Я хочу первый раз не с тобой

— Ты чего это от меня бегаешь? — интересуется Хосок как-то вечером, переодеваясь в пижаму на глазах у несчастного Намджуна, который не то чтобы не ожидал рано или поздно этого вопроса, но так и не придумал более-менее правдоподобной отмазки.       А Хосок (вот кто настоящий монстр!) так аккуратно Рэпмону под бочок подкатывается, так нежно руками своими изящными его поперек живота обнимает, утыкается носом Намджуну прямо в карман пижамной футболки, за которым сердце стучит. И продолжает допрос: — Ты меня боишься, что ли?       А Намджун молчит как партизан, потому что правду он ответить не может, а врать Хосоку ему не хочется.       Джей-Хоуп в растерянности. Он лезет целоваться, ласкается к Мону как котенок, губами исследует его кожу на груди осторожно, трепетно. А Мон как-то напрягается весь, вытягивается как струна, и, кажется, дыхание даже задерживает. Потом рывком переворачивает Хоби на спину, а сам буквально набрасывается на него, мелко-мелко целуя все его поверхности. Хоби даже среагировать не успевает, он воздуха-то вдохнуть не успевает как следует — так его возбуждение накрывает. А Мон не останавливается, спускается по животу вниз, стягивает пижамные штаны и мелко-мелко целует уже там.       Хосок извивается, пытается выбраться, потому что знает, блин, к чему это все ведет и чем это все закончится. Потому что не впервые уже. Почему он разговор этот и завел. И не то, чтобы Хосок против того, к чему сейчас опять все идет, но он хочет уже дальше, хочет уже чтобы все получилось. Хочет Мона так, что аж голова кружится. А Мон…       Мон его целует, каждый миллиметр в каждом потаенном уголочке целует, обжигает дыханием, языком трогает. А потом Хосок опять чувствует себя окруженным жаром его рта, мягкими обволакивающими его губами. Губы Мона — это как выигрыш в лотерею, причем сразу Джекпот: сносит крышу с таким грохотом, что внутренности пугаются. Хоуп волосы у Мона на голове стискивает и пытается быть против, пытается бунт поднять на корабле, потому что знает, сука, к чему все опять ведет. — Остановись…. аааах… стой…. Я прошу тебя…. — Хоби не может слова между всхлипами удовольствия протолкнуть. А Мон видит это и не останавливается. Он гладит большими ладонями своими живот Хоупа, сжимает бока легонько, чуть царапает нежную паховую кожу ноготком… — Боже, Мон…. Я тебя сейчас ударю! — вскрикивает Хосок, и, кончая, расписывается в своем очередном поражении. Опять. Опять, блять!       Мон вскакивает и скрывается в ванной. И Хосок пытается отдышаться и прийти в себя, и вместо ощущения полного счастья его вдруг такая обида захлестывает.       Когда Мон возвращается в комнату, Хосок почти ревет и морально готов закатить сцену в лучших традициях семейных пар пятого года жизни. Не хватает только бигуди в волосах и сковородки в руке. Во всяком случае, сидит надутый на кровати и слезы в глазах предательски блестят. — Ты чего? — не понимает Мон. Вернее, конечно же он понимает, не просто так ему боженька столько IQ отвалил, но делает вид оскорбленной невинности. — Ты меня не хочешь! — заявляет Хосок так, будто только что рассекретил Намджуна со всеми потрохами. — Не хочешь — так и скажи. Чего ходить вокруг да около?       Рэпмон расстроен до предела, это их первая такая размолвка, и он совершенно не знает, как себя вести. Хочется сгрести Хоби в охапку, укутать в одеялко и баюкать с приговорами «Чшшш, чшшш, тише, мое солнышко…», пока он не успокоится. Потому что больше он не знает, что тут можно сделать. Но Хоби себя в одеялко завернуть не дает, вырывается и, гордо вздернув голову, вылетает из комнаты навстречу Юнги.       