«…Каждый котёнок рано или поздно становится кошкой. Сначала они кажутся такими безобидными: маленькие, тихие, лакают молоко из блюдца. Но отрастив когти, они пускают кровь. Иногда из той руки, что их кормит. Для тех из нас, кто находится на вершине пищевой цепи, милосердия не существует. Есть лишь одно правило: ты либо охотник, либо добыча».
Криденсу всегда было особенно комфортно за камерой. Скрывшись за пластиковым корпусом, но неустанно следя за всеми и каждым в отдельности через фокус объектива. Люди и вещи попадали в поле его зрения, расчерченные чёрными штрихами фокусировки, будто пригвождённые к мишени. Иногда Криденс и правда представлял, словно он не делает снимок, а стреляет в свои цели. Это дарило ему диковинное наслаждение от мнимого превосходства. Но это не было его заветной мечтой. Он жаждал писать. Он знал, что мог. Однажды Криденс услышал: «Перо разит острее стали в руках того, кто мастерски острит». Он был лучшим в университете, но кому какое дело до старательных ботаников, если голос тих и слаб, а глаза не горят ажиотажем или томной соблазнительностью. Тщательное изучение конституции и парадигм журналистской этики на поверку оказалось полезным только на лекциях, в реальном же мире все плюют на правила. — Не курю, спасибо. Февральский мороз колол кожу так зло, что даже если бы Криденс курил, он бы не смог удержать сигарету — его пунцовые пальцы едва гнулись, а перчаток у него никогда не водилось. Усатый репортёр с уставшим и морщинистым лицом пренебрежительно повёл плечами и спрятал протянутую было пачку «Кэмела» обратно в карман, чуть расстёгивая мятую тёмно-зелёную парку так, что наружу высунулся его ламинированный бейдж на длинной синей ленте. Именной бейдж журналиста «Вашингтон Геральд». Несбыточная грёза Криденса. Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт. Наверное, следовало согласиться — когда ещё безымянному сосунку опытный корреспондент одной из самых старых газет предложит закурить, будто равному себе? — и завязать разговор, знакомство, улыбнуться, пошутить, очаровать и остаться в памяти ровно настолько, чтобы затем невзначай напомнить об этом знакомстве при проведении набора стажёров в штат. Именно так и поступают ушлые молодые пираньи информационного бизнеса. Но не он. Криденс вечно всё продувал. Он раздосадованно закусил губу, но окликать уже отвернувшегося мужчину не стал. Это было бы глупо и странно, да и момент безвозвратно потерян. Криденс только поёжился от безжалостного холода, инстинктивно вжимая шею в плечи, и машинально поскрёб языком по зубам — временами это помогало ему отвлечься от голода, а он как раз не завтракал. Сегодня конгрессмен от Южной Дакоты Персиваль Грейвз возвращался из поездки в свой родной штат, ставшей для него весьма значимым событием, ведь он был первым и пока единственным членом Сената, открыто выразившим своё отношение к развернувшейся акции протеста против постройки нефтепровода, а именно — выразившим свою поддержку. Это был очень самоуверенный и провокационный шаг, как и предполагалось, уже вызвавший колоссальный резонанс во всех средствах массовой информации. Именно поэтому гурьба изголодавшихся, злых, беспрестанно дымящих журналюг, расположившихся за пятнадцать метров от его дома (естественно, к крыльцу и порогу здания, где жил конгрессмен, никого не подпускали), ждали автомобиля Грейвза с самого раннего утра. Криденс среди всех представителей громких изданий выглядел чужеродным объектом, что, в общем-то, так и было. У него не было своей команды, у него не было аппаратуры, которая была у репортёрской группы, высланной местным телеканалом — впрочем, они вообще были в совершенно другой лиге, — у него был только его фотоаппарат, и именно этим он и занимался — делал снимки, а затем выставлял их на продажу на определённые ресурсы. Как ни странно, но многим глянцам или другим информационным платформам было гораздо удобнее выкупить за десять долларов пару необходимых фотографий, чем отправлять на точку собственных фоторепортёров, которых, как известно, и так всегда не хватает. Честно говоря, это было выгодно для обеих сторон — только за счёт этих фото Криденс, в сущности, и жил, пока проходил стажировку в онлайн-информаторе. Весьма паршивом, стоило признаться, но это было первое место, куда его взяли. Он вздохнул, помялся с ноги на ногу, чтобы хоть как-то разогреть затёкшие мышцы, и вдруг заметил: из-за угла плавно вывернула акрилово-чёрная Тойота, чью классовую принадлежность навряд ли можно было спутать с чем-то иным. Криденс возбуждённо сглотнул, моментально выпрямляясь, и неожиданно двинулся прочь, ближе к автомобилю, полускрываясь под голыми ветвями крупного дуба. Остальные заметят в считанные мгновения, Криденс хотел обладать преимуществом. Если задумываться над главными вопросами человеческого существования и, в особенности, над смыслом его существования, то, вероятно, именно это мгновение стало отправной точкой. Момент, длившийся не более секунды, но изменивший всё. Как чёртов эффект бабочки. Только вместо крыльев, способных вызвать ураган, у Криденса был щелчок затвора и удачно сделанный кадр, запечатлевающий то, что никто не должен был видеть. Он навёл объектив и застыл, почти нажав пальцем на кнопку точно в тот миг, как тонированное окно автомобиля начало подыматься, но Криденс навечно поймал этот миг на цифровую память своего фотоаппарата. Крепкая мужская ладонь с массивным кольцом на безымянном пальце — отнюдь не обручальным, но не это было важным, — а важным был жест: мягкое, в каком-то смысле игривое поглаживание острого колена, обтянутого в штанину делового костюма. Мужское колено. Чужое мужское колено. А затем в его сторону обернулись — вороные волосы с резкими росчерками седины на висках, серьёзное, холодное лицо, густые брови и острый взгляд тёмных, жестоких глаз — Криденс был бы непроходимым олухом, если бы приехал на это задание, не зная Персиваля Грейвза в лицо. А это был именно он. Он заметил его. Заметил, как неловко Криденс сжался от его взгляда, всё ещё стоя под дубом и скрываясь за камерой, и от этого его тонкие губы дрогнули в злорадной улыбке. Криденс видел её через зум объектива, но фотографировать не стал. В следующий миг окно поднялось до упора, закрывая обзор на то, что могло происходить в салоне, автомобиль остановился под седьмым номером, и на выходящего из машины Персиваля Грейвза, точно свора обезумевших от жажды крови гиен, набросились репортёры. — Господин сенатор, прокомментируйте пожалуйста! Вопросы сыпались на Грейвза, будто из рога изобилия; корреспонденты толкались, сносили друг друга и перекрикивали собственные же голоса. Грейвз встретил их спокойно, хоть в выражении его лица слишком ясно читалась усталость от этого галдежа, и всё же он невероятно профессионально им всем улыбался — достаточно уважительно и располагающе. Идеально отрепетированно. Его спутник из автомобиля не вышел. Конгрессмен весьма удачно остановился и вышел, моментально захлопывая за собой дверь до того, как их кто-либо мог увидеть. Криденс, однако, иного и не ожидал. Он стоял поодаль и не мог заставить себя сделать ещё несколько снимков, превосходно понимая, что прямо сейчас теряет свои деньги. Грейвз кивал репортёрам, коротко отвечал на некоторые вопросы, и