его теле живёт Гвен, он сам о ней, и это всё для неё. И он не может дышать, понимая, что живёт лишь болью, что движется лишь на автопилоте, что взгляд его потух и друзья не могут до него достучаться. Весь мир забыл о Гвен и только он её помнит. Посреди школьного двора самая крутая в мире тачка, и будь Питеру интересно, он бы восторженно принялся её фотографировать, лишь потом заметив, что её хозяин направляется к нему. У Питера сейчас внутри всё дышит тишиной, когда Старк сигналит ему, привлекая внимание. И ему нет никакого дела до этого человека, Питер идёт своей дорогой. На кладбище, где его ждёт Гвен с новой охапкой цветов. — Как ты? Питер? Ему не хочется видеть здесь Тони, ему вообще, в принципе, никого не хочется видеть, но на него оглядываются школьники, замечая, как машина Старка едет за ним следом. — Твоя тётя сообщила мне, что ты стал прогуливать школу, поздно возвращаешься домой, грубишь ей, а то и вовсе не разговариваешь. У Питера в ушах наушники, и музыка разрывает сердце на части, но он всё равно слышит, что говорит ему Тони. И он как лишнее напоминание о том, как на его руках умерла Гвен. — Питер. Садись, давай подвезу. Его хватают за плечо, и рюкзак соскальзывает, падая на асфальт бесформенным мешком. Тони разворачивает его лицом к себе, смотрит в глаза, словно бы ощупывая рентгеновскими лучами. И у Питера из горла рвётся плач, но застревает меж зубов, так и не сорвавшись с губ. — Что с тобой? Не надо так убиваться, не надо себя хоронить, Питер, не надо. Я знаю, больно, тяжело. Я понимаю, как терять близких, но… Не надо погружаться в это с головой. Слова Старка бьют под дых, и даже грустная песня не заглушает его голос. И хочется дослушать до конца, и эти глаза напротив будто бы такие понимающие, и, может быть, Тони даст совет, но Питер внезапно задыхается. Из горла наконец-то вырывается полувсхлип, и Питер замирает. — Всегда найдётся то, ради чего стоит жить. — У меня уже нет. Тони меняется в лице, хмурится, почти как тётя Мэй, и сильнее сжимает плечо, пытаясь подобрать слова. — Неправда. Не стоит так говорить. Гвен бы не хотела, чтобы ты продолжал по ней так убиваться. Она бы хотела, чтобы ты жил, как все, чтобы помнил её, но не позволял поглотить себя боли. Она бы хотела, чтобы ты продолжил спасать этот мир. Питер сбрасывает руку Тони и отходит на шаг, презрительно поджимая губу. В глазах щиплет от одного только упоминания о Гвен, и что-то внутри яростно расцветает ревностью. Ему не нравится, что кто-то начинает говорить мыслями Гвен. — Вы прямо как тётя Мэй. «Гвен бы хотела так и чтобы так, надо делать так, она была бы рада. На твоём месте Гвен так бы не сделала, не стала бы… И так, и так», — передразнил Питер, с внезапным ужасом понимая, что плачет. Что горячие слёзы против воли опаляют щёки, но уже не остановится. — Но никто не знает, чего бы она на самом деле хотела. Ваши слова так просты, так наивны, будто легко так быстро о ней забыть. Может быть, легко забыть человека, но я не могу забыть, что я сделал. Я не смог её поймать, — голос сорвался на крик и тут же утонул, стал глухим, едва различимым. — Я не поймал! Мне больше ничего не нужно, пусть Мстители спасают мир сами, а от меня всё равно нет толку. — Питер! — Тони хватает его за локоть, пытаясь притянуть к себе, но Питер уворачивается, стирая дорожки слёз. Его всё ещё душит изнутри. — Это не так. Ты нужен людям, ты нужен городу. Без тебя… — Я не смог её спасти. Как я могу помочь другим, если не смог сделать это для неё? Я не могу жить без неё, не могу дышать без неё, не могу спать без неё. Я беспомощен без неё. — Люди нуждаются в тебе. — Никто во мне не нуждается, для этого есть вы. Слова Питера бьют Старк наотмашь, и он хватает ртом воздух, не зная, что сказать. Он видит и почти чувствует, как больно Питеру, и хочется забрать хоть частичку боли себе, чтобы этому ещё совсем юному парнишке стало легче дышать, но нет. — У меня в машине твой костюм. Он твой, можешь взять. Навсегда. Питер яростно сверкает мокрыми глазами, и Тони отшатывается, видя в них концентрированную ярость. — Заберите его обратно, как уже однажды забрали! — шипит он и отпихивает от себя Тони, словно надоевшего задиру. — Я виноват, — кричит ему вслед Старк, но слова тонут в оглушительно громкой музыке в ушах.***
Руки пахнут бензином так сильно, что вряд ли он сможет их отмыть в ближайшее время, и тётя Мэй будет ругаться, что вся квартира провоняла, аж нечем дышать. В урне ярко горит самодельный костюм, синие брюки и красная толстовка, и только бездомный поблизости знает, каких трудов Питеру стоило зажечь эту одежду. Огонь обжигает лицо, лижет шершавым языком кожу и палит волосы, и Питеру до одури легко. Он только что избавился от того, что делало его Человеком-пауком-который-был-не-в-состоянии-спасти-собственную-девушку. Горит его прошлое, горит то, что убило Гвен, горит то, что обещало её отцу, что он не причинит ей зла. Горит Питер Паркер в этой урне, Питера Паркера пожирает рыжее пламя. Питер до остервенения ненавидит Тони Старка, который отобрал у него костюм. Ненавидит себя за то, что понадеялся на свою силу, надевая свой старый, сделанный своими руками. Ненавидит за то, что не смог спасти Гвен, не поймал. Где-то в голове мелькает мысль, что он, наверно, бы успел, будь в костюме Тони. И эта мысль, маленькая, но назойливая, не даёт покоя, грызёт изнутри, съедает заживо. Питер Паркер ненавидит себя.***
