Кому больнее?

Сотни мыслей, сожалений и недосказанностей напоминали тихое течение, лишь слегка давящее на мозг. Это течение привычное и теперь уже нужное. Руки, держащие чашку крепкого чая, совсем не тряслись, а сердце не колотилось. Смирение — это штиль. Оно молчаливое, почти неощутимое и — с недавних пор — родное. Метафорически опущенные руки и буквально — глаза. В последнее время у Шерлока появилось много времени, чтобы подумать о судьбе. В итоге он пришел к выводу, что ее нет. Что это лишь пустое понятие, которое большинство людей использует как удобный инструмент для оправдания своих неудач. Он никогда не полагался на судьбу — привык рассчитывать только на себя. Впустить в свою жизнь Джона Ватсона — глупая неосторожность или смелый шаг? Насколько плохо все закончилось? Как измерить причиненную боль? И кому больнее? Если каждый сделанный шаг и каждая фраза определила твое настоящее, то следовал вопрос: почему ты упустил возможность признаться? Что тебя остановило — боязнь все испортить, застрявшая в голове, как присосавшаяся пиявка, или иллюзия неподходящего момента? Сглупил или струсил? Такие размышления ни к чему хорошему не приводили — где-то в груди поднималась знакомая злость на себя, но Шерлок знал, что может ее контролировать — отведи глаза, сделай вдох, сосчитай до десяти, скажи себе, что уже ничего не изменить, и выдохни. Повтори. Бесконечный цикл, из которого не выбраться. Итерация за итерацией. Наконец Шерлок поднял глаза и… Почему Джон, вдруг оказавшийся невероятно уязвимым, стоял прямо перед ним и открывал свое сердце? Он буквально раскаивался, и по его щекам лились слезы. В самом начале разговора Шерлок еще пытался протестовать и даже почти, черт возьми, сказал, что… Джон? Джон. Вдруг все логические цепочки в голове разом оборвались. Шерлок поверить не мог, что этот человек — самый прекрасный, мудрый и лучший — ощущал себя настолько ничтожным и недостойным хорошей, счастливой жизни. Шерлок не знал, нормально ли смотреть на человека и чувствовать одновременно настолько сильную, всепоглощающую любовь и настолько же сильную боль, от которой хотелось выть. Будто ему разрезали грудь, вынули сердце, смяли и положили обратно, а оно все равно продолжало биться. Шерлок отставил чашку на столик и привстал, морщась от боли — синяки еще долго не сойдут. А теперь сердце колотилось. Страх — самая властная человеческая эмоция, но любовь — слишком сильный мотиватор. Он тихо подошел к Джону, подавляя собственную дрожь — сейчас тот беззащитен, одно неверное движение, и все полетит к чертям. Желание подарить комфорт и покой отбросило все мешающие мысли, и Шерлок медленно обхватил его руками — пожалуйста, только не отстраняйся, прошу. И когда Джон не оттолкнул его, Шерлок облегченно вздохнул и, осмелев, положил подбородок ему на голову, проведя теплой ладонью по предплечью. Джон поставил на себе крест, который Шерлок хотел снять и уничтожить. Или, если нужно, понести на себе. От судьбы не уйдешь. Вдруг Джона это хоть немного утешит. Казалось, появилась надежда, совсем крохотная. Их разговор напоминал обрыв, точку невозврата. Они начали признаваться, и теперь остановиться будет трудно. Они не смогут молчать, уже нет. Вон оно — необходимое условие для выхода из цикла. Откровенность станет ключом и ответом, возможно, именно она все и исправит. Шерлок вернулся к вопросу — кому больнее? Да и важно ли это? Ответ: нет. Измерять боль не было смысла, ее можно лишь приглушить. Она всегда будет на месте ежедневным напоминанием о совершенном и пережитом. Они спасали друг друга столько раз, что это стало привычкой. И этот раз исключением не станет.