Soma

Самоубийство — это самый низкий, самый глупый и идиотский поступок, на который способен человек. Габриэль всегда презирал самоубийц, потому что он никогда не понимал, что может произойти в жизни, чтобы могло стоить вскрытых вен или брызг собственных мозгов на асфальте, на которые будут потом пялиться бесчисленные эксперты, пытаясь понять, что это к этому привело, и хоронить потом будут в пакетике, чтобы не протекало. Осуждать и не брать в расчет жизненные обстоятельства Рейес умел очень хорошо. Он всегда считал самоубийство непростительной слабостью. Пока сам не понял, что хочет умереть. Когда это произошло впервые, Рейес пожалел о том, что не умер тогда, когда еще мог. Внутренности словно кто-то облил кислотой — они плавились, распадались на частицы и хотелось выть и биться головой о стены. Адская, всепоглощающая боль сразу отовсюду и везде, изнутри и снаружи, выламывает кости, рассыпая их в труху. Словно ты плавишься заживо, медленно и мучительно без возможности хоть как-то это облегчить и успокоить агонию. Разлагаешься изнутри. На живую. Превращаешься в один сплошной острый комок из боли, будто колючей проволокой изнутри — на части. Когда это происходит впервые, Габриэль не контролирует это — инстинкт спасти свою жизнь от атаки в спину заставляет организм действовать самостоятельно. Первый болевой шок заставляет скулить побитой собакой, тонко выть на изломе, на одной-единственной ноте. Его ранили сотни раз. Ему ломало кости. Его пытались убить — много раз. Но ни один из опытов не сравнился с тем ощущением плавящихся внутренностей, рассыпающихся костей и адской, поглощающей сознание боли. Именно тогда Габриэль начинал понимать самоубийц — он долго пытался придти в себя после, лежа в темном углу какого-то Богом забытого заброшенного здания, чувствуя отголоски боли внутри — гораздо более слабые, чем первая волна, но не менее неприятные. Уже позже он научился это контролировать лучше — не уходить в бестелесное состояние, когда на него не хватает энергии, например. Гораздо проще вообще не держать форму. Раствориться дымом. Прахом на ветру. Позже он научился это контролировать значительно лучше. Четче. Единственное, что оставалось незыблемым — это боль. Но чем лучше он учился, тем меньше понимал самоубийц. Даже к самой адской боли привыкаешь. Даже самую адскую боль можно превратить в смертоносное оружие. Переродить ее в ярость. «УМРИ! УМРИ! УМРИ!»