Криденс, всё ещё не решаясь, таился за спинами одной операторской команды, изо всех сил стараясь не попадаться ему на глаза. Молодая огненно-рыжая корреспондентка ослепительно улыбнулась Грейвзу и подалась вперёд, ловко подсовывая ему микрофон с логотипом канала. — Ваше выступление в поддержку лагеря резервации в Южной Дакоте произвело огромное впечатление на американскую общественность. Данный ваш шаг поставил вас в оппозицию ко многим республиканским сенаторам. Не считаете, что это было несколько самонадеянно? Вас не беспокоит враждебность главенствующей на сегодняшний момент партии? Персиваль Грейвз лукаво усмехнулся, опуская взгляд вниз, будто бы в знаке смущения, а когда поднял, то глаза его моментально нашли в толпе сгорбленного в три погибели Криденса. Он смотрел на него не мигая, как смотрела бы анаконда, положи перед ней замершего в ужасе кролика. — Да, это довольно самонадеянно с моей стороны, — медленно произнёс он, обращаясь не к девушке, Криденс чувствовал это, а к нему. Грейвз снова усмехнулся, будто бы сгоняя с себя морок, и перевёл взгляд уже на неё. — Но, как я считаю, о таких вещах нельзя молчать. Я был в этом лагере и видел, на какие жертвы пошли все эти протестующие, чтобы отстоять культурное и природное наследие своего штата. Моего штата. Я чувствовал необходимость поддержать моих земляков… Он говорил легко и уверенно, сыпал улыбками, щедро отблагодарил журналистов и что-то прошептал своему телохранителю, после чего всех галантно попросили окончить интервью. Криденс сбежал позорно, чуть ли не первым ушёл, прежде чем все остальные корреспонденты собрали камеры или перестали обмениваться полученными сведениями. Никакие фотографии он, безусловно, не выложил. Но долго смотрел на синеватый экран своего ноутбука, вглядываясь в лучшее фото, что когда-либо у него получилось, и с тревожным любопытством пытаясь понять, чьё это было колено. История его браузера была погребена в поисковых запросах по имени Персиваля Грейвза.____
Персивалю хотелось расхохотаться. Взорваться смехом, оглушительно, гомерически. Так, чтобы это решило все проблемы. Но это, конечно, ничего бы не решило, а он давно перестал считать стаканы виски, опрокинутые им в глотку. — Блядский Абернати, — со смешком вздохнул он и вяло потёр переносицу. Затем неопределённо взмахнул рукой, постукивая пальцем по губам, и Джордж, его охранник, без слов понял его просьбу, нагибаясь, чтобы долить ему остаток бутылки. Блядский. Абернати. Персиваль трахал его. Джорджа он, к слову, тоже трахал, но Джордж обладал мозгами и интуицией, пускай по внешнему виду этого не скажешь, и поэтому не приносил Грейвзу проблем. Джеймс же Абернати — чёрт бы побрал этого влюблённого идиота со взглядом на всё готовой сучки на пике течки —приносил. Ему приспичило встретиться с ним сразу же после посадки самолёта. Грейвз отказывался до последнего, но Джеймс заявил, что это срочно, и таким голосом, будто бы у него диагностировали СПИД. Дело оказалось и близко не таким важным, но весьма занимательным, так что Персиваль даже похвалил Абернати, подарив столь нуждающемуся пару-тройку минут нежностей. На свою голову. Он тяжело вздохнул, ослабил галстук и отставил наполовину опорожненный стакан в сторону. Паренька, сфотографировавшего его, ему нашли достаточно быстро, однако информация о нём была настолько скучная и скудная, что Грейвз впал в тоску даже будучи пьяным. Криденс Бэрбоун с редких своих фотографий смотрел на него опустошённым, чуть затравленным взглядом, а его биография пестрила впечатляющим списком сменяемых школ и сочилась полным отсутствием какой-либо интриги. Сиротский умница, обрётший свою семью под кровом религиозной общины и тем не менее стремительно покинувший её после совершеннолетия. Выпускник вполне достойного университета, бывший стипендиат, с нулевым опытом шатающийся по всяким мелким подработкам — словом, совершенный зануда-заучка, это понятно и без личного знакомства. — Стоит ли его вообще прищучивать? — задумчиво спросил вслух Грейвз, лениво выводя мизинцем узоры на глянцевом лице Криденса. Ещё и имя такое старомодное. Неудивительно, что его никуда не берут. Джордж, очевидно, посчитавший, что вопрос адресован ему, пожал плечами, осторожно замечая: — Если эти фотографии всё ещё нигде не всплыли, значит, он никому их и не показывал, сэр, — он помолчал немного, склоняясь к фото через плечо сенатора, и продолжил: — Этот парень не выглядит так, будто гонится за сенсацией. Персиваль усмехнулся. Его преданный умненький Джордж. Не всё в этой жизни так однозначно, милый. — Внешность бывает обманчива, — произнёс Грейвз, не сводя взгляда с остроскулого лица на снимке и в то же время находя в воздухе руку своего телохранителя, чтобы затем крепко сжать в своей. А затем направить её вниз, к своим штанам. Джордж выдохнул ему в ухо и поцеловал мочку. — Всё же вышли ему приглашение. Я хочу пообщаться с Криденсом Бэрбоуном, — прошептал Персиваль уже в его губы, развернувшись на своём кресле. С Джорджем он любил быть универсальным. Ему нравилась кожаная портупея, обтягивающая мускулистый торс, и мысли, что рождались в его голове от этого зрелища, — редко посещавшие его мысли о том, что ему хочется кому-то подчиниться.____
Криденс сгрыз ноготь на большом пальце почти до крови. Тонкий белоснежный конверт выпал ему прямо под ноги, когда поздним вечером он вернулся домой после работы. Отчего-то, стоя на пороге собственной квартиры и ещё даже не подняв письмо, он уже знал, что там и от кого оно. И от этого чувства ему совсем не стало хорошо на душе. «В вас погибает великий фотограф, мистер Бэрбоун. Но, как модель, я бы хотел посмотреть на получившийся результат. Хотя бы ради приличия» Как и предполагалось, ни инициалов, никаких других личных данных. На обратной стороне картонной открытки, тем не менее, значился адрес, дата и время. Криденс не был глуп — он понял, что его приглашали. И приглашали, разумеется, на частную территорию, где в его равной степени могли вполне комфортно принять, побеседовав о делах житейских, как и прирезать к чертям, пока никто не видит. Глагол «погибает» заставлял склоняться ко второму варианту. Первое время он не мог найти себе места, беспокойно расхаживая из угла в угол и периодически колотя себя по голове. Криденс удалил эту злосчастную фотографию на следующий день после случившегося, а в тот вечер убедился, что стёр её со всех своих гаджетов, но заснуть тогда так и не смог, всё думая-думая-думая. В теории, никто не заставлял его отвечать на приглашение Грейвза. Криденс мог бы не прийти, он мог бы письменно заверить сенатора, что вовсе ничего не затевает и уже давно удалил снимок. Что в этой встрече нет нужды, он не представляет никакой угрозы, он вообще просто Криденс, всего лишь Криденс, Персиваль Грейвз этого имени больше никогда не услышит. Однако, как ему казалось, столь высокопоставленным людям не отказывают. Особенно если они прикладывают подобные усилия, дабы назначить встречу. Поэтому он собрался и пошёл. Не взирая на страх и на сухость во рту, и на гулко колотящееся о рёбра сердце, он явился чуть раньше назначенного срока и переминался с ноги на ногу, стоя под крыльцом дома, прямо как выдрессированная боязливая собачонка. Было тошно от самого себя, но если