Метонимия

Билл внимательно изучает фотографии на столе и отчаянно старается не задать слишком личный вопрос, что приступами детского, извращенного, — как у тех, кто ковыряет ранки или расчесывает комариные укусы, — любопытства норовит сорваться с языка непослушным воробьем. Она знает, что птица, описав круг под потолком и врезавшись в окно до кровавого пятна на стекле, заставит Доктора замолчать на полуслове и скривить губы в болезненной улыбке, что позволит тишине, горькой, как полынь, переступить порог комнаты. Она зайдет, как старый друг, без стука и приветствий, за руку приведет улыбающуюся смерть и расскажет удивительную историю, которую Билл, — осознание приходит постепенно с каждым взглядом на портрет счастливой блондинки по соседству с черно-белым изображением, — совершенно не хочет знать. Доктор, то ли к счастью, то ли к горю, не горит желанием рассказывать сам, поэтому Поттс, игнорируя седьмое чувство, что кричит, срывая голос, о тысячелетней трагедии, сокрытых в старых снимках, позволяет себе с головой нырнуть в омут разнообразных теорий. Правда кажется на вкус и ощупь слишком грустной и отвратительно-печальной, и Билл даже не старается, когда погружает девушек с фотографий в мир калейдоскопных приключений. Она не нуждается в точности, потому что взгляд Доктора, — больной умирающей собаки, — привносить в собственной сознание вместе с заложницами резных рамок она не желает категорически. Впрочем, после Хейзер и невероятной красоты звезды в глазу, — бабочки в животе под светом солнца в чужой сетчатке щекочут внутренности, — Билл как-то исключительно случайно теряет контроль и сама не замечает, когда успела задать вопрос, в ответе на который нуждается меньше всего. — Кто эта девушка? — и указывает пальцем на фотографию блондинки. И Билл видит то, что никогда не хотела бы более лицезреть. Билл видит, как Доктор мрачнеет и откладывает в сторону сборник сонетов Шекспира, о котором рассказывал так, словно знал лично. Билл видит, как Доктор теряется где-то в прошлом и захлебывается в собственной боли, что годами сдерживалась плотиной абсолютной замалчивания. Билл видит, как Доктор ломается, рассыпается и собирается вновь, да вот только между осколков просветами горят оранжевые огни утерянных мгновений. Билл видит, как Доктор проживает целые столетия за долю секунды перед тем, как, уничтожив что-то отголоском ядерного взрыва в глазах, возвращается к ней. — Её зовут Роза, — сухо отвечает он. — Или звали. Билл почему-то становится очень и очень больно, и она жалеет каждым нервным окончанием о том, что не сдержалась и задала вопрос, предпочла реальность радужным фантазиям, пятью словами заряжая пистолет чужой трагедии у собственного виска. Доктор запускает длинные музыкальные пальцы в седые волосы и прячет взгляд полнейшего отчаяния, что наконец-то прорвало дамбу холодности, в половицах дорогого паркета. Следующая фраза нажимает на спусковой курок, и Билл не думает, что когда-то сумеет забыть ту интонацию бесконечного, всеохватывающего одиночества. Доктор поднимает стеклянно-мертвые глаза и смотрит в пустоту. — Я запутался.