Естественно, Шуга спрашивает, в чем дело. Потому что Шуга — это личная хосокова подписка, у них отношения особые, Шуга за него и убить может запросто. Пытался уж пару раз. И что Хосок должен сказать? Меня Мон трахать не хочет? Или чтоб я его трахал не хочет? Звучит так спорно, если честно…       Но Шуга — товарищ бесцеремонно проницательный, он отодвигает в сторону Хоби и входит в комнату. И видит крайне возбужденного и не менее крайне расстроенного Мона в одном полотенце вокруг бедер, растерянно стоящего посреди комнаты. И что уж там дальше у них происходит, Хосок не знает. Просто не слышно через дверь. Даже если ухом прислониться к замочной скважине. Партизаны, блин.       Вечером Рэпмон усаживает Хосока рядом с собой на кровать, поворачивается к нему, берет его руки в свои и молчит. Хосок на него смотрит, пару шуточек (очень удачных, к моменту, между прочим) нечеловеческими усилиями воли проглатывает, чтоб не портить атмосферу откровений. И ждет. — Я тебя ТАК хочу, что у меня челюсть сводит… — говорит-выдыхает Мон.       Хоби расцветает как пион и улыбка включается на его лице новогодней гирляндой. Он собирается сказать что-то обнадеживающее, но Намджун делает жест рукой, и Хоби затыкается. — Но я не хочу первый раз с тобой, понимаешь? — говорит он и внимательно смотрит Хоби в глаза. Хоби не понимает. — Я хочу первый раз не с тобой.       Хоби совершенно не понимает. Он даже не знает, возмущаться ему или что? Или воспринимать как оскорбление, или Рэпмон — дурак? Или что это вообще такое, блин? — Объяснись, — просит он, стискивая пальцы Мона так, что тот рискует запросто остаться без них, если не объяснится.       Мон в растерянности. Он пытается подобрать правильные слова, но не может, потому что, оказывается, это тебе не песни, блять, сочинять. Это реальная жизнь, малыш. Добро пожаловать во взрослые отношения.       Пауза явно затягивается даже для МХАТа, а уж для скромной бантаньей общаги — и подавно.       Ситуацию спасает хриплый голос Шуги, который, оказывается, все это время тусил под дверью, делая вид, что прогуливается: — Да лохануться он боится перед тобой первый раз, что тут непонятного? Он же не такой опытный педик, как некоторые!       И ржет, сука.       Минутка охуевания.       Потом Хосок, не зная, смеяться ему или плакать, или же сразу сдохнуть от перекавая, зависает на пару минут, переваривая информацию. И по тому, как медленно и категорично опускаются уголки его губ, Намджун понимает, ЧТО конкретно Хосок понимает.       А Хоби нежно так и ласково хватается своими цепкими пальцами за воротник намджуновой футболки и притягивает его к своему лицу близко-близко. Улыбка у него такая добрая-предобрая, но Намджуну что-то как-то не по себе… — То есть, неопытный мой, ты рассчитывал сначала потренироваться, да? — ласково так, вкрадчиво спрашивает Хосок. — Опыта поднабраться, да?       Мон смотрит ему в глаза, не мигая. — И с кем, если не секрет, ты собирался тренироваться? — в его голос хрустальными колокольчиками начинают вплетаться металлические нотки, и Намджуна легкий ледяной сквознячок под лопатками прошибает. — А?       Намджун понимает, что в данном случае не ответить нельзя, но ответить — будет еще хуже. — … не знаю… — мычит он уже прямо в губы Хосока, потому что уже притянут к его губам прям вплотную, — …еще не думал…. — Я тебе яйца оторву! — выдыхает ему в губы Хосок. — Если вдруг ты кому-то позволишь к себе прикоснуться. Или если сам прикоснешься к кому-нибудь кроме меня.       Мона такая сладость прошивает от этих слов, что он припечатывает Хосока поцелуем одновременно и к себе, и к кровати. Он стонать готов от такого Хосока, от его такого сладкого собственничества и такой сладкой ревности. Он и стонет в его рот горячий, распаляясь не на шутку. И вообще посрать, что вокруг полная общага бантанов. Там же Шуга за дверью, он что-нибудь придумает.  — Твою мать, что ж ты со мной делаешь, а…. — выстанывает Мон в Хосока, рывком стягивая с него водолазку. И его счастье, что у Хоупа пирсинга нет — повыдирал бы сейчас все серьги вместе с ушами.       