Когда ты будешь готова

— Что вы имели в виду, когда сказали, что я чудовище?       Люциус печально улыбнулся. — Человек, чувствующий только злость и страх, и есть чудовище.       Гермиона покраснела. Ей не хотелось признаваться даже себе, что он прав. Она так погрязла в своем страхе и жалости к себе, что забыла обо всем. О том, что она добрая и верная, что умеет любить, что умна, — все это было ей безразлично. — Как сохранить себя? — Вы спрашиваете не того, мисс Грейнджер. Я не сохранял, тут я стал… Гермиона запуталась. — Не понимаю. — Наверно, мне не стоит скрывать, что я был чудовищем. А кто это? — Тот, кто испытывает страх и злость, — ответила Гермиона. — Все верно. Конечно, в моем случае это не все. Дементорам нечего было у меня отнимать. К моменту, когда я попал сюда, я уже давно забыл, что такое человечность, а про любовь вообще не знал. — Как же узнали? — Когда понял, что все потерял. Эта война унесла столько жизней, невинных. Позже ушла Нарцисса. Она моя семья. Как бы я хотел сказать ей, что мне жаль. Мой сын…       Люциус улыбнулся, когда увидел лицо Гермионы. — Да, я знаю, вы не ладили. Но осознание того, что он пережил в эту войну, просто рвет меня на части. Он далеко не я. Драко никогда не хотел быть с Темным Лордом. Поступки, на которые он пошел ради меня и матери, стоят того, что бы я гордился своим сыном и любил его.       Гермиона была вновь поражена Люциусом, особенно его откровенностью. — Ради этого стоило попасть в Азкабан, — задумчиво произнесла Гермиона. — Несомненно, — усмехнулся мужчина.       Гермиона как-то по-новому пыталась посмотреть на Люциуса, разделяя его прошлого — Пожирателя, с ним настоящим — просто заключенным. Три года в тюрьме немалый срок, особенно здесь. За полгода Гермиона чуть не сошла с ума. Но она понимала, что ей осталось немного, Люциус помог очнуться и снова верить, что осталось чуть-чуть, и она не сойдет с ума, и оставшийся срок пройдет не так тяжело. А вот ему осталось больше, и за плечами долгий путь. Кто будет рядом с ним, когда она выйдет?       Гермиона отмахнулась от глупых мыслей и подумала о будущем, впервые за полгода. Что будет, когда она выйдет? Путь в Министерство, скорей всего, теперь закрыт. Никто не захочет вновь работать с неуравновешенным аврором. Все будут просто шарахаться от нее, как от прокаженной. — Как вы справлялись с общественным мнением раньше? Ведь все вас, кхм, ненавидели. — Гермиона, вы меня удивляете. Я только что сказал, мне было глубоко наплевать на все, что творилось вокруг, включая собственную семью. Но я понял, о чем вы. Вас волнует, что будет дальше, когда вы выйдете? — Да. — Ничего не будет. Жизнь пойдет своим чередом. Вы найдете свое место, я найду свое место. У каждого оно есть. Суть в том, что общественное мнение не всегда верное и не всегда полезное. — Сложно противостоять напору. — Вы правы, сложно не поверить, когда все вокруг говорят, что ты плохой или глупый. Но важно знать про себя, правда это или нет. С разговорами время пошло куда быстрей, хотя бы день можно было коротать, не впадая в забытье печали и страха. Хотя ночь все равно была самым неприятным временем суток. — Холодает. Скоро полночь, — тихо проговорила Гермиона. — Туман. Сегодня их будет особенно много. — Почему? — Они размножаются в тумане, холоде, и темноте.       Гермиона чувствовала, как продрогла. — Новички особенно голодные. Они обычно долго не уходят, бродят полночи по тюрьме, их даже смотритель не может выгнать.       Легкая дрожь сотрясала тело Гермиона, она не могла понять, от страха это или холода. Девушка услышала, как где-то в левом крыле Азкабана завыли заключенные. Крики и стоны слышались везде, распространяясь как эпидемия. До их крыла дементоры еще не дошли, а заключенные уже стали вести беспокойно. — Мистер Малфой, — позвала Гермиона.       Он молчал. Ей стало невыносимо страшно. Стены вновь покрылись изморозью. — Люциус, — позвала девушка.       