свой ропот перед школьными футболистами-качками Криденс давно пережил, то перед столь опасными и могущественными людьми, как Персиваль Грейвз, у него не было никакого иммунитета. В конце концов, за прожитые годы Криденс хорошо усвоил одну очень важную вещь: в социальной иерархии он так или иначе всегда будет находиться на самых нижних позициях. А тем, кто на дне, не так уж и стыдно стелиться под главенствующих в этой цепочке. Только так и можно выжить. Грейвз приехал вовремя и на такси, без какого-либо сопровождения, ни слова не произнёс при их встрече, лишь взмахнув рукой, предлагая Криденсу пойти первым, а затем тихо прикрыл за ними дверь. Квартира, в которую он привёл его, была искусно, старательно обставленной, просторной и несомненно дорогой. Но холодной и пыльной, словно в ней давно не бывали. Царящая в ней обстановка не располагала к себе, и Криденс долго не мог найти места, где бы приткнуться, пока Грейвз не взял его за плечи и самостоятельно не усадил, чуть грубо заставляя плюхнуться в кресло. В соседнее он уселся сам, вальяжно перекинув ногу на ногу, по-птичьи склонив голову на бок и механически водя большим пальцем по нижней, слегка оттопыренной губе. Всматриваясь, будто изучая. Он был красив, Персиваль Грейвз. В нём была жёсткая мужская красота, выхоленная, вылизанная, вытесненная временем и характером. Бесспорно, Криденс видел его и раньше — на сайтах, в газетах, на как минимум двух обложках «Таймса», — но никогда так близко и вживую. Его взгляд будто всковыривал тебя, пока ты ещё дышишь, и рылся во внутренностях в поисках какого-нибудь капилляра, при перекрытии которого можно удушить жертву без каких-либо улик. Криденс натужно выдохнул, чувствуя как холодеет всё внутри от этого взгляда, но не смог отвернуться. — В вас есть определённый талант, мистер Бэрбоун, — по-змеиному мягко заметил он, наконец развевая тяжёлую тишину, и наклонился за графином, в котором предусмотрительно плескалась можжевеловая водка. — Чем вы сейчас занимаетесь? Грейвз встал, вероятно, не найдя на столе стаканов, и отвернулся к серванту, что Криденсу было на руку. Когда на него перестали смотреть с явным намерением вывернуть наизнанку, дышать стало значительно легче. Он выравнялся в осанке и поспешил ответить, пускай голос его и дрожал: — Полагаю, вы и сами это знаете, сэр. Вышло неожиданно самоуверенно; Криденс тут же больно прикусил себе язык, но в ответ услышал лишь хриплый отрывистый смешок. Персиваль Грейвз к нему не обернулся, всё ещё занятый поиском. — Да, я знаю, что это за дыра. Весьма своеобразный выбор для выпускника Ратгерского университета. Это, конечно, не Лига Плюща, но как-то вы низко летаете, не находите? — насмешливым тоном спросил Грейвз, забирая со стола графин и аккуратно разливая алкоголь по низкодонным рельефным стаканам. Криденс поджал губы — он не пил, но, похоже, его предпочтения никем не учитывались. — У меня не было выбора, — бесцветно ответил он и неожиданно поймал цепкий взгляд конгрессмена в отражении. Тот криво ему улыбался. — А хотели бы? — Каждый хотел бы. Грейвз обернулся. — Меня не интересует каждый, мистер Бэрбоун, меня интересуете вы, — в его тоне больше не звучало ни иронии, ни веселья, только холодность и какая-то… жадность. Криденс и сам не заметил, как дыхание его стало быстрее, натужнее и громче, а Грейвз следил за этим, по-хищному прищурившись. — Вы когда-нибудь были с мужчиной? — вдруг спросил он, и Криденс от неожиданности звучно сглотнул. Такая откровенность обескуражила его, но в то же время ему казалось, будто Грейвз только и ждал этого, только невозможно было понять, когда вектор его заинтересованности сместился: сейчас или когда он рассматривал его, будто под лупой, или при встрече, или в такси, или его только ради этого и пригласили сюда. Он неуверенно пожевал губу, но всё же откликнулся хриплым, упавшим голосом: — Да. Да. Когда-то давно у Криденса был Ньют, и он был с ним счастлив. Но теперь от того времени не осталось ничего, только пепел. И шрамы. Грейвз ухмыльнулся так, словно ему на самом деле не требовался ответ. — А со взрослым и опытным мужчиной вы были? Состоите в таких отношениях? — Нет, — быстро признался Криденс и отчего-то решил повторить свой ответ. — Нет. Персиваль Грейвз усмехнулся и опустил взгляд точно также, как он сделал это в тот день перед камерой и микрофоном рыжей репортёрши — этот великолепно отработанный взгляд, предназначавшийся для того, чтобы завоёвывать сердца избирателей, — а затем поднял взгляд уже совершенно другой, осушил свой стакан и всунул в руки Криденса его. — Вот что, мальчик, — начал он, — ты удалишь эту фотографию или фотографии, сколько ты там их сде… — Я уже удалил, сэр! — воскликнул Криденс, едва не подскакивая, но Грейвз остановил его рукой. — Не перебивай меня, — предостерёг он. — Перед выездом я прочитал несколько твоих очерков и хочу сказать, что могу дать тебе то место в прессе, которое ты хочешь, потому что, как мне кажется, мы неплохо можем сработаться. Но, конечно же, ничего не бывает бесплатно, — Грейвз склонился над ним, опираясь на поручни по обеим сторонам от бёдер Криденса, и внимательно на него посмотрел. Его голос стал на несколько тонов ниже. — Взрослые и опытные мужчины делают больно — физически, эмоционально, материально, — а затем выбрасывают надоевшие им игрушки — и это, дорогой мой, в лучшем случае. Секс, как и политика — игра, в которой часто нарушаются правила. Здесь возможны фолы: мелкие и грубые. И жестокие, с летальным исходом. Прежде чем сделать шаг вперёд, верно оцени свои силы. Пораскинь мозгами и шепни мне на ушко ответ. Он не сказал этого вслух, но всё же Криденс понял намёк. «Это шанс. Он даёт тебе шанс отказаться и сбежать, поджав хвост, словно слабому, растерянному щенку, — подумал он, а затем какой-то другой его внутренний голос, более низкий и злостный заметил: — И тогда ты навечно обречён на продажу своих фотографий на Гетти за двадцатку баксов, пока большие компании будут иметь тебя на неоплачиваемых стажёрствах». Иметь его, впрочем, будут в любом случае. Деньги кончались, в Викоффе его могла ждать только истеричка-мачеха, к которой он согласился бы приехать только в праховой урне, а мысли в мозгу отчаянно бились, пульсировали, метались, возвращая его к прошлому, которое он так рьяно пытался забыть. Криденс слишком очевидно нервничал и боялся, чтобы сказать следующее, и всё же это был его голос, дрожащий и тихий, сопровождаемый почти безразличной кривоватой улыбкой: — Вы не сделаете мне больно, сэр. И даже ему самому было совершенно непонятно, что именно таилось в этой реплике: вопрос, надежда, неуверенность или утверждение. Пожалуй, всё сразу. Грейвз усмехнулся, но ничего не сказал. «Потому что больнее, чем раньше, уже не будет, или потому что тебе нравится боль, детка?», — вот что пронеслось у него в голове, и мысль эта по праву казалось ему забавной. Он не планировал ничего подобного, когда ехал на эту квартиру, но парнишка, сидевший скукожившись в слишком дорогом для него кресле, оказался значительно интереснее, чем он считал его до этого. Он был напряжён и натянут, словно тетива лука, но смотрел в упор, открыто, и глаза его были такими тёмными, глубокими, влажными, печальными и мрачно-порочными одновременно, что Персиваль решил: «Плевать». Он никогда не отказывал себе в своих желаниях. А Криденса Бэрбоуна с этим его дурацким именем, с большими глазами, будто с иконы, тихим голосом и клетчатой красно-чёрной курткой, ужасно мальчишечьей, ему до лёгкой пульсации в паху хотелось. Грейвз заправил левую руку в карман, а указательным пальцем правой подтолкнул подбородок мальчишки, мягко огладил красивый изгиб идеально карминных губ, нетерпеливо прикусив свою собственную, и сипло, с придыханием скомандовал: — Раздевайся. Криденс был очень послушен.____
