***
Юнги соглашается остаться на одну ночь, но не думает, что ночь превратится в вечность. Юноша долго колеблется между желанием и страхом, пока однажды Тэхён не тащит его буквально за руку, уверяя что "он бьет ахеренные татухи, ты точно не пожалеешь". Пока они идут сетью затерянных переулков и дворов, Юнги успевает окончательно запутаться и двести раз передумать, но Ким вцепляется в него намертво и говорит, что убегать поздно. При виде потухшей вывески с претенциозным "Paradise" Мин усмехается и думает, что у кого-то совсем плохо с фантазией. Тэхён останавливается перед ней. Студия не отличается ничем примечательным или жутко-мрачным, кроме, разве что, загадочных рисунков по стенам и предметов, о назначении которых Юнги может только догадываться. Судя по антрацитового оттенка холодильнику у стены и оставленному смятым на диване одеялу, её владелец обитает здесь же. Знакомый Тэхёна тоже оказывается не таким уж страшным (ямочки и улыбка до ушей ломают стереотипный образ в голове), наоборот, с виду добрым, спокойным. Пугающе неуклюжим для тату-мастера, но Мин расположен верить словам друга. Юнги не без смущения показывает ободряюще улыбающемуся Намджуну небольшой эскиз надписи на латыни: простой шрифт без каких-либо закорючек, строчные буквы. Он боится, то ли насмешки, то ли отказа, но мастер понимающе кивает и даже кладет ему большую теплую ладонь на плечо: не дрейфь, всё сделаем, даже не почувствуешь. Мину не по себе от чужого прикосновения, но воздух в горле больше не застревает. Пока Намджун собирает тату-машинку, больше похожую для Юнги на изощренное орудие пыток, Тэхён исследует студию на предмет убить время и в итоге заваливается на кожаный диван с бутылкой колы из холодильника в ожидании зрелища. Мин тщетно оглядывается на друга в поисках поддержки. Страшно, хоть и интересно, болевой порог у него никакой, а кожа рвется легко, как бумага. Юнги сглатывает невидимый ком поперек горла, но глаз не закрывает. Жужжание машинки отдается в предплечье. Боли практически нет, и юноша завороженно наблюдает, как чернильные контуры проступают на бледной коже. Он пропускает мимо ушей разговор друга с Намджуном, и только когда последний прерывает работу, улавливает его ироничное: "Они говорят, я буду гореть в аду." — Там и встретимся, — сочувственно ухмыляется Тэхён. Когда сеанс заканчивается, Юнги чувствует себя немного разочарованным — мир не перевернулся и земля не ушла из-под ног, он всё тот же, но чуточку сильнее и храбрее, чем раньше. Намджун объясняет, как ухаживать за свежей татуировкой и, чуть помедлив, добавляет: — Я обычно не предлагаю посторонним подобное, но ты очень подходишь в качестве модели для моего нового проекта, — Намджун прикрывает глаза и трет переносицу, — короче, есть эскиз, который я очень хочу реализовать на тебе, абсолютно бесплатно. Юнги открывает рот, чтобы сказать, что не ведется на халявные предложения, но Тэхён опережает его: — Хён, тебе очень повезло, просто вау, — он крепко стискивает Мина в объятиях со спины, ерошит ему угольно-черные волосы на затылке, — Намджунни-хён, можно посмотреть эскиз? Тату-мастер кивает удовлетворенно и выуживает с полки увесистый альбом. Он с трепетом художника, демонстрирующего публике свое детище, показывает посетителям стилизованный, но в то же время пугающе реалистичный рисунок птичьих крыльев. — Обожаю твой стиль, — поражённо выдыхает младший. Юнги молчит. Не потому что не нравится (безумно нравится), а потому что... Ну не готовила его жизнь к такому. — Это же на всю спину? — интересуется Тэхён. — Типа того, — Намджун выжидающе смотрит на Юнги, — ты согласен? — Пожалуй, не стоит, — Мин избегает цепкого взгляда, который прожигает его до самых костей — он чувствует себя слишком голым и поскорее натягивает кожаную куртку поверх тонкой футболки. — Подумай ещё, — просит Намджун. Он выглядит искренне разочарованным. Проходит неделя или около того, когда ноги сами приносят Юнги к спрятанной в лабиринте улиц студии. Вывеска не горит несмотря на поздний вечер, но сквозь большие окна на полстены пробивается рассеянный свет от подвесных ламп. Жужжание машинки затихает, Ким Намджун, склонившийся над лодыжкой темноволосого парня в кресле, оборачивается на незваного, но, очевидно, очень долгожданного гостя. — Это тот самый Мин Юнги, о котором я тебе говорил, Донхёк-а, — Намджун жмурится, расправляя затёкшие плечи, — Можешь подождать здесь или в соседней комнате, мы скоро закончим, — кивает он на смежную дверь, прежде чем вернуться к работе. — Поздравляю, ты выиграл, — усмехается Донхёк, как только Мин скрывается в темноте подсобного помещения, впрочем, тут же шипя от боли, когда игла проходится по особо чувствительному участку. — Ко мне никогда не приходят один раз, — вздёргивает бровь Ким, в душе ликуя от счастья. Намджун торжествует молча. На самом деле, об этом он не может полностью рассказать даже острому на язык лучшему другу (ему тем более). Ему хватает одного взгляда на идеальную, незапятнанную кожу, чтобы захотеть превратить человека в свой личный холст. Такое не раз бывало и