Тишина. — Люциус! — запаниковала Гермиона. — Я здесь, — отозвался Малфой.       Гермиона увидела его лицо в дыре стены. Он выглядел спокойным. — Мне страшно. Я больше не хочу потерять себя. — Этого не будет, просто не отдавай им ничего. А страх, пусть он будет. Так мы чувствуем себя живыми.       В этот вечер она чувствовала себя необычно испуганной, как в первую неделю, наверно потому, что теперь это были не просто слова «любовь, сострадание, дружба», теперь это были настоящие воспоминания и чувства. Она слышала, как они приближались. Как выдыхали могильный смрад, распространяя везде. Гермиона забилась в угол кровати, пытаясь думать о чем-то совсем нейтральном, что нельзя было забрать. Ничего не приходило в голову. — Мне тоже страшно, когда они приходят, — сказал Люциус.       Гермионе почему-то показалось, что он лжет, она уже давно не слышала, чтобы Малфой как-то странно себя вел.       Дементоры скользили по узким коридорам, останавливаясь у камер, откуда-то и дело доносились нечленораздельные фразы. У ее камеры остановилось сразу трое. Они шумно вдыхали воздух из камеры. Дементоры так прижались к прутьям, что Гермионе даже показалось, что они сейчас пройдут сквозь решетки, как призраки. — Дай мне руку, — тихо сказала Гермиона. С одной стороны, она надеялась, что он не услышит эту унизительную просьбу, с другой стороны, отчаянно в этом нуждалась.       Люциус был в замешательстве. Ему было жаль эту девушку, но он боялся сделать ей еще хуже. Он осторожно сжал ее ладонь.       Дементоры долго хрипели у камеры, им было не понять такие сложные смешанные чувства, как у этих двух людей. Поэтому они ничего не смогли забрать.       Гермиона убрала руку и попыталась найти какие-то слова оправдания. — Я… простите, просто не хотела вновь погрязнуть в темноте. — Ничего страшного, мисс Грейнджер, — сказал Люциус. — Только теперь не потерять бы себя в этой темноте, — тихо продолжил он, но Гермиона уже не слышала его.       Теперь уже Люциусу стало по-настоящему страшно. Он не хотел привязаться к этой странной девушке. Хотел вернуть себя, стать лучше, но не таким способом.       В последние ночи он просто потерял сон. Он понимал, что теперь ему не просто страшно от того, что он в Азкабане. Ему страшно за нее. За ее сон, чувства и воспоминания. Он хотел сохранить их в девушке.       Долгие восемь месяцев остались позади, Гермиона стала свободней дышать. Она понимала, что четыре месяца ничто по сравнению с тем, что она уже пережила. Ей было жаль, что Люциусу придется сидеть еще на год дольше. Будто тюрьма стерла все его плохие дела. Гермиона старалась не думать о том, сколько людей он убил. Скольких мучил, сколько невероятно темного сделал для Темного Лорда. Гермиона просто не хотела думать об этом. — Осталось ровно четыре месяца, — сказала Гермиона. — Да, мисс Грейнджер, я помню. — А можно я вновь буду Гермионой? — покраснев, спросила она. — Так как-то приятней. — Можно, — улыбнулся Люциус.       Они помолчали. Малфой, наконец, вновь решил задать мучивший его вопрос. — Гермиона, за что ты здесь?       Она знала, что когда-нибудь нужно рассказать, хоть кому-то. — За убийство, — ответила девушка. Она понимала, как это звучит, просто чудовищно.       На лице Люциуса не дрогнул ни один мускул, что даже напугало ее. Наверное, на его совести такое количество жертв, что убийство для него ничего не значит, подумала Гермиона. — Почему вы молчите?       Малфой замешкался. — Наверное, так было нужно. Кто это был? — Теодор Нотт.       Люциус вздохнул, он помнил его младенцем. — Были причины? — Да, — кивнула Гермиона, — он напал на наш отряд.       Люциус хмыкнул, как умеют только Малфои. — Позволь не поверить тебе. — Но это правда! — Конечно, — согласился он. Гермиона почувствовала, как ее глаза защипало, и не было сил молчать. — Он изнасиловал… — вырвалось у нее.