Всё началось не совсем так, как обычно бывало у Персиваля. Криденс не был до скуки растраханным, как был Абернати; он не срывал пошло голос, не просил ещё или быстрее, или глубже, или «вы так хороши, мистер Грейвз», он вообще редко говорил. Криденс не походил ни на одного другого мальчика Персиваля, и это было странно. Первое время они почти не общались. — Что ты знаешь о Геллерте Гриндевальде? — однажды спросил Грейвз, и Криденс покачал головой: — Ничего, сэр, — он всё ещё обращался к нему официально. Иногда Персивалю хотелось, чтобы он задыхался этим «сэр», пока Грейвз вдалбливал бы его в кровать, чувствуя, как изворачивается под ним полностью раскрывшийся Криденс. Но он не задыхался. Персиваль вздохнул и бросил на стол какой-то отчёт. Парень склонился над ним, внимательно разглядывая. — Это он? — тихо спросил Криденс. — Да, — кивнул Грейвз. Он обошёл стол и вплотную придвинулся к худой, ещё угловато-подростковой спине. Такой, блять, желанной спине. Податливой и совершенно недоступной в то же время. Криденс Бэрбоун оказался загадкой под семью печатями, и Персиваль не помнил, когда последний раз ему так сносило крышу от желания покорить себе мнимо покорного мальчишку. Криденс испуганно дёрнулся, даже от неожиданности выставил вперёд острую лопатку, поведя плечом, но Грейвз ласково провёл ладонью по черноволосому затылку, а второй накрыл чужую руку, впившуюся в столешницу. — Здесь есть кое-какие важные данные, в которых, если покопаться, можно найти информацию, достойную громкого заголовка, — начал он, жарко касаясь губами загривка, чувствуя, как напрягается тонкая белая шея, как пузырится мурашками кожа. «Ну же, малыш. Не играй со мной в отверженную проститутку». — А если ты съездишь в национальный архив и пройдёшься вдоль рядов с переписью за семьдесят восьмой год, то, уверяю, отроешь настоящий клад. Криденс аккуратно извернулся из его полуобъятий и заглянул Грейвзу в глаза. — Вы хотите, чтобы я поработал с этим материалом, сэр? — спросил он, очаровательно по-детски прижимая к груди доклад. Персиваль усмехнулся и согласился. — Я хочу, чтобы ты оправдал своё попадание в «Вашингтон Геральд», милый, — более серьёзным тоном сообщил он ему, и внезапно, совершенно внезапно, его осенило. Глаза Криденса пылали странным, не совсем понятным ему огнём; Грейвз сделал выпад наугад но, к его удаче, попал в самую точку. Он сказал: — Докажи мне и им, что ты чего-то стоишь. И Криденс вдруг уверенно ему кивнул. Уважение. Вот оно. Люди мягчают, когда получают то, что было им жизненно необходимо, а те, кого никогда не воспринимали всерьёз, больше всего нуждаются хотя бы в крохотной капельке уважения и одобрения. Персиваль взял его лицо в свои руки и проговорил осторожно, но с каждой следующей секундой чувствуя, как ломает эту неприступную крепость всего-то парой добрых, доверительных слов: — Чего ты хочешь? — спросил он Криденса, и Криденс тяжело, взбудораженно выдохнул, закусил губу, замолкнув на несколько долгих, невыносимых для Грейвза минут, а затем медленно приблизился к нему и мягко поцеловал в губы. Сперва Персиваль даже не отреагировал, оторопев от того, сколь дрожащими были чужие губы, а затем ответил с прыткостью, но не голодом, не позволяя парню в испуге отшатнуться. Грейвз не любил прелюдий. Криденсу они были необходимы. Он развернулся перед ним сам: сам спустил штаны и свои смешные боксеры с молниями, сам опустился на стол, вжавшись щекой в вырезку из статьи, где незнакомый ему пока Геллерт Гриндевальд весьма двояко отозвался о случившемся в Денвере конфликте на расовой почве, вследствие которой было убито шесть афроамериканцев, и даже сам насадился на член Грейвза, издав протяжный и шумный выдох, в котором Персиваль узнал некое подобие стона. Криденс не смотрел на него и ни о чём не просил, но с молчаливым, слегка вымученным удовольствием отзывался на его поцелуи в шею, плечи, позвонки, если удавалось дотянуться, и старательно пытался соответствовать тяжёлым, вкалачивающимся ударам, сжимая Персиваля собой. Всё, что ему требовалось, — это мягкость касаний. Никаких резких движений. Ничего, что могло бы быть расценено, как насилие. Как наказание.____
— Не хочешь пожелать мне Счастливого дня отца? Как бы то ни было, а сегодня действительно был международный день отца. Криденс приехал к нему поздно, после долгого рабочего дня в издательстве, он выглядел немного побито — морально, конечно, — но от этого, тем не менее, не лучше. И всё же никто из них не забывал, зачем оба приезжают сюда, поэтому сейчас Криденс сидел на нём, задумчиво теребя белые края рубашки Персиваля, а Грейвз выжидающе, но слишком очевидно глумливо посматривал на него сквозь полуопущенные веки, пока вдруг резко не поднялся на локтях. Криденс сощурился, хватаясь за атласный уголок его синего галстука, и, недолго думая, вынул его из петли. — У тебя же нет детей, — быстро парировал он и даже не успел осечься — он догадался лишь через секунду. Грейвз подавил в себе победоносную улыбку, но не ответил, а только отвёл его ладонь в сторону и вынудил заглянуть в свои глаза, привычным властным жестом приподняв подбородок. — Так ли это? — прошептал Персиваль ему в губы, плавно подаваясь корпусом вперёд, демонстрируя, что даже вялые ерзанья Криденса на нём не остаются не замеченными, и он бы очень не против получить положенный ему презент. — У тебя ведь есть для меня подарок? Криденс облизнулся. — А взамен? — Ты получаешь достаточно. — Ты не поздравил меня с международным днём защиты детей. И тут Грейвз не смог сдержать лукавой усмешки. Когда они только познакомились — казалось, с тех пор прошла целая вечность, а они оба стали кардинально другими людьми, — Криденс Бэрбоун был зашуганным пареньком-стажёром в какой-то вшивой онлайн-газетёнке, не обладавшим ни голосом, ни наглостью, ни влиянием, ни амбициями. Персивалю казался совершенно диким тот факт, что такой хиляк решил податься в кровавый и корыстный журналистский бизнес, и ещё страннее для него было то, что Криденс тогда всё же решил с ним встретиться. Но теперь — о, теперь в этом сладком мальчике не осталось почти ничего от прежней пугливой болонки с горестными воспалёнными глазами. Малыш попробовал на вкус профессиональный успех и медийную популярность, отдав в печать свою первую статью и ею же изрядно подпортив чужую жизнь, и таким образом — он расцвёл. Умелые ласки Персиваля в совокупности с этим позволили им сблизиться и научиться доставлять друг другу желаемое. Перед ним теперь сидел не забитый зверёк, а молоденький и резвый охотник, только-только научившийся кусаться. Таких следует холить и поощрять — это полезно первому и взаимовыгодно для обоих, — но всё же держать на поводке и вовремя деликатно