Идеальная картина

За окном светила луна. Яркая, желтая, большая. В Подлунном мире это было редкостью, такие ночи выдавались нечасто, но каждая из них особенным образом меняла жизнь какого-нибудь ничего не подозревающего человека... Так Есю в детстве рассказывала бабушка. Он сидел тогда у большого камина, рисовал на листах бумаги что-то сказочное, волшебное и слушал легенды Подлунного мира. По небу лениво проплывали облака, похожие на пушистых барашков, светило яркое солнце, разноцветными бликами играя на каминной полке... Когда бабушка говорила про Лунное божество и его силу, Есь всегда откладывал кисточку в сторону и пристально всматривался куда-то вдаль, туда, где, по его мнению, днем спала Луна. Он верил, что эти истории нечто большее, чем просто предания старины, и однажды Божество повлияет и на его жизнь... Луна сейчас была как раз такой — волшебной, таинственной. Есь все еще верил в ту легенду, и пусть бабушки давно уже не было и сам он жил отдельного от семьи, снимая небольшую студию в самом что ни на есть богемном районе Города, воспоминания о днях, проведенных за рисованием у камина, остались с ним. Он стал художником — наперекор мнению Семьи, поступил в Академию Художеств, и, закончив ее — не так блестяще, правда, как мог бы, — получил право рисовать картины. Больше ему ничего и не нужно было. Рисование стало для него всем, заменив друзей и родных. Он рисовал упоенно, радуясь каждому заказу. Есь смотрел на посетителей особенным взглядом, сразу понимая, что им нужно от картины, и мастерски справлялся с задачей, ведомый внутренним чутьем, интуицией. И очень скоро стал даже по-своему знаменит в узком кругу ценителей живописи. Но эта слава нисколько не кружила ему голову — Есь оставался большим ребенком, смотревшим на мир немного нерешительно и испуганно. Он виновато улыбался заказчикам, переступавшим порог его скромной студии, извинялся за творческий беспорядок, за раскиданные по полу палитры со следами окаменевших красок, за груду мольбертов и холстов, занимавших почти все пространство, за то, что из окна, нависавшего почти над самым каналом, пахло рыбой, — извинялся открыто, немного наивно, лукаво почесывая кончик носа, и снова улыбался. Все это сразу располагало к себе, и побывав здесь один раз, хотелось возвращаться снова и снова. Завистники называли это колдовством, а Есь только пожимал плечами — никакой магии тут не было, просто он умел чувствовать мир несколько иначе, чем другие. Но этой ночью Есю пришлось признать, что он оступился — ошибся в своих ощущениях. Споткнулся, не разглядел. Не понял. *** Заказчик пришел днем, и еще когда он поднимался по лестнице, Есю показалось, что это будет необычный клиент. Было в его поступи что-то особенное — властное, сильное. И когда он вошел в студию, замер за пороге, разглядывая ее через лорнет и презрительно кривя губы, Есь испугался, на минуту потеряв дар речи. Перед ним стоял сам Цензор Его Императорского Величества. Опираясь за массивную трость из черного дерева, не лишенную изящества, Цензор пытливо осматривал студию, и от этого пронзительного взгляда не могло укрыться ровным счетом ничего. Есь понял — виноватым видом здесь не отделаться, и каблуком ботинка незаметно подтолкнул лежащую на дощатом полу палитру под использованные холсты. Почему-то ему хотелось, чтобы Цензор заметил здесь как можно меньше беспорядка. Есь чувствовал, как взгляд холодных серых глаз скользит по мольбертам, сваленным в кучу у дальней стены, по холстам, раскиданным в крайне живописном беспорядке. Ждать первого слова от Цензора было бесполезно, и Есь, собравшись с силами, шагнул вперед — приветствовать посетителя. Тот холодно кивнул и протянул ему черный конверт. — Ознакомьтесь с текстом письма, господин Художник. Есь дрожащими пальцами принял письмо и, неловко разорвав конверт, стал читать. Буквы плясали перед глазами, как пьяные, но Есь и без их помощи знал, что означают и визит Цензора, и черный конверт. Донесение. На него. Обвинение в магической практике. — Не знаю, что