В сумраке сожалений

Летать я буду над тобой, Как тихий звук и как покой.

      Небольшая комната тонула в сером свете вечерних сумраков, что укрыли всё и приглушили все звуки, оставив лишь трепет белых вышитых занавесок на окне.       Негоже королеве чувствовать нерешительность, рассеяно рассматривать обычную комнату, коих в Эллесмере было великое множество, и нервно крутить перстень на пальце. Глупая привычка.       Взгляд зеленых глаз уловил почти незаметное движение у стены против окна, где стояла кровать, насколько могла помнить Арья. Тихим шагом приблизившись к постели, она присела на край, стараясь не потревожить и легким движением без того беспокойный сон мужчины, лежавшего на белом льняном одеяле. Даже в полумраке не пришлось напрягать глаз, чтоб рассмотреть знакомое бледное лицо, искаженное мукой. Эрагон.       Целители долго пытались извести незнакомый яд, который благо медленно распространялся по телу Всадника. Эта ночь была решающей, самой тяжелой. Лекарство, умело сплетенное из слов древнего языка и трав, уже оказывало действие, и к завтрашнему утру бред должен пройти.       В мужчине так тяжело было узнать прославленного Всадника, Губителя Шейдов и Убийцу Королей, даже Арье было непросто заметить в нынешнем Предводителе Всадников знакомые черты. Когда война началась, и большая часть Всадников вернулась защищать границы Алагейзии, пришла весть о том, что Предводитель ордена прибудет в Эллесмеру от имени королевы Насуады, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию.       Знал бы кто, как в груди трепыхалось птицей сердце королевы эльфов, несмотря на внешнее спокойствие, в тот момент, когда двери тронного зала отворились, и в зал вошла процессия Всадников. Взгляд в секунды отыскал знакомые глаза. Черты лица его за эти тридцать лет стали строгими, темные глаза смотрели ровно. Были какие-то пышные речи, Арья почти не прислушивалась к ним, замечая каждую незнакомую доныне деталь в поведении Эрагона. Куда делись горящий взгляд и неуклюжесть движений? Мужчина всё так же открыто, но уже спокойно смотрел перед собой, двигался более плавно, хоть и немного резко. Нет, все эти изменения не вызывали отчуждения, эльфийка была готова к ним. Резали лишь идеальный до скрежета зубов жест приветствия и негромкое «Моя королева», брошенное ей под ноги.       Может, в тот день и появилась чертова привычка крутить перстень на пальце? Или же еще в те редкие моменты их разговоров через магический кристалл, которые она бережно хранила в памяти? Арья не знала. Но она в который раз узнала всю тяжесть тоски, камнем висящей на шее, тоски, которую она делила с Фирненом наравне все эти годы. И в полные сожаления вечера она стояла у окна, слушая летние песни сверчков, ощущая прохладу вечера на плечах, и вспоминала мать.       У Имиладрис была всегда идеально ровная спина, уверенная походка, твёрдый взгляд, заставляющий любого чувствовать величие королевы эльфов и опускать глаза. Арья же порой сутулилась, оставаясь в одиночестве, ступала легко и неслышно, а взгляд её был не менее тверд, чем у матери, но вряд ли она могла бы похвастаться и долей того влияния, что было у Имиладрис. Арья была задумчива, спокойна и мечтательна, Имиладрис – стремительна, гневлива и блистательна; Арья искала компромиссы, Имиладрис же уверенно шла к цели. Странно было почувствовать тонкую нить понимания и душевной близости, что связывала Арью с такой непохожей матерью, именно сейчас, когда от блистательной, словно солнце, и звонкой, как сама сталь, эльфийской королевы Имиладрис осталось лишь воспоминание. Яркое, хранимое в сердцах всех эльфов, но всего лишь воспоминание.       Говорят, что в том последнем роковом бою Имиладрис спасла Благдена, остановив мечом булаву лорда Барста, когда тот уже хотел одним страшным ударом переломить все кости белого ворона. А ведь она, пожалуй, могла бы использовать в свою пользу время, которое противник потратил бы на убийство никчемной птицы. Одна секунда могла разрешить этот поединок по-другому. И всё же Арья не осуждала мать за этот проступок. Ведь король Эвандар тоже оставил после себя лишь гордое, покрытое славой воспоминание, корону да белого ворона, сочинявшего жалкие вирши. Не от того ли спина Имиладрис была пряма, а взор тверд, что на её плече восседал белый ворон, словно чья-то незримая рука, служившая опорой?       Теперь мать не казалась Арье такой уж далёкой: сидя в окружении подданных в тронном зале, эльфийка походила на мать больше, чем когда-либо. Та же уверенность в жестах, гордо поднятая голова и величие, словно вырванное из прошлого отражение. Та же тоска, что и у матери, заставляла Арью искать уединения вечерами, бродить по садам, вспоминая то время перед его отъездом, крутить рассеяно в руках слюдяной осколок, фейртх. А еще она очень много думала. Правильно ли она поступила?       Порой казалось, что отказавшись от него, она отказалась и от мира за пределами Дю Вельденвардена. Жизнь здесь плавно текла изо дня в день, но в этой спокойной реке эльфийка и тонула. Большую часть своей жизни она провела в бурлящем потоке жизни людей, и сейчас она чувствовала себя пленницей. Может, им с Фирненом и впрямь следовало лететь с Эрагоном и Сапфирой?       Вздохнув, она вгляделась в лицо Всадника. Сейчас Эрагон тяжело и слегка хрипло дышал, сжимая пальцами белую рубаху, и выглядел больным, а не могучим, как в тот день их встречи. Не удержавшись от внезапного порыва, Арья убрала влажные волосы со лба мужчины, приложив холодную мокрую тряпицу к горячей коже. Ей хотелось чем-то помочь ему, окутать его покоем и своей нежностью, что тяжелила ей сердце наравне с горечью. Имела ли она, почти замужняя женщина, право думать и чувствовать так?       