Ворох одежды под кроватью, в танце сплелись его джинсы и её юбка, в танце сплелись их пальцы и губы, выцеловывая каждый сантиметр юных тел. У Гвен веснушки на носу и ярко-зелёные глаза, молочная кожа, и только от одного этого Питера заводит. Тётя Мэй стучится в дверь, она слишком рано пришла с работы, и Питер подскакивает, голый, на кровати, пытаясь придать голосу спокойствие и обыденность. Гвен хихикает в ладонь, судорожно собирает вещи, Питер натягивает футболку в спешке наизнанку, и тётя хмыкает, улыбаясь, когда замечает это. Гвен, смущённая, немного раскрасневшаяся, прощается с Мэй, они напоследок болтают о чём-то своём, девичьем, а потом тётя неустанно подкалывает его, а он краснеет. Гвен забывает под кроватью одну из многочисленных кофт, что были на ней в тот день, на улице бушевала зима. Питер не может заснуть без этой кофты в обнимку. Она единственная хранит её безупречный запах. — Мне так страшно за него… — Я понимаю. — Я смотрю на него и вспоминаю Бена. И то, как Питер тяжело пережил его смерть. И вспоминаю себя, и понимаю, что только Питер заставил меня взять себя в руки. А я? Что я? Я даже не могу заставить его допоздна не засиживаться на кладбище. Питер громко хлопает дверью, оповещая о своём приходе, понимая, что иначе его бы не заметили. Тони и Мэй синхронно вздрагивают и оборачиваются к нему. У обоих такие лица, словно они видят привидение, и Питер, не глядя на них, уходит в свою комнату. Через секунду в дверь стучится Старк и тут же входит, не дожидаясь ответа. Его взгляд натыкается на сотню фотографий Гвен над кроватью, скользит по комнате, цепко хватаясь за её изображение на рабочем столе ноутбука, видит включённый проектор и улыбающуюся Гвен на противоположной стене. Безразличный пустой взгляд Питера, сидящего на несобранной кровати. Тони пришёл не с пустыми руками, у него в бумажном пакете красно-синяя эластичная ткань с нашивкой. Но Питер на высокотехнологичный костюм даже не смотрит. Его руки больше не пахнут бензином, но он помнит, что в секретном месте, под потолком, уже давно как пусто. — Мне не нужно. — В любом случае забери, мне он не по размеру. — Я не буду его больше носить. — Почему? — Я больше не могу, — Питер укутывается в одеяло и прямо в обуви ложится в кровать. Утыкается взглядом в ближайший снимок Гвен. Она на нём смотрит в камеру с укором. Будто специально. — Если кто-то там наверху всё же существует, в чём я, конечно, сомневаюсь, но явно неспроста он сделал так, чтобы тебя укусил тот паук. И явно неспроста с тобой случилось то, что случилось. Мы все теряем близких, и это очень больно. Но мы живём, мы дышим, как бы больно нам не было. Мы храним наших людей в сердце, мы несём память о них, и мы обязаны им. Больно не им, больно нам, потому что мы не знаем, как жить дальше без них. Я не знал Гвен, но она явно была умна не по годам. Она любила тебя. Любила ведь? И она сделала свой выбор, она выбрала тебя, захотела быть с тобой, зная, кто ты, зная, что будет опасно. И её выбор достоин уважения. Так не подведи, Питер. Будь и ты достоин её выбора. Прояви уважение к нему. — Но я никто без костюма, — покачал головой Питер. — И раз я никто без него, то нет больше смысла надевать его. — Эй, эй! Посмотри на меня. Ты не никто. Ты один из храбрейших людей, что я когда-либо встречал. И твоя назойливость, твоя смелость, желание помочь вселяют в меня уважение к тебе. Ты совсем юный, но у тебя есть голова на плечах. Кто знает, если бы кто-нибудь другой получил твои суперспособности, то как бы они ими распорядились? Грабили бы, использовали для своего удовольствия, кадрили бы девчонок? А ты поступил мудро, ты решил спасти этот город от преступности. Не трать свой дар зазря. Используй его во благо. Гвен была бы тобою горда. Питер обернулся к Тони. — Мне очень жаль, что я тогда с тобой так поступил. Мне жаль, что сомневался в твоём решении ввязаться в драку и забрал костюм. Мне стоило догадаться, что ты просто так не сдашься. И мне жаль, что Гвен не вернуть. Тони положил руку на плечо Питера, и в этот раз он её не смахнул. — Какой бы выбор ты не сделал, я буду его уважать. Захочешь — вернёшься в костюме Паука, захочешь — сожги его так же, как сжёг свой старый. — Откуда вы знаете?.. Старк улыбнулся. — Запомни одно: Гвен живёт в твоём сердце, — он ткнул Питеру пальцем в грудь. — У вас одна жизнь на двоих. Не потрать её зря.