— flowers in your lungs.

Тэхён не помнит, как всё это началось — словно черный песок сквозь пальцы, дни сыпались вниз — туда, где только оставшиеся монохромные воспоминания и голоса, всё ещё кричащие в чужих перепонках. Он не замечал — или, по крайней мере, хотя бы пытался. Он и сам не понял, как влюбился в такового — чистого никакого, Юнги; Мин Юнги, что совершенно не умеет заботиться о чувствах других, и, наверное, вряд ли собирается начинать. В нём столько же непокорности, сколько никотина в ментоловых тэхёновских сигаретах; сколько чистоты в мыслях самого Тэхёна. Тэ не хочет говорить с ним об этом — наверное, потому что у Юнги девушка и «ох, чёрт, почему я вообще тухну с тобой, лучше бы поехал в клуб». Тэхён снова сжимает край школьного пиджака и ненавидит себя только за одно — чёртов возраст, где крашенные волосы — билет на поезд, домой; непослушание — штрафные баллы. Он бы рад сказать что-то против и выкрасить волосы в тот самый пепельно-белый, что обожает Юнги, но чёртово осознание и безысходность. Тэхён всегда хочет спросить себя лишь одно — «почему». Каждый чёртов раз, когда Юнги бросает «с тобой скучно», словно разбитое стекло; пыль в глаза; невыносимая-бесящая грязь под ногами, в которой Тэ утонул, пытаясь справиться с тем, что душит уже хуже тех самых цветов в его разодранных лёгких. Ким Тэхён дышит нарциссами и тем самым Юнги — но это лишь синонимы и, наверное, нужно поставить перечисление. Фиолетовые пары не залечивают раны — потому что и не обязаны. Тэхён и Юнги, словно тот самый элемент — с разными эффектами.* Тэхён не обижается, потому что, наверное, ему никто никогда не был обязан. «Легче умереть, чем продолжать всё это так». И, наверное, он сошёл с ума, но он, и правда, полюбил нарциссы, что, словно первые звезды, взошли в его лёгких. Боль, от которой Тэхён захлебывается розовыми лепестками давит изнутри, отдаваясь теми самыми цветами. И, кажется, что Ким Тэхён уже давно плачет пыльцой, вдыхая-выдыхая пчел через те самые дырявые прогнившие лёгкие. Корни цветов, что спустились черно-серым мицелием к рёбрам и нераскрытые бутоны, похожие на него самого — такие же потерянные, что не берут в магазинах, потому что никто и никогда не умел ждать. Но Тэхёну плевать. Он просто хочет умереть, искренне ненавидя самого себя, потому что чувства, что топят его, словно те самые морские волны — пропитаны солью, как и его подушка — не сказать ни слова. Тэхён подходит к Юнги как можно ближе, будто пытаясь вдохнуть тот самый нарцисс; почувствовать этот цветок в своих руках, словно истинный оригинал; у Юнги снова мокрые от ледяного дождя руки и тяжелый вздох, как приложение. — Тэхён, что ты делаешь? Эй, малявка! — Юнги пытается оттолкнуть, когда у него в глазах злость остатками горячего чая плещется. Наверное, Юнги, и правда, устал, но у Тэхёна времени меньше, чем в тех самых настольных песочных часах. Тик-так. — Подожди, — Тэхёну чертовски хочется плакать, дыхание сбито; чужие, словно забытые там навсегда, цветы не дают нормально думать или хотя бы просто-напросто существовать. Тэхён дышит полной, набитой бабочками и пыльцой, грудью, пытаясь запомнить этот аромат блондинистых, так любимых Кимом, волос и старой футболки. — Свали! — Юн отдергивает руку, смотря на Тэхёна, пока тот в последний раз шепчет своё, пропитанное грустью и болью, что осталась сахарной пудрой на чужих обветренных губах, «прости за всё» и, наверно, то самое тихое — «прощай». Тэхён чувствует, что больше не может дышать и корни, что впитались в его поломанные-переломанные чужими словами лёгкие. Юнги — отдельный яд Ким Тэхёна, что больше никогда не заплачет и не скажет «привет, как дела, хён?»; не засмеётся на совсем не смешную шутку и не улыбнется, когда Юнги скажет, что чертовски устал. Ким Тэхён умирает вот так — с цветами в сердце, словно говоря, что на могилу они и вовсе ненужны. Тэхён мысленно просит лишь об одном — посадите возле моего дома те самые нарциссы, пытаясь улыбнуться уголками губ. В нём лишь боль и остатки аромата в иссякших лёгких. Ким Тэхён — и есть тот самый мазохизм, похороненный в нарциссах и полевых цветах, потому что красота и простота — это то, что совмещалось в нём и только там. И Юнги, что никогда не узнает, что всё это время нарциссом был только он, сажая собственные лёгкие сигаретами; и Тэхёна, чьи лёгкие — теплица для разрезающих плоть цветов, нежно-розовых; и, всё-таки, почему-то окрашенных в ярко-красный. Он лишь смотрит на упавшего Тэхёна и думает о том, что тому просто плохо (было когда-то...).

Уже — не больно.

Юнги пропитался в чужую кожу и остался там цветами — цветное воспоминание.