Внезапный порыв ветра разметал занавески и подол её платья. Эльфийка начала носить этот вид одежды и сама не заметила когда. Так было нужно, не ясно только кому. Став королевой, она многое перестала замечать, но россыпь шрамов на его руках заметила сразу. Всё хотела спросить, но не было возможности. О таком могут спросить друзья, Эрагон же был с ней чрезвычайно вежлив и холоден. Это злило, вызывало ноющее чувство в груди, ведь она знала его, а он знал всю её. Отчуждение было сродни удару. И всё же обида и гордость сделала своё дело: «королева», как Всадник теперь называл её, избегала его общества, когда это было возможно. Лишь потом она увидела, что вся эта хладность была только маской, которые теперь умел носить и Эрагон. Выяснилось это в тот вечер, когда Арья учтиво пригласила его на церемонию коронации Валира, будущего принца-консорта.       Странно усмехнувшись, Эрагон лишь ответил, что ему срочно нужно отбыть на границу, и он никак не может присутствовать на пиршестве. Вечером же он встретил её у дерева Меноа и, до боли сжав запястья, увел в лесную глубь. Для Арьи даже самой оказалось удивительным, что она не вырвала рук из хватки в первую же секунду, а послушно пошла за ним.       Мужчина ходил из стороны в сторону, словно загнанный зверь, что никак не найдет выхода, а в глазах же его горела то ли горечь, то ли боль, то ли злость.       – Где же хваленая мудрость эльфов? Зачем? – в отчаянии и злости, спрашивал он.       Мудрость? Не было большой нужды даже в такое непростое время выходить замуж на благо королевства, но так было правильней. Она не замечала, как искра уходила из сердца, когда старалась делать всё так, как было бы правильно. Возвращение Эрагона было дождем, потревожившим тихую гладь озера. С какой стати она позволяла ему так говорить с ней?       – Ты забываешься, - холодно ответила она, заставляя себя уйти. Стремительно, чтоб даже не позволить остановить.       Отдать бы душу лесу, выменяв её на забвение без всяких сожалений.       В тот вечер Арья думала лишь о том, что нынешний Эрагон больше не отводил взгляда, боясь встретиться с ней глазами. Нет, он не изменился, просто обрел что-то новое, так и раньше случалось. Сперва он был лишь мальчишкой, юным Всадником и надеждой, потом постепенно стал другом и боевым товарищем, а после… После она старалась уже не замечать перемен. В мрачном тронном зале Урубаена перед лицом Гальбаторикса Эрагон был воплощением гнева, ярости и возмездия всех народов, живущих на земле Алагейзии; он не мог им не быть, разделив с каждым из этих народов их горести, побыв частью их жизни, узнав их историю, звенящую клинками и плачами. Он нёс и воплощал в себе их боль и право на другую жизнь. Вот только Арья видела в нём еще нечто другое. Она видела человека, которому желала другой доли, ради которого готова была рискнуть, содрать кожу и с двух рук, если понадобится. А Валир?       Когда она стала королевой, ей пришлось иметь дело с многими эльфами из знатных домов, и Валир, который был немногим старше её самой, обрушился словно снег на голову. Ему, прекрасному собеседнику, талантливому магу, влюбленному в историю, было совсем нетрудно стать ей за короткое время другом. Эльф сражался рядом с её матерью, но Арья не была знакома с ним в то время, что казалось ей упущением, ибо помимо всех ценимых ею качеств у Валира было прекрасное чувство юмора. Иногда вечерами, когда они пили травяной душистый чай и ели кисло-сладкий крыжовник, он рассказывал ей истории из прошлого, описывал прекрасные рассветы в горах, которые так запали ему в душу, а замечая порой её слегка отстраненный вид, мог одной лишь шуткой и улыбкой развеять грусть. И всё же в нем не было того огня, он не был так же влюблен в мир, как Эрагон, как она сама. Об этом ей не раз напоминал Фирнен, слегка недовольно поглядывая зеленым глазом на эльфа.       Время всё шло. Сколько она уже сидит возле Всадника в этой полутемной комнате? На вечернем небе появились звезды, а запахи леса, сосновых иголок стали особенно сильными. Дыхание мужчины стало ровным, лекарство несло облегчение.       После того разговора в лесу Эрагон и Сапфира улетели, но вражеская сулица вернула его назад. Лишь годы опыта в притворстве спасли Арью в минуту, когда целители сказали, что не знают яда, что был на наконечнике, и даже древний язык пока не может помочь, если не определить природу отравы. Ничто не выказало её.       Несмело эльфийка сжала руку мужчины, с каким-то отчаянием вглядываясь в его лицо. Но смысла медлить не было. Спустя пару минут она всё же решилась уйти, оставив ему легкий поцелуй в висок да бархатно-черный цветок ипомеи на столе.       На улице Арья заметила Сапфиру, отдыхавшую неподалеку от их с Эрагоном жилища. Эльфийка хотела что-то сказать ей, словно в оправдание, но дракониха лишь молча провожала королеву внимательным взглядом. Осуждает?       Направляясь к Дому Тиалдари, где её уже, должно быть, ждал Валир, Арья не могла не отметить, как изменилась Эллесмера. Деревья были украшены цветными фонариками, что бросали яркие блики на листву, разгоняя лесные тени, а цветов, казалось, стало в разы больше. Затейливым ковром они стелили незаметные лужайки и обочины тропинок. Несмотря на то, что в городе было тихо, ведь большинство эльфов уже приняли участие в нынешней войне, всё было готово к завтрашней церемонии.