Вам ответить, — Есь вернул Цензору конверт и открыто посмотрел на него ясными голубыми глазами. — Я всего лишь скромный художник. Если кто-то считает иначе, ничего не могу с этим поделать. Я рисую картины, и это мой хлеб. Стал бы я продолжать делать это и дальше, если бы мне была подвластна подобная сила? Визитёр удивленно приподнял бровь, и Есь прикусил язык. В подобной ситуации задавать вопросы мог лишь Цензор, а он, Есь, должен смиренно на них отвечать. — Допустим, — и от этого холодного, будто металлического, без всяких эмоций, голоса внутри у Еся все сжалось от страха. — Допустим, — с нажимом повторил Цензор, затем еще раз осмотрел студию. — Признаться, я думал, что Вы в самом деле можете владеть запретным мастерством, но глядя на Ваше обиталище... Он носом ботинка дотронулся по лежащего у самого входа холста со старым, почти истершимся наброском и поморщился. Есь видел… нет — чувствовал, что Цензор хочет как можно быстрее покинуть это место, но уйти без доказательств правдивости доноса или, наоборот, их отсутствия, не мог. — Впрочем, нарисуйте мне картину, — неожиданно сказал Цензор, обводя тростью творческий беспорядок и задерживая ее конец на самом Есе. — Это будет равноценно затраченному на Вас времени. — Что за картину Вы хотите? — Есь тут же оживился, голубые глаза блеснули задорным огоньком. Страшная черная туча обошла его стороной, лишь припугнув грозовым раскатом. — Нарисуйте мне идеальную картину. Завтра в полдень я приду за ней. И наведите здесь порядок, господин Художник. Иначе Вам будет сложно справиться с заданием. *** От мягкого лунного света, заливавшего дощатый пол, в комнате было светло, как днем. Есь сидел перед мольбертом, печально глядя на чистый холст, и был готов от отчаяния рвать на себе волосы. Идеальная картина! Только человек без воображения может сказать такое. Есь тоскливо обвел взглядом беспорядок, ставший еще большим после ухода Цензора, и снова взял в руки палитру. С канала через раскрытые балконные двери донеслось печальное позвякивание колокольчика. «Полночь, — подумал Есь, нерешительно окуная кисточку в черную краску. — Последняя за день почтовая гондола». Он снова постарался сосредоточиться на рисунке, но мысли убегали куда-то далеко. Есь представил, как гондольер работает веслом, неспешно отталкивается им от воды, как ветер несильно играет с его волосами, подумал, как прекрасны сейчас ночные каналы и как светят фонари на площади, помогая Луне превратить ночь обратно в день. Словно вторя его мыслям, лунный свет прочертил по холсту серебристую дорожку из бликов и тут же исчез, рассыпался сотнями блестящих искорок на ладони Еся. Он ощутил теплое, приятное покалывание в пальцах, будто дотронулся до кожи кисточкой, и вздрогнул, так это было похоже на ободряющее прикосновение, будто лунный луч успокаивал его. Есь вскочил, едва не опрокинув на себя мольберт, и выбежал на балкон, тонувший в мягком серебристом тумане. Свет луны смешивался с водной гладью внизу, поднимался вверх мягкими теплыми струями воздуха. Есь подставил ладони, собирая в них эту дымку, которая тут же истаивала, оставляя после себя легкий аромат моря. Тело наполнила странная истома, аромат кружил голову. Есь чувствовал, как играет на его руках лунный свет, как окутывает невесомым покрывалом, и, поддавшись странному чувству, торопливо стал расстегивать рубашку. Лунный свет осыпал его с головы до ног, облил серебристыми потоками бледную кожу, запутался в светлых чуть вьющихся волосах. Едва коснулся тонких губ, согревая удивительным теплом, и Есь замер, боясь пошевелиться, спугнуть волшебство. Налетевший теплый ветерок только усилил странное чувство, заставляя сердце биться сильнее. Дрожащими пальцами Есь прикоснулся к лицу — на щеках разливался румянец то ли смущения, то ли возбуждения, и к своему стыду он понял, чего именно хочет его тело. Он замотал головой, прогоняя дурман. — Сначала картина, — простонал Есь, слизывая с уголка губ лунный поцелуй. Ему почудилось, что Луна подмигнула ему и сбросила прямо