Всё бывает впервые

      Тонкая деревянная дверь со скрипом закрылась, когда учитель ступил на площадку второго этажа. Он знал, что от неё мальчик помчится к окну, и светлые, полные восторга глаза будут следить за ним до тех пор, пока он не пропадёт за углом. «Любит вас. Как уйдёте, так только и слышим от него „Родион Романыч, Родион Романыч.“ Вырастет, говорит, таким же станет, » — вспоминались, тяжело ударяя по вискам, слова хозяйки.       «Любит меня. А толку? Кабы любви да прилежности хватало… Не спишь сутками за гроши, о будущем думаешь и на него надеешься, а умрёшь сейчас на этой самой лестнице, так и на похороны денег не найдётся. Что мальчик скажет, когда узнает, что у Родиона Романовича, кроме этого платья, ничего нет, и живёт он в конуре, куда даже гроб его не поместится?»       С этими мыслями он вышел на улицу и, против обыкновения, свернул налево, к Васильевскому острову. На протяжении всего пути он не замечал ни улиц, ни прохожих, только поминутно вздрагивал от порывов холодного ветра, будто охватывавшего его тело десятком мерзких рук. Март никого не жалел. Новая одежда оказалась слишком лёгкой для такой погоды, но все тёплые вещи износились до неприличия.       Когда до нужного Раскольникову дома оставалось совсем немного, кто-то окликнул его:       — А, Родька!       Он обернулся и увидел Разумихина, который в один момент подбежал к нему и крепко пожал руку.       — Ко мне, что ли?       — Да, есть дело. Даже просьба.       — Прекрасно, но об этом потом. Ты мне лучше скажи, что, чёрт, с тобой происходит?       Раскольников искоса взглянул на шедшего рядом Разумихина.       — Я никак не могу с тобой поговорить. Сегодня думал поймать тебя после лекции, да как только она закончилась — тебя и след простыл. И так каждый раз; гоняюсь за тобой, как за Золушкой.       — Я сейчас очень занят, знаешь, — ответил Раскольников, когда они уже поднимались по лестнице.       — Оно и видно.       Дмитрий отпер дверь; Родион прошёл за ним в маленькую комнатку. Он сразу достал из кармана пальто деньги, отсчитал двадцать рублей и протянул их наблюдавшему за ним Разумихину.       — Вот, как обещал.       — А тебе сколько осталось?       Они молча смотрели друг на друга.       — Знаешь, я могу подождать, оставь часть у себя, — скороговоркой произнёс Разумихин.       — Бери.       Дмитрий взял деньги, увидев в глазах товарища нетерпение.       — Чудак ты, Родька, ей-богу, — проговорил он, убирая их. — Чай будешь?       Родион кивнул и сел на диван, не снимая пальто. Разумихин открыл дверь и обратился к бывшей в соседней комнате кухарке:       — Катерина, принеси нам чаю.       Он сел напротив Раскольникова.       — Ну, рассказывай, что за дело?       — Я хочу ещё уроков взять.       — Эк что выдумал! Скоро, брат, в обмороки падать будешь, — горячился Разумихин. — Я тебе помочь хотел, да вижу, что только хуже сделал.       Он немного помолчал, чтобы успокоиться.       — Ты, Родя, не злись: мне смотреть на тебя жалко. Знаю, ты к себе не очень бережен, но так о матери подумай, о сестре: ведь даже по тому, что ты мне рассказывал, понятно, как ты им дорог.       «О себе только и думаю, » — мелькнуло в голове Родиона. Он предчувствовал, что Разумихин налетит на него с возражениями, потому был спокоен.       — Так ты мне поможешь?       — Я не знаю, не для тебя это всё. Слишком мелко. Нам надо какое-нибудь другое дельце найти или самим что-нибудь начать, когда оклемаешься.       В этот момент в комнату вошла светловолосая женщина лет двадцати пяти, появившаяся здесь, скорее всего, недавно: раньше Раскольников не видел её.       — А вот и чай! Катенька, выпьешь с нами?       — Некогда, Дмитрий Прокофьич, — ответила кухарка, смущенно поглядывая на всё ещё дрожавшего от холода Раскольникова.       — Ну, иди тогда, я сам налью.       Катерина вышла, и Разумихин наполнил чашку Раскольникова.       — Ведь тебя, брат, застеснялась. Небось понравился.       Родион поднял на него глаза и, не выходя из задумчивости, улыбнулся. Он всё ещё сидел в расстегнутом пальто, грея обветренные, с кровавыми трещинками на суставах, руки о горячую кружку.       Разумихин начал рассказывать ему о пьяных выходках университетских товарищей, заранее зная, что такие истории редко интересуют Раскольникова, однако молчать было неловко, а напрягать собеседника он не хотел.       — Почему ты не пришёл к Фадееву, когда я звал тебя с собой?       — Я был занят, — устало отвечал Раскольников.       — Завтра-то свободен?       — Да, — сказал он нерешительно.       Раскольников понимал, что Разумихин что-то замышляет. Он опасался, что тот начнёт уговаривать его пойти на очередную студенческую пирушку. «Надо уходить сейчас, иначе будет поздно, » — подумал Родион. Он взял шляпу и направился к двери; Разумихин бросился за ним.       — Куда ты?       — Мне нужно идти.       — Врёшь, — вскричал Разумихин. — Сказал же, что нет никаких дел ни сейчас, ни утром.       — Я устал.       — Я должен отпустить тебя в таком состоянии?       — В каком состоянии? Отойди, комедиант чертов!       — Нет, ты, пожалуйста, послушай: я должен отпустить тебя, еле держащегося на ногах, чёрт знает куда, чтобы ты, свинья этакая, свалился и пролежал где-нибудь в луже до утра, а потом спокойно жить с этим. Ну как? Пойдёшь?       — И пойду, — Раскольников обошёл Разумихина и уже взялся за ручку двери, но приятель снова оказался рядом и отдёрнул его руку.       — Ну, не дури, Родя.       Наскоро заперев дверь, он подошёл вплотную к Раскольникову, который пятился от него назад, к дивану.       — Ты что, с ума сошёл? — спросил Раскольников, но тут же почувствовал в груди тупую боль от удара и упал на диван. «Я сейчас очень слаб, а он достаточно силён, чтобы расправиться со мной в одиночку, » — мелькнуло в его голове. Разумихин прыгнул на Родиона, ударившись коленом о низкий подлокотник, закрыл ладонью его рот. Свободной рукой он пытался защитить лицо от кулаков Раскольникова, однако тот всё-таки сумел ударить его по скуле и нижней челюсти.       — Тише, пожалуйста, тише.       Но он не унимался: напротив, приложив зверские для его состояния усилия, отстранил от себя руку Разумихина, поднялся и уже готов был сбросить его с себя, но Дмитрий схватил его за плечи.       — Тише, я прошу тебя, успокойся.       Лицо его было непривычно близко, в глазах играло что-то нежно-насмешливое. Раскольников бессознательно перестал сопротивляться, он только смотрел на своего друга и чувствовал, как он аккуратно снимает с него пальто, расстегивает жилет и через тонкую, дешевую рубашку ласкает его спину. Бессилие и желание поддаться этой нежности нахлынули на него, разливаясь по телу и заполняя разум.       — Вот так, Родя, всё бывает в первый раз, — прошептал Разумихин и прижался губами к виску Раскольникова, царапая щетинистым подбородком его лоб. Он замер, ожидая реакции Родиона, и тот, словно услышав отчаянную просьбу в его замедлившимся дыхании, поднял к нему лицо. Разумихин целовал его нежно и медленно, будто уговаривая.       Раскольников сдался тяжелым выдохом. Дмитрий обращался с ним, как с долгожданным подарком: бережно снимал рубашку, целовал плечи, шею, лицо и волосы. Он был настолько увлечён, что обессилевший молодой человек, огорошив его одним лишь неожиданным движением, мог уйти, но Родион едва ли мог пошевелиться.       Как только Разумихин отпустил Раскольникова, он упал на жесткий диван. В голове снова тревожно пульсировало желание вырваться, но уставшее и изнывающее тело не слушалось его. Наблюдая за раздевающимся Разумихиным, он пытался внушить себе отвращение к нему, злясь на себя за то, что объятия и поцелуи друга были ему приятны. Руки невольно легли на колени Дмитрия, который воспринял этот жест как просьбу поскорее продолжить. В действительности, какая-то часть Раскольникова, противореча его сознанию, желала этого.       Он лёг рядом с Родионом и снова начал целовать его. Раскольников, почувствовав, что начинает возбуждаться, в очередной раз попытался противостоять себе, но это было бесполезно. «Неужели я не могу управлять собой? Вздор, не может быть, » — думал он. Правая рука Разумихина потянулась к его паху и начала медленно его поглаживать. Раскольников, поморщившись, повернул голову набок; Дмитрий заправил его волосы за ухо и поцеловал чуть ниже виска. Он приподнялся, оперевшись на локоть, и его рука, снова пройдясь по торсу Раскольникова, скользнула под панталоны. Он видел, как после нескольких движений содрогнулась грудь товарища, как беззвучный стон разомкнул тонкие губы, и был очень доволен.       — Не надо, прекрати, — прошептал Раскольников.       — Какой ты, однако, чувствительный, а я боялся, что невеста тебя избаловала.       Раскольников повернулся к нему; лицо его было искажено злостью, но через мгновение мышцы снова вздрогнули.       — Одурманил ты меня, Родька.       