до встречи с Юнги, сотни раз, и тем не менее, Ким точно знает, что для новой работы подойдёт только он. Бледный, со смоляными волосами и острыми линиями худощавой фигуры — бескрылый ангел, затерявшийся среди людей. Намджун боится, что его выдаст дрожь в руках от близости к чему-то столь совершенному. До Юнги страшно дотронуться, а хочется: сломать, вгрызться зубами, утащить за собой на дно. Юнги говорит: — Давай начнём прямо сейчас, пока я не передумал. Намджун соглашается, но просит время на перекур — он работал весь день, однако терять, вероятно, единственный шанс не собирается. Вдоволь промерзнув под порывами ночного ветра, Ким возвращается в тепло студии и замирает на пороге. Из подсобки льются звуки пианино, жутко расстроенного, но до сих пор способного издавать что-то мало-мальски приличное. Намджун радуется, что во время переезда поленился выносить тяжеленный старый (как минимум столетний, люди столько не живут) инструмент, хотя играть никогда не умел и не думал учиться. Он останавливается в прямоугольнике света, отбрасываемом из рабочего помещения в полумрак, рассматривая силуэт увлеченного игрой гостя. Тот внезапно обрывает мелодию на середине такта и оборачивается на свет. — Продолжай, — просит Намджун, подходя ближе. — Не хочу, — Юнги отрешенно качает головой, — что здесь было раньше? До тебя? — Музыкальный магазин, кажется, — Ким пожимает плечами и опускается на пол перед фортепиано, — это важно? — ловит он взгляд собеседника, проводя пальцами по пыльной поверхности инструмента. — Мне здесь нравится, — это первый раз с их знакомства, когда Намджун видит, как Юнги улыбается. — Оставайся, — предлагает он неожиданно для самого себя.***
Намджун пахнет виски и застарелой печалью. Юнги остается. На день, на ночь, месяц. Он приглашает настройщика и практикуется в игре на пианино, почему-то исключительно ночами. Намджун не против. Он развлекает поздних клиентов страшилками о живущем по соседству привидении, которое очень любит музыку (доля правды в этих рассказах присутствует). А потом Ким приходит, садится рядом на корточки и слушает, чтобы после притянуть Юнги к себе за шею и целовать жадно, опираясь ладонями о чужие острые коленки. Мин даже в этом положении умудряется ворчать, что его отрывают от творческого процесса, пытается кусаться и дёргать нарушителя личного пространства за короткие волосы на затылке. Намджун жарко шепчет ему на ухо ТАКОЕ, что пальцы на ногах поджимаются, а желание ругаться резко проходит. Огромные крылья медленно, но верно расползаются по спине под умелыми руками тату-мастера. Юнги с трудом верит отражению в зеркале, он теряется в череде бесконечных ночей, растворяется в чернильно-черном. — Иногда мне кажется, что ты влюблен не в меня, а в свои рисунки, — жалуется он Киму, вздрагивая каждый раз, когда губы любовника касаются свежих линий на спине. Намджун гладит его ладонью по щеке и говорит серьезно как никогда: — Юнги-я, ты и есть искусство. — Сколько раз просил называть меня "хёном", — хмурится Мин, но тут же сдавленно охает, когда чужая рука, поглаживающая его бедро, сжимается на тощей ягодице. — Хорошо, хён, — низким намджуновым голосом в сочетании с недвусмысленными прикосновениями фраза производит эффект, обратный ожидаемому. Юнги никогда не было так же больно и хорошо одновременно — Намджун трахает его, предварительно растягивая и не жалея смазки, но незажившие татуировки горят огнем при каждом толчке, когда их обладателя провозит спиной по простыням. В такие моменты Ким не беспокоится о сохранности своего искусства, ему в кайф вгрызаться в забитую краской кожу, срывая стоны с искусанных в кровь губ. А старший пытается привыкнуть к новым ощущениям, без которых скоро становится не по себе. Иногда, правда, Мину хочется взять почти-двух-метрового донсэна за шкирку и встряхнуть хорошенько, как котенка (только осторожно, чтобы окончательно не сломать). Проблема в том, что в большинстве случаев беспомощным котенком себя ощущает сам Юнги. Сколько не дергайся, толку не будет. Однажды он просыпается под утро, мучимый дикой жаждой, и натыкается в проходе на Намджуна. Младший полулежит, привалившись к стене, у Юнги кружится голова и мерещатся разноцветные сполохи пламени на покрытых татуировками руках. Он прижимает ледяные руки к своей груди, в нос ударяет запах спиртного и ещё чего-то неуловимого (кажется, так пахнет годами копившаяся тоска). Наутро, около полудня, Намджун открывает глаза, в которых плещется бездна. Боли? Отчаяния? Юнги не может понять, но исступленно шепчет, что не оставит больше одного, невесомо целуя потемневшие веки и ямочки, проступающие на щеках с бледной тенью улыбки. Ким искренне жалеет, что они не встретились несколько лет назад, когда было не поздно изменить свою жизнь иначе, и теперь старшему достается слабый, утонувший в собственных кошмарах человек, сохранивший одну лишь видимость благополучия. Он существует и держится исключительно своими работами. Юнги получает в подарок пару крыльев, но остается в родной, привычной бездне под покосившейся вывеской с надписью "рай".