в руки целый пучок серебристых лучей, теплых, но в тоже время обжигающе холодных. «Совсем как глаза Цензора», — подумал Есь, осторожно касаясь лучей подушечками пальцев, чувствуя, как каждое прикосновение отдается внизу живота сладостной болью. *** Никогда еще Есь не рисовал с таким воодушевлением. Казалось, это не его рука водит по холсту, а сам лунный свет. Направляет, подсказывает, рисует за него. Есь видел набросок и торопился обвести его черные линии серебром, боясь, что магия вот-вот закончится, а он так и останется с незаконченным рисунком. Тело ныло от сладостного предчувствия, кисть, как живая, летала по белой бумаге, оставляя за собой едва видимый серебристый цвет. Есь едва успевал увидеть, где прошла линия, а нужно было спешить — нанести другую, пока не истаял след первой. Идеальная картина для Цензора. Что это может быть? Пальцы чуть дрожали от напряжения, глаза жгло от яркого света, а лунный свет все дразнил, проникая в комнату яркими лучами, заливая всю комнату так, что Есь путался, не понимая, где рисует — все еще на холсте или уже расписывает стены. Порядок... Лунный свет манил, дразнил, сбивал с толку, щекотал кончик носа, нахально оглаживал худые, чуть сутулые плечи, обрисовывал ключицы, горячей волной накатывал на грудь. Есь сидел смирно, только выводила узоры правая рука, а в левой подрагивала палитра. Он знал — стоит ему отвлечься на эти ласки, и все разом пропадет, исчезнет. Останется только чернота за окном и ожидание завтра. А там недалеко и до виселицы. Власть... Луна устраивала ему проверку, и как ни велик был соблазн отдаться ей, покориться, позволить исследовать себя всего, открыться, стыдливо краснея, выгибаться под требовательными жесткими лучами, позволяя им все, возможно, даже проникнуть в себя, смешаться с его эмоциями и ощущениями, раствориться в нем полностью, без остатка, — Есь сидел, сжав зубы, для верности прикусив нижнюю губу, и рисовал. Лунный свет горячими жаркими дорожками прочертил линию на его спине, толкнулся ярким пучком света в затылок, заставляя запрокинуть голову и рвано выдохнуть, запутался в волосах, отвлекая от мыслей о рисунке. Совершенство! Есь невероятным усилием вырвался из цепких, уже обжигающих лучей и легким мазком завершил картину. Теперь можно было идти спать — задернуть шторы, завести механический будильник на раннее утро, чтобы прибраться к приходу Цензора, и забыть — забыть о Луне и магии. Он просто обычный художник. Обычный же, да? Рука дрогнула, кисточка холодом прошлась по руке, вырисовывая серебристый узор на коже. Есь ахнул, слишком громко и неприлично, ощущения были странными, но приятными. Яркой вспышкой мелькнула мысль, что лунный свет уже ничем не смыть, он уйдет в тело, холодным огнем растечется по венам, и кровь станет серебристой, нечеловеческой. Есь прикрыл рот рукой, в панике его взгляд заметался по комнате, ища спасительный выход из ситуации, но окончание сказки про лунного мага истерлось из памяти — Есь помнил только про серебристую кровь... Он выронил кисточку на пол, представляя, как выглядит сейчас со стороны — сидя перед чистым холстом бумаги, взволнованный и возбужденный одновременно, с глазами, полными ужаса... Кисточка легла в руку привычным уверенным движением — на ее кончике каплей блестело серебро, и Есь, подчиняясь какому-то внутреннему порыву, слизнул ее языком. И тут же застонал от наслаждения. Он словно проглотил всю магию Луны, разом познав все тайны Подлунного Мира. По телу волнами накатывало жгучее стыдливое возбуждение, огненным потоком наполняя собой каждую клеточку тела, смешиваясь с кровью, становясь с Есем единым целым. Он больше не сомневался — кисточка плясала в его руках как безумная, он надавливал на кожу то сильно, чувствуя, как прогибается ее мягкий ворс, то едва ощутимыми линиями, так, что от этого движения бросало в дрожь, и сердце колотилось сильно-сильно, а в паху бушевал пожар. Кожа была горячей, и холодная краска приносила некоторое облегчение, но только в тот момент, когда касалась тела, а затем