Разумихин встал с дивана, чтобы полностью освободиться от одежды. Раскольников снова отвернулся и закрыл глаза. Он слышал, как Дмитрий отошёл, и на мгновение у него появилась надежда на то, что пытка закончилась, но он снова почувствовал на себе его руки. Разумихин аккуратно приподнял Раскольникова, подложил подушку под поясницу и снял с него брюки. Он с удовольствием посмотрел на тело Родиона, которое, несмотря на двадцать два года, из-за худобы напоминало мальчишеское, затем раздвинул его ноги и расположился между ними. Раскольников пытался сопротивляться, но был в разы слабее.       Пальцы Разумихина снова коснулись его члена, по спине пробежала дрожь отвращения, однако чем активнее двигалась рука друга, тем быстрее он забывался, предаваясь удовольствию. Ладонь Разумихина сжималась, ноги немели, становилось сложно дышать. Дмитрий с наслаждением смотрел, как он запрокидывал голову, извивался и тихо стонал. Когда Раскольников потянулся к его руке, он решил, что тот уже на пределе, и не ошибся.       Родион лежал еле дыша, сердце колотилось. Ему мерещилось, что он полностью погружён в тёплую воду. Когда он немного пришёл в себя, то почувствовал, как проскальзывают пальцы Разумихина. Раскольников старался не думать о происходящем, но это мало помогало. На лбу выступали капли пота, он кусал губы от боли. Дмитрий изредка проводил кончиками пальцев по торсу и бедру своего товарища, заставляя его трепетать.       — Что бы ты сейчас ни почувствовал, не делай резких движений, — проговорил потерявший терпение Разумихин.       Воздух вокруг них натянулся, словно тонкие струны. Дмитрий резко вошёл наполовину. Раскольников выгнулся, сжав челюсти: неуместная гордость не давала ему закричать. В голове осталась одна мысль — боль. Он ничего не понимал и не видел, только чувствовал, как что-то прижимает его к дивану. Кто-то звал его по имени. Он не унимался, пока не получил пощечину.       Раскольников очнулся. Над ним склонился взволнованный Разумихин.       — Успокойся же, успокойся, чёрт возьми, — умолял он.       Увидев, что Родион раскрыл глаза, он прижался к нему и начал целовать.       — Тише, не дёргайся, — сказал Разумихин, оторвавшись от его губ. — Слышишь меня, Родя? Ты только хуже делаешь.       Раскольников с ненавистью смотрел на него. Разумихин опустил его, вошёл во второй раз и начал медленно двигаться. Родион запрокинул голову. На этот раз ему удалось перебороть себя: он не чувствовал ничего, кроме боли. Оставалось только терпеть, но, к счастью, Разумихину не понадобилось много времени.       Получив своё, он упал на Раскольникова и пролежал несколько минут, целуя и обнимая его. Затем он встал и неуверенно пошёл к окну. Родион повернулся на бок, по спине пробежала струя холодного воздуха.       — Тебе не холодно? — спросил Дмитрий.       Ответа не последовало.       — Родя?       Снова тишина.       — Что за чёрт?       Он достал из шкафа плед и вернулся к дивану. Раскольников лежал, подложив руки под голову; верхняя губа дрожала. Злоба и стыд переполняли его; он укорял себя за слабость, с ужасом вспоминая эти волны бессознательности и безволия. Чувство вины раздирало Разумихина. Он сел на край дивана и укрыл друга.       — Я, брат, слишком долго этого хотел, — попытался он оправдать себя. — Никогда я не делал этого насильно: не было ни необходимости, ни желания. А потом я тебя полюбил, давно ещё. Не выдержал, понимаешь?       — Нет, — грубо и отчетливо произнёс Родион.       Несмотря на это, Разумихин лёг рядом и обнял Раскольникова, прижавшись лбом к его затылку.

***

      Раскольников проснулся в комнате Разумихина. В голове всё ещё творился сумбур, но он быстро понял, где находится и удивился тому, что спал в одежде. Никакой боли, кроме той привычной, что остаётся после сна на диване, он не ощущал.       Когда вошёл сам Разумихин, он привстал.       — А, наконец-то проснулся. Я как раз велел принести еды. Голоден небось?       Раскольников помнил, что несколько раз ударил Разумихина, но не видел никаких следов на его лице.       — Ты, брат, прости, что я вчера силу применил, — продолжал Дмитрий. — Ведь сам теперь видишь, что по-твоему было бы хуже.       — Что вчера случилось?       — Вот те раз! Не помнишь? Ты же хотел удрать от меня домой в прескверном состоянии. Я запер дверь и повалил тебя на диван, а через три минуты ты уже спал как сурок. Я решил не трогать тебя, пока не проснёшься, только пальто с тебя снял, а сам ушёл к хозяйке.       — Приснилось, — прошептал Раскольников и с облегчением опустился на подушку.