придушивать удавкой, если вдруг ситуация выйдет из-под контроля. Впрочем, Грейвз не считал, что сообразительный и опасливый Криденс когда-нибудь переступит черту. Он стал куда фамильярнее с Персивалем, чем был раньше, это верно, но бояться его отнюдь не перестал. Просто щеночек начал ластиться, ощущая, что таким образом никто не пострадает, а всем будет только хорошо. Грейвз резко поднялся, усаживаясь ровно, придерживая Криденса на себе, и припал к его шее. — Кого ты хочешь? — спросил Персиваль, вылизывая родимое пятно на белоснежной коже, где гулко билось хитросплетение яремных вен. — Генри Шоу, — без заминки ответил он, и Грейвз понял, что этот ответ был заготовлен уже очень давно. Малыш всё спланировал. — Старшего, — уточнил Криденс. Персиваль отстранился, закинув голову чуть назад, чтобы ощущать чужое быстрое дыхание на своём лице, и ненадолго прикрыл веки. — Ты получишь его на блюдечке с голубой каёмочкой, — Грейвз раскрыл глаза почти в тот же момент, когда Криденс в его руках прикрыл свои, очевидно, повторяя жест Персиваля. Он любовно провёл пальцем по чуть шершавому от лёгкой щетины лицу, ощущая, как трепещут под подушечками густые ресницы, а затем коснулся его ещё сухих пухлых губ. — К твоему счастью, я и сам намеревался тебе его сбросить. Видишь, как всё удачно сложилось, — усмехнулся Персиваль, и паренёк на его коленях удовлетворённо кивнул, также добро улыбнувшись. Телячьи нежности Грейвзу, однако, уже надоели, и он поспешил сменить воцарившийся деловой настрой на то, чем они занимались сначала: — А теперь вернёмся к изначальной теме нашего разговора… Радушная улыбка Криденса погасла столь же стремительно, сколь и загорелся азарт в его обсидиановых глазах мгновение назад, когда они обсуждали очередную их жертву, но Грейвз привык: отдаваясь ему, Криденс никогда не терял над собой контроль, а подходил к делу с той же скрупулёзной трудогольнической самоотдачей, что, Грейвз был уверен, сопровождала его и на работе. Он мог и умел краснеть, разгораться, стонать и томно дышать, доходя едва ли не до натужного кашля, — он умел наслаждаться их сексом, — но никогда не терял головы. Разочаровывало ли это Персиваля? Нет. Этого было не совсем достаточно, но это ему подходило. В конечном счёте, идеалов не существует. Так было и сейчас: Криденс сперва неуверенно поерзал на нём, будто бы принимая решение, чем же его удивить, но затем вновь перевёл взгляд на него, и Грейвз отлично знал, что это значит. Он легко привык к охочему, но всегда чуть ледяному Криденсу, потому что кое-что в этой молчаливой порочной жертвенности ему приносило невыразимое удовольствие, и это был этот чёртов, блядский взгляд. Всякий раз он мрачнел, становился глубоким, почти бездонным и совершенно полым, будто внутри зрачков — вакуум стылого космоса, однако стоило ему войти в него — резко, как любил Персиваль, — и этот вакуум обретал мутноватые формы, слабо искрился всполохами чувств по самой кромке, тянул за собой и трогательно увлажнялся от слёз — у мальчишки были чертовски чувствительные глаза. Криденс смотрел на него неотрывно, сползая вниз плавно, словно кошка, чуть прогнувшись в пояснице и увлекая за собой Грейвза, ухватившись за галстук, пока он сам не оказался на полу, у его ног, а Персиваль, точно горячо любящий своего питомца хозяин, склонился к нему, уложив свои локти на колени. Кожаный ремень Грейвз снял сам, без лишних подсказок, а Криденсу оставил ширинку и резинку белья. Он понятия не имел, где и как Бэрбоун научился так здоровски брать в рот, но, стоило признать, минеты всегда невъебически его раскаляли. И то, какое изящное представление устраивал Криденс каждый такой раз, ему тоже приносило небывалое удовольствие. Ему не пришлось помогать руками, Грейвз уже был готов, и всё же Криденс медлил, намеренно и искушающе. Прикоснулся сухими и тёплыми губами к головке, даже подул на неё, разнося по коже волну едва сдерживаемого возбуждения, а затем, паршивец, тягуче провёл языком вдоль ствола. — Показушник, — недовольно просипел Персиваль, толкаясь к его губам, и Криденс с хитрым прищуром сразу же вобрал всю длину члена в себя, сопровождая сие действие влажным, хлюпающим, омерзительно пошлым звуком. На его пугающе-пустых и в то же время плутоватых глазах в очередной раз навернулись слёзы. Он сморгнул их, но взгляда не отвёл — только сконцентрированно сощурился и насадился ртом почти до горла. Этот застывший взгляд вытягивал из Персиваля всю его грязную, прогнившую душу. А жаркие, блядски вспухшие губы и извечно ледяной кончик носа, касавшийся его паха, когда Криденс набрал темп, лишь добавлял остроты впечатлений.____
Генри Шоу появился на первой полосе «Вашингтон Геральд» спустя два с половиной месяца — даже спланированные акции якобы журналистского разоблачения не случаются сразу же. Криденс и не ожидал моментального исполнения своего пожелания. Он терпеливо выжидал и посмел себе лишь единожды напомнить Грейвзу о его обещании, заранее подготовившись к перспективе ссоры, но этого, к его счастью, не случилось. Персиваль лишь безэмоционально заверил его, что «всему своё время». Это время настало с первыми новостями о новом законопроекте, сулившим колоссальные реформы в сфере образования. Представителем законопроекта, как и следовало ожидать, стал не кто иной как Генри Шоу, и вот тут, даже не будучи детально осведомлённым в особенностях различий палат и их представителей, не сложно догадаться, что Генри Шоу-старший был наименее подходящей кандидатурой для выполнения данного задания. Дело в том, что потенциально либеральные реформы, знаменующие собой начало новой эры для всех школ страны, не стоит доверять латентному консерватору-традиционалисту. Они бы ему ещё закон об общенациональной легализации однополых браков отдали, ей-Богу. Криденс встал на рассвете и чувствовал себя хоть и паршиво, но взбудораженно, а от того неестественно бодро для того, кто не спал более пяти часов за последние двое суток. Минувшие дни он провёл за кропотливым исследованием всей подноготной Генри Шоу и мучительным ожиданием звонка от Грейвза. Они не встречались уже больше недели, и Криденса такое положение дел вполне бы устраивало, если бы не паническая боязнь прошляпить момент сенсации и сопутствующая этой боязни раздражительность. Он не мог доверять Грейвзу на все сто процентов, у него не было даже какой-либо гарантии — только сомнительное слово возбуждённого мужика, — поэтому в ожидании он довёл себя до того состояния, когда в голове крутилась единственная членораздельная мысль: «Он тебя бросил. Наебал он тебя, идиот». Отчаянно хотелось ему позвонить, но рука всё время останавливалась, едва прикоснувшись к потрёпанному смартфону. Криденсу мешала вовсе не гордость, Криденсу мешало прошлое. Вероятнее всего, Грейвз строил какие-то догадки насчёт того, почему выбор Криденса так своеобразен — право слово, Генри Шоу хоть и был ржавой консервой, но никому не мешал, поэтому такой хитрец, как Персиваль Грейвз, не мог не заподозрить что-то странное, но он ни в коем случае не должен был знать истинную причину заинтересованности Криденса в представителе штата Нью-Джерси. Он не должен был видеть одержимость Криденса. Его маленькую, слегка детскую, но кропотливо выстроенную вендетту. Это заняло у него