Глупо и трагично

В Янкуми есть что-то, что заставляет некую часть Савады Шина, спрятанную глубоко-глубоко внутри, заявлять о себе и пытаться вырваться на свободу. Это та часть Шина, которая олицетворяет собой некрутость, и честно говоря, он вообще предпочел бы о ней забыть. Ему так нравилась его прежняя жизнь — сон на уроках, драки время от времени, зависание с одноклассниками после школы. Если честно, думает он про себя — обычно когда бежит вслед за своей учительницей по улице, или спасает щенка, или чистит реку от мусора, — если честно, то ему здорово не хватает той прежней жизни. А потом вдруг парни попадают в беду, или на их школу нападают, или у Янкуми появляется очередная прекрасная идея, которая подразумевает, что она будет висеть вниз головой под потолком спортзала или оденется Шерлоком Холмсом, и он понимает — обычно это происходит в тот момент, когда он в бешенстве набирает номер на своем сотовом, или следит за подозреваемыми, сидя на дереве, растущем неподалеку от школы, или одет доктором Ватсоном — он понимает, что жить вот так гораздо интереснее. Большую часть времени у него получается держать эту часть себя под контролем. Нельзя допустить, чтобы парни из класса видели эту его сторону каждый день. В конце концов, далеко не каждый день Янкуми записывает весь его класс добровольцами для шефства над детским садом, и Шин обнаруживает в своей душе еще один уголок, в котором словно вспузыривается какое-то теплое чувство, заставляющее его битый час расхаживать туда-сюда с двумя пигалицами на плечах. У девочек одинаковые прически в виде хвостиков, и они ужасно милые. И далеко не каждый день он оказывается за обеденным столом дома у Янкуми и сражается на палочках с Тецу, пытаясь отвоевать последний кусок свинины из горшка с набэ. Такое случается очень редко. Ну в крайнем случае, раз в неделю, может, два. Так что Шин может не волноваться о своем имидже в классе. Только вот... в последнее время он обнаруживает, что ведет себя чрезвычайно странно, причем в самое неподходящее время. Например, вчера он вдруг понял, что стоит на своей парте, подняв кулак к потолку. Он вспомнил, что закатывал глаза, когда Янкуми толкала проникновенную речь об очередной своей задумке. Это он помнил очень хорошо. А вот то, что случилось потом, было несколько расплывчатым. Он смутно припоминал, что согласился с ней насчет того, что решение директора запретить кружку по борьбе тренироваться на территории школы было совершенно несправедливым. Возможно, он даже назвал директора орангутангом. Каким образом это вылилось в спор с директором, в ходе которого тот пообещал, что если их команда борцов выиграет соревнования, он лично сразится в рестлинге с обезьяной, причем на глазах у всей школы, Шин не имел никакого понятия. И судя по скребущим на душе кошкам и по сияющей улыбке, с которой Янкуми на него смотрела, он, вполне возможно, вызвался найти обезьяну для этого матча. А возможно, и переодеться в нее. В глубине души Шин был уверен, что Янкуми прекрасно знала об этом фонтане некрутости в его груди, который он, как мог, пытался заткнуть, но она, казалось, была полна решимости показать его всему миру и заставить Шина совершать самые дурацкие поступки. С улыбкой на лице. Он раздраженно вздохнул. Эта женщина его доконает. Он застонал, вспомнив, что только что признался в этом цветку в горшке, который она заставила его забрать к себе домой. («Поливай его, Савада! И не забывай с ним разговаривать! Для него это очень важно. И еще он любит смотреть телевизор по вторникам!») Он был глубоко, ужасно, трагически некрут. Особенно потому, что его дурацкая память предательски подсовывала ему одну и ту же картину — то, как Янкуми ему улыбалась, когда зашла его навестить в прошлый раз. Она улыбалась ему той улыбкой, которая медленно освещала все ее лицо, не той, которой она улыбалась своему классу каждое утро. И появилась эта улыбка, когда она увидела тот самый горшок с цветком на столе — там, откуда был виден экран телевизора. Казалось, он все еще видел ее лицо в тот момент, когда она протянула руку и коснулась одного из листочков. Она взглянула на Шина и сразу же отвела взгляд, а на ее губах появилась та самая улыбка, которая, казалось, ударила его по голове. Невероятным усилием воли он все-таки подавил в себе желание дернуть ее за один из хвостиков. Вместо этого его рука осталась в ее волосах, и она взглянула на него, улыбаясь той самой улыбкой. Шин все-таки сумел сдержаться и вместо этого закатил глаза и пожал плечами. Шин был уверен, что этот колодец дурацкой некрутости, прячущийся в его душе, может взбурлить в любой, самый неподходящий момент, заливая все на своем пути. И скорее всего, когда это произойдет, он будет стоять совсем рядом с Янкуми. Сейчас он может только надеяться на то, что когда это случится, он не совершит ничего такого, что заставит его сгореть со стыда. Например, не поцелует ее прямо при всех одноклассниках или не проведет пальцами по тонкой полоске ее голого живота, которая видна, когда Янкуми надевает эту свою дурацкую форму болельщицы. В конце концов, нет ничего более дурацкого, чем влюбиться в свою классную руководительницу. Особенно когда она такая не от мира сего, как Янкуми.