сладостная пытка продолжалась опять. Есь дышал рвано, хрипло, почти закатывая глаза, не в силах противостоять лунному соблазну. Он не помнил, как сорвал с себя просторные брюки, как жадно выводил кистью узоры на внутренней стороне бедра, как всхлипывал и зажимал ладонью рот, лишь бы не кричать от противоречивых ощущений. Его трясло от возбуждения, когда мягкий ворс обводил напряженный член, кисть вытанцовывала на самой нежной его части, лаская и дразня одновременно. Он сам не понимал, зачем делает это, — казалось, неведомая сила требовала от него исполнения странного загадочного ритуала, и он, одурманенный лунным светом, возбужденный и растерянный, лишенный своей воли, был способен только на одно — подчиниться. Нужно было делать очень аккуратные, почти невесомые мазки, чтобы смазка и капельки пота не смешивались с лунной краской, и Есь, до крови закусив губу, продолжал работать над рисунком. Но когда кисточка обвела колечко мышц, мазнула по ягодицам и всего на одно мгновение, показавшееся ему вечностью, проникла внутрь, принося холод и жар одновременно, Есь не сдержался и громко застонал. Тонкие мягкие ворсинки ласкали его изнутри, выводили один им понятный узор, кружили у входа, щедро нанося серебристую краску... *** Цензор пришел ровно в двенадцать. К этому времени Есь кое-как навел порядок, сложил все палитры в большой ящик, расставил по углам мольберты и холсты и даже успел вымыть пол, тщательно стирая следы ночного безумия. Вчерашняя работа стояла в центре студии, накрытая чистым белым полотном. Каждый раз, когда Есь смотрел на нее, сердце начинало колотиться сильнее, а к щекам приливала кровь. Он одернул широкие рукава рубашки, проверяя, не остались ли на ней следы лунной краски, но в ярком солнечном свете кожа выглядела вполне обычно. Он поправил воротник, нахмурился, стирая пальцами неизвестно откуда взявшееся пятно краски, и в этот момент на пороге, весь в черном, возник Цензор. Есь покраснел, пробормотал что-то, похожее на приветствие, и облегченно вздохнул, заметив, что Цензор смотрит на него уже не так сурово, как вчера. — Вижу, Вы последовали моему совету, господин Художник. Похвально. Картина закончена? — он указал на завешенный холст и, не дожидаясь ответа, смахнул тростью полотно. Ничего не произошло. Есь почему-то ожидал, что ударит молния, грянет гром, случится еще что-нибудь зловещее, но нет. Все так же пели за окном птицы, медленно текли воды канала, а Цензор стоял перед картиной и только едва шевелил губами. Потом на каблуках повернулся к Есю и впился в него суровым холодным взглядом. — Вы находите это хорошей шуткой, господин Художник? Я вижу перед собой лишь чистый холст. Есь переменился к лице, икнул и бросился закрывать тяжелые бархатные шторы. Как же он сразу не понял? Лунные краски на то и лунные, что днем их никак не увидеть. На комнату опустился спасительный полумрак. Есь спиной чувствовал, как Цензор изучает сначала его, а потом переводит взгляд на картину. Трость с неприятным звуком впечаталась в пол. Голос Цензора был хриплым. Есь вздрогнул всем телом и повернулся к нему, испуганный. Такой реакции на свою работу он никак не ждал. — Картина хороша, не отрицаю, но она не закончена. Я не вижу в ней самого главного — эмоций. Есь сглотнул. Трость в руках Цензора описала полукруг и уперлась в шею, потом несильно толкнула его в грудь. — Художник, который не может написать эмоции... это очень плохой художник, не находите? Трость переместилась к манжетам рубашки, прошлась выше по широким складкам, и Есь, следя за ней взглядом, приглушенно застонал. В полумраке комнаты он отчетливо видел, как проступала на коже краска, как сквозь легкую белую одежду проглядывали серебристые узоры и переплетения линий. И таким же огнем горели глаза Цензора... — Я могу предложить еще одну картину, — глухо произнес Есь, чувствуя, как трость описывает плавные круги вокруг сосков, слегка надавливает на них и кружит рядом с тяжело бьющимся сердцем. — Смею надеяться, она понравится Вам больше предыдущей...