четыре года жизни, и он не собирался отступать от задуманного ни на шаг. Все чашки, что хранились в его пыльной ветхой квартире, были наполнены давным-давно остывшим и зачастую уже непригодным к употреблению кофе. Криденс вяло поскрёб по засохшей кашице на дне одной чашки и отставил её прочь, обессиленно улёгшись на полу, поверх груды всякого мусора, распечаток и нескольких грязных футболок, которые он сменил за последние проведённые в затворничестве дни. Его голова была тяжела и пуста, а память всё возвращалась и возвращалась к тёмному прошлому, к его подростковым годам, проведённым в церковной общине, к маслянистому взгляду Генри Шоу-младшего, к его, Криденса, слезам и отчаянным мольбам. К брезгливому выражению лица матери, отхлеставшей его ремнём вопреки всем попыткам объяснить ей и найти поддержку после того, что произошло. В тот злополучный вечер в Криденсе зародилось нечто чёрное и опасное, и с тех пор оно вело его через жизнь, неустанно напоминая только об одном, — он должен их всех уничтожить. Не только того, кто его сломал, но и всех, кто ему важен. Эта гнида не имеет право на отца-политика, которого однажды могут избрать госсекретарём. Особенно, если этот отец так легко отмазывает своих сыновей-подонков ото всех их жестоких проказ. Криденс зло прикусил собственный язык, и металлический привкус крови заполнил его рот, а затем рот наполнила уже слюна. Он ощущал себя гончей, готовой вгрызться в горло любому, кто встанет у него на пути. Или может быть он просто был голоден — Криденс не брался судить. Рука вновь нащупала холодный экран смартфона, и на короткое мгновение он не удержался — разблокировал и нажал на иконку сообщений. Последнее было отправлено двенадцатого сентября… На дисплее значилось двадцать первое. Полученные: «Сегодня я не приеду. Можешь возвращаться домой» Прочитано Больше они не общались. «А ты и дальше стелись под него, кретин, — вдруг прошипел какой-то злой голос внутри него. — Он тебя просто трахает, как на всё готовую суку, и твоими руками убирает конкурентов. Размечтался о славе, мести и равноправных отношениях? Ха!» Криденс взбесился, не зная толком на кого: себя или Грейвза, и с силой отшвырнул телефон. Тот проскользил по полу не больше десяти дюймов и звонко ударился о латунную ножку старого дивана. «Наверняка корпус поцарапался», — с досадой подумал Криденс и от этого впал в настоящее отчаяние. Он скукожился, подтянув колени к груди, намереваясь прикрыть истончившиеся веки только на секундочку, но неожиданно для себя заснул тяжёлым, однако благодатным сном. Полученные: «Встречай подарок» Доставлено 12:47 Полученные: «Ты получил?» Доставлено 13:11 Полученные: «Полагаю, ты их правда получил и теперь корпишь над статьёй» Доставлено 13:16 Полученные: «Но неплохо бы было и ответить, знаешь ли» Доставлено 13:16 Полученные: «Криденс?» Доставлено 13:18 Полученные: «Ты, блять, понимаешь, что я не могу быть уверен, что эти ебаные документы дошли до тебя? Ты хоть представляешь, что будет, если курьер привёз их другому человеку? Ответь мне!» Доставлено 13:20 Полученные: «КРИДЕНС» Доставлено 13:21 Пропущенные звонки: Грейвз (6) Было глубоко за полдень, когда Криденс проснулся, и чувствовал он себя ещё хуже, чем раньше, пускай и тело больше не ныло. Он потянулся, расправляя спину, сладостно ощущая, как хрустят позвонки после долгой и не слишком удобной позы, и, прежде чем проверить мобильный, решил всё же подняться, вымыть какую-нибудь чашку и заварить себе чая. Когда же пальцы его коснулись сенсорного экрана, было уже поздно. Пугающе поздно для извинений. Последнее сообщение было отправлено спустя минуту после последнего пропущенного звонка, и, в сравнении со всеми остальными, казалось угрожающе спокойным: «Не смей меня игнорировать». Криденс даже не успел опомниться или подумать о чём-то связном, когда, стоило ему открыть и прочесть все сообщения, в то же мгновение в квартире разнёсся колокольный перезвон звонка, а затем, без какой-либо паузы между трелями, он незамедлительно повторился. На негнущихся ногах Криденс подошёл к двери и, замерев на короткий момент, всё же провернул ключ в замке, открывая её. Он прекрасно знал, кто будет стоять на пороге. Тот же, кто и оставил ему тонны непрочитанных уведомлений. — В следующий раз я не стану дожидаться, когда ты откроешь, а просто попрошу Джорджа выломать дверь, — холодно шикнул Грейвз ему в лицо и резко шагнул внутрь, оставляя перепуганного Криденса стоять у входа. От него за версту несло особенно удушливым табачным запахом и злостью. В руках, тем не менее, он держал плотно набитый и уже чуть мятый крафтовый конверт, о содержимом которого Криденсу не требовалось догадываться. Что бы это ни было, но именно это являлось причиной ярости Грейвза. Персиваль метнулся в миниатюрную гарсоньерку мальчишки, особо не вглядываясь в окружающее и даже не оглядываясь на него самого, однако, когда он остановился посередине единственной комнаты этой худо обставленной лачуги, ошибочно называющейся квартирой, он всё же не смог сдержать удивления, пускай и не выразил его ни словами, ни лицом. Царившая вокруг обстановка навряд ли могла кого-то расположить к уютному размещению, да и вообще к желанию здесь жить. На подошвы его лаковых ботинок налипло несколько мятых, плохо отксерокопированных страниц, в углу зашуршали коробки — это Криденс взялся собирать упаковки от доставки на дом, — а воздух, плохо циркулирующий в наглухо закупоренном помещении, ожидаемо был спёртым. За всё время их связи они всегда встречались на нейтральной территории — второй и частной квартире Грейвза, приобретённой именно для таких целей, — и Персиваль никогда не интересовался, где, как, в каких условиях жил Криденс. Да хоть в сиротском приюте — до тех пор, пока тот стабильно и вовремя приезжал к нему, его не касалась обратная сторона личной жизни Бэрбоуна. Теперь же касалась. Но вовсе не потому, что он маялся состраданием и альтруизмом. Просто он пересёк линию незаинтересованности. Обратного пути нет. Криденс убирался со слишком заметной отчаянностью, изо всех сил стараясь не поднимать взгляда на Грейвза, а желательно вообще повернуться к нему спиной, чтобы тот не видел паники в его движениях и выражении лица. В любой другой момент, Персиваля бы это позабавило, но не сейчас. Он действительно был зол. Он сорвался посреди рабочего дня, попросил Куинни отменить все встречи, запланированные на ближайшие четыре часа, и сел в автомобиль с единственной целью — приехать и наказать зарвавшегося щенка, поставившего его в опасность. Если бы только конверт пришёл другому человеку, если бы только кто-то перехватил его после того, как курьер не дождался адресата… Персиваль несчётное количество раз успел подумать, что лучше бы он передал черновую версию законопроекта лично, а ещё лучше — не этому смазливому молокососу, а проверенным людям. Грейвз ехал в эту глухомань, злость пожирала его, и он непременно бы что-то к херам разнёс, только вот он решил выпустить пар иначе. Он его выебет, решил Персиваль, так, блять, выебет, что эта дрянь его точно возненавидит за это, возможно, заикнётся об изнасиловании, но это вряд ли — он прихлопнет его как муху, при надобности. Всё это он намеревался сделать с Криденсом и всё это теперь улетучилось, будто