Надо бы дверь изнутри закрыть, все-таки может кто угодно вломиться в комнату без приглашения. Вишня, например, может запросто. Но какое там!, если губы Хосока с членом Мона такое вытворяют. Вот подлец, он сегодня своего Монстра в живых не оставит, это однозначно.       Он хватает Мона за пальцы и вместе со своими засовывает себе в рот. Он их языком обрабатывает так, что Мон боится, что кончит уже от одного этого. А потом, вроде бы, начинается самое главное, но у Хосока талант — придавать незначительным вещам особый пафос и наоборот, и вот как-то Мон и не замечает даже, как его пальцы оказываются в Хосоке. Сначала один, и Хосок так выгибается ему навстречу, так на этот палец насаживается, что у Мона сердцебиение от возбуждения сейчас начнет из ушей, как из громкоговорителя, раздаваться на всю округу. Хосок глаза распахивает, а Намджун (и куда только его смущение девалось все?) в ответ в его глаза взглядом впивается. И они будто заново друг к другу привыкают. Изнутри.       Никто из них глаз не отводит: погружаются взаимно в темные омуты. Намджун смелеет и добавляет еще один палец, с настороженностью наблюдая за лицом Хоби, готовый отступиться, если хоть малейший намек на боль или дискомфорт исказит его лицо. Но ничего подобного — только глаза шире распахиваются и язык чаще пробегает по пересохшим губам. Намджун снова в эти губы впивается и ускоряет темп, еще и еще быстрее, а Хосок цепляется за его плечи и уже ничего не контролирует, отдавая себя под контроль Намджуна. Третий палец добавлять боязно, Намджун на секунду замирает нерешительно, а потом вновь вспыхивает и лезет в карман домашних шорт и достает оттуда тюбик со смазкой. — Боже, — выдыхает Хосок ему в щеку, бросив взгляд на тюбик. — Ты сколько времени его в кармане грел, придурошный?       Его глаза смеются, но тут же затягиваются поволокой желания, когда Намджун добавляет третий палец, плеснув на него смазки. — О, Господи! — вскрикивает Хосок, и, правда, одному богу известно, чего стоит Шуге держать оборону комнаты в тесном бантаньем коридорчике. Потому что свидетелями торжественного вступления Намджуна в гейское сообщество хотят быть абсолютно все, даже Джин, который еще вчера, застав намсоков за поцелуйчиками, делано обижался в стиле «А как же мы? А как же Намджинчики? Наши шипперы этого не переживут!» и ржал как конь.       И когда Намджун осторожно спрашивает у раскрасневшегося Хосока: — Можно? — и сам краснеет при этом нещадно, ему в ответ выдыхается хрипло: — Даааа, пожалуйста, черт….       Хосок непростительно горячий. Уютно, удивительно, потрясающе горячий внутри. И такой тесный, что это сводит с ума. И кажется, что его эта теснота захватывает Намджуна в плен, в безвозвратный и беспощадный, и жить он без этого плена уже не сможет. Мона хватает ненадолго, а Хосока и того меньше: острота и новизна ощущений выплескиваются для обоих в мощнейший оргазм.       А у двери в их комнату, где к тому времени разражается уже нешуточная война за замочную скважину, как назло, в этот самый момент воцаряется временное перемирие и наступает мгновение тишины. — Люблю тебя! — этот стон пополам с всхлипами явственно слышат не только все бантаны, но и менеджер, открывающий входную дверь, и ПиДи-ним, с которым менеджер как раз разговаривает по скайпу.       У Бан ПиДи поднимается одна бровь. — Дораму репетируют… — кисло улыбаясь, поясняет менеджер. А потом жмет отбой и врывается в общежитие. — Что у вас тут происходит? — шалея, почти шепотом орет он. — Да мелкие разыгрались… — хлопает его по плечу Джин, пытаясь вывести в кухню. — Угу… — поддакивает Шуга, хватая у менеджера пакеты с продуктами. — Во что можно так громко играть среди ночи? — недоумевает менеджер. — В докторов…? — предполагает Чимин, едва слышно хихикая. — В каких-таких докторов? — не унимается менеджер. — В прокто… — начинает было Вишня — В стоматологов! — перебивает его Чонгук и запихивает ржущего Вишню в ванную. И шепчет ему на ухо: — А теперь, если вы не против, пациент, перейдем к вводным процедурам.