бы наваждение. Парень суетился и нервозно подрагивал в плечах, под глазами его залегли тёмные тени, на лбу выскочило несколько гнойных угрей, а разило от него так, что вывод напрашивался сам: он точно уже несколько дней не принимал душ. Парня перед ним не хотелось трахнуть, его хотелось… накормить. И отправить в ванную, немедленно. Грейвз устало вздохнул, распахнул окно и брезгливо оглянулся в поисках хоть какого-то намёка на то, что где-то среди этого бардака можно было присесть. Задача оказалась не из лёгких. — Почему ты не отвечал? — всё ещё отстранённым тоном спросил он, пускай на сердце уже давным-давно отлегло. Щенку этого знать пока было не обязательно. Криденс за кухонным столом на мгновение замер, но поспешил ответить: — Я заснул. — И не слышал даже курьера? — Нет. — Ясно. Грейвз не удивился, когда ощутил, как отшатнулся и затравленно глянул на него парень, стоило ему быстрым движением встать с подоконника — единственное, более-менее удобное и чистое место в этом гадюшнике — и направиться к нему. Криденс напряжённо закусил губу, но не стал сбегать или просить прощения, только приготовился. К чему бы то ни было. Персиваля это правда не удивило, но покоробило. Как бы жёстко он не любил, однако он не был больным ублюдком, которого в действительности заводят страдальческие агнцы на заклание. Тяжёлый конверт плюхнулся на столешницу с примечательным глухим звуком, и Криденс удивлённо раскрыл зажмуренные глаза, когда после этого более ничего не последовало. — Отныне поставь на меня самый громкий рингтон, что у тебя вообще есть, и спи ночью, — с расстановкой произнёс Грейвз, касаясь рукой уже порядочно заросшей щеки Криденса. В уголке его левого глаза собралась слизь, оставшаяся ещё со сна. Персиваль аккуратно стёр её и отстранился. — А теперь почисти зубы, умойся и за работу. Криденс недоумённо моргнул, но не успел вымолвить и слова — Грейвз громко захлопнул за собой дверь, даже не попрощавшись. Будто его и вовсе здесь не было. Он настороженно провёл ладонью по конверту, приоткрыл и заглянул внутрь — на стол посыпались наполовину сжёванные шредером страницы законопроекта под эгидой комитета по вопросам образования и труда. Представитель: Генри Шоу. Это должно было стать долгожданным и весьма провокационным манифестом его политической приверженности. Что же, не судьба. — Я не хотел больше скрывать это, Перси, — доверительно сообщил Генри Грейвзу, когда принёс черновой вариант ему. «Ты и не сможешь», — подумал Персиваль и разыграл перед ним сцену, достойную Оскара, заверив старика, что поможет ему разработать новую концепцию, а первоначальная версия, как излишне консервативно настроенная, останется их маленькой тайной. Эта тайна была выпущена миллионным тиражом и обвалила сервер сайта геральдской газеты, опубликованная под рубрикой «Камера-обскура». Криденс получил не только постоянное место в штате, но и персональную ежемесячную колонку политического обозревателя. Неплохо, когда тебе ещё нет и двадцати пяти.____
Полученные: «Меня разделяет от президентства всего один шаг, а ведь я не получил ни единого голоса в свою поддержку. Демократия, признаться, слишком переоценена. Жди меня вечером» Прочитано Криденс не заметил того момента, когда они перестали встречаться у Грейвза. Просто однажды он приехал к нему сам. И больше не вызывал его к себе, а являлся персонально, лишь изредка спрашивая, дома ли он сейчас. Чаще всего, когда Криденс не был на работе, Криденс был дома. Они стали видеться чаще. И их встречи стали… интимнее. Безусловно, трахались они и раньше и оговаривали совместные «проекты», как называл деловую часть их отношений Грейвз, — некоторых людей он приносил в аккуратных тёмно-синих папочках, и вся их жизнь заключалась в двадцати-тридцати скреплённых страницах, каждая из которых скрывалась за тонким файлом. Всё, что следовало или не следовало о них знать, — всё это ложилось прямо в руки Криденса, и он буквально вершил судьбы. Его статьи пользовались бешеной популярностью, количество его подписчиков в Твиттере неделю назад перевалило за пятьдесят тысяч — все и каждый хотели услышать мнение того, кто отлично их понимал. Криденс не светился ни своими фотографиями, ни даже настоящим именем, но открывал читателям свой разум и душу, и они видели в его острых постах и фельетонах — ох, умирающий, но такой нужный сейчас жанр — то, что сами облечь в слова не могли или не умели. Грейвза это заводило, но и несколько беспокоило. Поэтому они стали ближе, полагал Криденс. Он слишком много знал о Персивале Грейвзе, чтобы больше не играть для него большого значения. Сперва он начал приезжать к нему домой. Затем он начал у него ночевать. Они стали временами совместно выбираться куда-то за город — как правило, это были заранее проверенные места со знакомыми Грейвзу владельцами. Персиваль позволял себе выпить в его компании и иногда — завязать разговор о чём-то неважном и приятном. Он начал делиться своими мыслями, писать ему ироничные сообщения, которые порой перетекали в сухой и пошлый вирт, но всё это не было бы важно, если бы Криденс не падал. Падал в эту странную связь, как в тёмные глубокие воды. Он больше не видел чётких граней того, что раньше было позволительно, а что недопустимо. Он больше не мог вовремя остановиться и контролировать свои чувства и действия. Он тонул. Ему это нравилось и раздражало его в то же время. Вечер был мягок и уютен, он ждал его дома. Персиваль приехал к нему не более часа назад; он успел отужинать с коллегами по трастовому фонду, обеспечивающими ему финансовую протекцию в грядущей предвыборной гонке. — До главных событий ещё два с половиной года, но выгодные сделки следует заключать уже сейчас, — хмыкнул Грейвз, намекая на слишком очевидный скепсис в выражении лица Криденса, и шлёпнул на стол обёрнутый в фольгу контейнер с едой — заказанный в ресторане ужин. Криденс сунул нос в пакет — в контейнере его ждали тигровые креветки в сливочном соусе — и обернулся к Персивалю, но тот уже вооружился почти опустошённой бутылкой виски, к которой имел возможность прикасаться только он сам, несмотря на то, что формально всё в этой квартире полноправно считалось собственностью Криденса. Какое-то время они сидели вместе, но затем разошлись по разным углам, каждый к своему звенящему смартфону. Криденс сидел на балконе, на подоконнике, закусив креветку так, что изо рта торчал её свёрнутый хвост, и выслушивал монотонные причитания Тины, что завтра у неё дэдлайн, а материала, как такового, нет. «Сандерс мне и так все мозги вынес своими претензиями», — горестно вздохнула она и замолчала, очевидно, надеясь, что он поймёт её намёк на помощь, и Криденс понял, но навряд ли мог бы ей чем-то помочь. Тина занималась благотворительными организациями. Это была не его сфера. Но он отлично осознавал, почему она к нему обращалась. Грязные слухи о нём начали ходить ещё с первой статьи о том европейском консуле с фашистскими наклонностями, которую он написал для Грейвза. «Подобную информацию не выловить желторотому фрилансеру, — шептались за его спиной. — Да сто процентов, что он кому-то даёт, и, видимо, даёт во все щели, раз так быстро выбился». Криденс не отзывался на подобные обвинения, даже если ему их бросали в лицо, потому что это всё-таки была правда. Он не пытался оправдываться. Опровергать, впрочем, тоже. О нём заговорили, и их зависть приносила ему садистское наслаждение. Тина самозабвенно возмущалась ему в трубку, но Криденс уже давно её не слушал. За чуть запотевшим от жара его кожи стеклом к нему вполоборота стоял Грейвз, только закончивший свой собственный разговор. Он измождённо откинул голову назад, тёмные смолянистые пряди упали на его лоб, а под белой, невероятно старомодной, но также и невероятно шедшей ему майкой напряглись плечевые мышцы. Криденс прикоснулся пальцами к стеклу, обводя контур силуэта Грейвза, и вдруг подумал: «Мой». «Мой». Странная мысль. Дикая и собственническая; Криденса даже передёрнуло от того, что сейчас пришло ему в голову. Персиваль к нему обернулся. Он усмехнулся Грейвзу и взялся выводить указательным пальцем сердечко — сперва одну дугообразную запятую, затем другую. Грейвз тоже улыбнулся. Подошёл к окну, горячо выдохнул в прозрачную поверхность и завершил его картину, дорисовав сверху длинный фаллос. Получился крайне уродливый стоящий хер с сердцем вместо мошонки. Идеальная метафора их отношений. Может быть и горько, но зато честно. Персиваль не стал ждать — он вышел к нему на балкон, присел рядом, и какое-то время ещё чинно молчал, чуть сгорбившись и глядя на него не мигая, исподлобья, что на самом деле только отвлекало, но затем, наконец не вытерпев, он припал к его шее. Криденс, и до этого не особо нарушавший жалостливый монолог Тины, вдруг совсем запыхался, обрывая свои «да-да» и «угу», когда рука Грейвза ловко опустилась ниже: пальцы оттянули резинку его домашних штанов, и властная ладонь сжала его член, болезненно пережимая. — Сбрось эту ноющую, — командно шепнул Грейвз ему куда-то чуть ниже уха, и Криденс рвано выдохнул, однако послушался. Телефон соскользнул, приземлился ему на ступню, Криденс зашипел от боли, но Грейвз заткнул его требовательными поцелуями, опускающимися всё ниже, и ниже, и ниже.____
— Когда ты станешь президентом, нам придётся это прекратить. Они лежали на продавленной кровати, простыни были мятыми и влажными от спермы и пота, а Криденс предельно измотан. Он не хотел начинать этот разговор, но в то же время просто не мог его не начать. У них ещё было время, однако его было катастрофически мало, и следовало наконец принять решение. Криденс неохотно поднялся с постели и сел, свесив ноги с края. Его спина, испещрённая пересечениями шрамов, ссутулилась, точно у немощного столетнего старца, а взгляд в отражении зеркала стал совсем отрешённым. Грейвз знал, почему. Потому что он ему не возразил. Персиваль согнул указательный палец и мягко провёл косточкой по особенно глубоким рытвинам. — Жалеешь? — с вялым смешком спросил он. «Нет», — незамедлительно подумал бы Криденс раньше, но сейчас, встречаясь в отражении взглядом с Грейвзом, он неожиданно для себя погрустнел. Взгляд Грейвза был тёмным, с застлавшей глаза поволокой от недавней послеоргазменной неги, но было в нём что-то… обеспокоенное. В кои-то веки человечное. Возможно, даже добродушное. «Да». Да, он будет жалеть. Он жалел бы, даже если бы Грейвз по-прежнему вызывал его к себе и просто нагибал, без лишних слов и эмоций. Он прирос к этому человеку. К кровавым пятнам на манжетах его фирменных рубашек, к его жёсткому жадному рту, к запаху сигарет, тлеющих в чашке на подоконнике квартиры Криденса, к его безжалостности, беспринципности, бесчувствию, а затем — к грубым шуткам, смешливым морщинам в уголках его глаз, к спокойствию, что дарят его руки, когда ему снятся кошмары, и односложным командам: «ешь», «ложись спать», «возьми зонт, завтра будет дождь», которые на самом деле являются актом его скупой заботы, пускай Грейвз никогда в этом не признается. Он начал ждать их встреч и искренне ему улыбаться. — Да, — открыто признался Криденс, отлично зная, что последует за его ответом — коронная кривоватая ухмылка. Покровительственная. Самовлюблённая. И эта ухмылка ему нравилась. — Думаешь, все кардиналы, становящиеся Папами, с принятием ранга понтифика перестают спать со своими мальчиками? — Грейвз поднялся за ним и приобнял со спины, кусая розоватый ушной хрящ, выглядывающий из-под тёмных волос. Он посмотрел в зеркало, растягивая губы в хмельной улыбке. — Я хочу, чтобы ты был на моей стороне, малыш, и ты будешь, потому что другого выбора у тебя и нет. Ты либо со мной, либо… Он вдруг замолчал, нахмурившись, и Криденс продолжил вместо него: — Либо жестокий фол. Ни одному из них не требовалось продолжать фразу. «С летальным исходом», — это прекрасно помнили оба. Персиваль тяжело выдохнул и вдруг встал, обошёл кровать и присел перед Криденсом, глядя на него снизу вверх. Он сидел у его ног, почти как пёс, но в них ничего не изменилось: Криденс по-прежнему был питомцем, а Грейвз — его хозяином. Персиваль взял его руку, переплетая их пальцы, — шершавые и тёплые Грейвза и холодные, чуть влажные Криденса. Они до странного идеально друг другу подходили. — Слушай внимательно, что я тебе скажу, потому что ты больше никогда ничего такого от меня не услышишь, — голос Персиваля был совсем тихим, но Криденс ощущал его будто бы всем телом. — Ты мне нравишься. Мне нравится секс с тобой, мне нравится, как ты работаешь. Я считаю, ты многого добьёшься, мальчик, и в моих силах тебе в этом помочь. Мне нравится тьма в тебе, она тебя украшает. Ты мне очень нравишься. Я не хочу тебя терять, — он оборвал самого себя, задумчиво подождав с минуту, чтобы затем снова заговорить: — Я тебя… Слова повисли в воздухе, так и не слившись в цельную мысль. Он не продолжил. Только выразительно посмотрел на него, и в его глазах Криденс мог увидеть гораздо больше, чем когда-либо сказали бы слова. Это не было любовью. Это было жаждой, одобрением, нуждой, ревностью и триумфом обладания, и Криденс понял, что Грейвз никогда не даст ему ничего другого, кроме этих чувств. Он не даст ему счастья, он не поставит его на пьедестал рядом с собой, он никогда не будет нежно целовать его, вместе ходить в кино, не станет утешать его, когда он проиграет, и не изменится. Персиваль Грейвз — потенциальный сорок шестой президент Соединённых Штатов Америки — самый последний человек на Земле, в которого должен был влюбиться Криденс Бэрбоун, но Криденс и не влюблён. Всё было гораздо хуже — он любил. Персиваль встряхнул его, подозрительно оцепеневшего, и Криденс взмахнул головой, мягко, слегка елейно, но успокаивающее ему улыбнувшись. — Насколько? — спросил он, и Грейвз, сперва не поняв вопроса, недоуменно свёл брови, но затем осознал. Какой же у него всё-таки догадливый, эмпатичный малыш. Он усмехнулся, по-дьявольски соблазнительно сощурившись, и вдруг притянул к себе скуластое лицо, целуя слишком алчно и напористо для того, кто старался казаться лениво-спокойным. — Больше, чем акулы любят кровь, мой сладкий, — сказал Грейвз, а затем утянул его за собой на пол, нависая над ним и вылизывая с мягкого и податливого юношеского тела редкие родинки, зияющие в ночном сумраке, точно сквозные дыры-ранения от его, Персиваля, губ, и слов, и действий. «Больше, чем акулы любят кровь». В этой фразе было что-то пугающее и притягательное одновременно. Криденс поставил на кон всю свою жизнь ради этого странного чувства, отдавшись ему целиком.